Юрий Иванов-Милюхин - Докаюрон Страница 6

— А кто тебе рассказал про меня?

— Никто… Девочки.

— Дуры. Но я им правда ничего плохого не сделал.

— Они не дуры, просто они выросли. Отцепись.

— Но я всего лишь погляжу. Что тебе, жалко?

— Жалко.

Кинув взгляд на ее грудь, Дока вдруг отметил, как она приподнялась. Стала выше и острее округлыми до этого холмиками, выпиравшими из–за мелькавшего под мышкой модного лифчика, через материю сарафана. В глубине сознания проснулось полузабытое желание насладиться видом вожделенных долек. Через мгновение оно обуяло его всего. Как и прежде, он не хотел причинить очередной подружке боль, он лишь требовал возвращения туда, в не отвечающее ни за что детство. Собрав все силы, Дока принялся отдирать ее руки. Таня слабо сопротивлялась, с каждым новым натиском быстрее сдавая позиции. Наконец, трусики были спущены до колен. Дока выпрямился, с силой потянул их на себя.

— Порвешь, дурак, — разжимая пальцы, вскрикнула Таня. — Что я тете скажу!..

— Ничего не говори, — отбросив трусики в траву, взялся за ее ноги Дока. — Раздвинь колени, я ничего не сделаю.

Внимательно всмотревшись в порозовевшее лицо Доки, Таня позволила растащить ее ноги. Затем откинулась на спину, сжав кулачок, подложила его под голову. Расширенными зрачками Дока впился в половой орган подружки. Он рассчитывал увидеть на лобке тот же золотисный пушок, а узрел редковатый пучок темных кучерявых волос. Обе половинки пухлых губ тоже были покрыты черными мягкими завитушками. Запах показался не тем, из детства, похожим на запах от малосоленой селедки с молокой, а, хоть и тоже рыбным, но рыбы другой породы. Во рту принялась скапливаться густая слюна. Осторожно раздвинув большие дольки, Дока поводил подушечкой пальца по скользкому углублению с теми же внутри двумя розовыми лепестками, с крохотным как бы хухольком между ними. Послышался слякающий звук, усилился терпковатый запах. Он был резче того, из прошлого, успокаивающего, заставляющего просто балдеть. Этот запах возбуждал. Из паха в яички переместился плотный сгусток энергии, наполнил мошонку, заставив член приподнять головку. Дока проскользнул подушечкой пальца дальше по углублению. И провалился в тугое отверстие. Фигурка Тани напряглась, она вскинула голову. Обхватив руку Доки, попыталась отбросить ее в сторону.

— Туда нельзя, — быстро проговорила она. — Мне так больно.

— Знаю. У вас там пленка, — нетерпеливо согласился он. — Я и не думаю залезать глубже. Только с краю.

По пальцу уже побежали сладостные мурашки, забираясь все выше и выше. Немного подождав, Таня убрала свою обмякшую кисть, которая упала вдоль туловища. Было видно, что подружка тоже испытывает удовольствие от его действий. И если бы не настороженность внутри, изредка встряхивающая тело мелкой дрожью, она бы приняла предложенные им правила игры. Но дремучий страх на генном уровне не давал возможности расслабиться окончательно. Между тем, Дока послякал пальцем туда — обратно, млея и от сексуальных звуков, и от туго охватившей фалангу мягкой плоти. Та словно самостоятельно принялась обсасывать кожу вместе с ногтем, одновременно окропляя поверхность ее липкими горячими выделениями. Члену в трусах стало тесно, он запросился наружу. Дока прокрался дальше, в розовую глубь узкого отверстия, добрался до упруго вмявшегося препятствия. Таня закрыла глаза, затаилась. Колени медленно притянулись друг к другу, зажав его ладонь между худенькими ляжками. Щеки ее стали пунцовыми, дыхание отрывистым. Дока попробовал препятствие на прочность и сразу ощутил, как палец защемили будто клещами. Еще чуть–чуть, и он останется в отверстии. Откушенный.

Раньше, с девочками со своей улицы, он не позволял никаких движений внутри их половых органов, довольствуясь возней у входа в бархатные норки. Взрослые не раз предупреждали, что в щелках есть такое, за что мужчин расстреливают, а пацанов надолго сажают в тюрьму. Поэтому, зная его порядочность, подружки относились к ковыряниям спокойно, стараясь не показывать вида, что тоже нравится, когда с них снимают трусики. Они сдерживали взбрыкивания ногами, гасили пробегающие по лицам судороги, убирали неспокойные руки под попы. Выходило, с Докой им было хорошо. Неприятный инцидент из–за его сексуального пристрастия произошел лишь однажды, с девочкой не совсем в себе. Остальные случаи спрятались в тени взаимного доверия.

Затаившись, Дока свободной рукой погладил шелковый живот подружки, покрыл пах поцелуями. Таня чуть ослабила пресс коленями.

— Я же сказала, дальше мне больно, — с усилием пошевелила она припухшими губами. — Тем более, мы договорились.

— Договорились, — эхом откликнулся он. Наивно признался. — Хотел проверить, у тебя как у наших девчонок, или по другому.

— У меня только мое, — занятая чувствами, пропустила Таня наглое откровение мимо ушей. Попросила. — Лучше сверху помассируй. Так приятнее.

Доке ужасно хотелось вместо пальца всунуть в щель вырвавшийся из плавок, налившийся нездоровой краснотой, член. Он впервые испытывал подобное стремление, сам боялся этого, до сих пор не представляя, как можно войти длинным твердым органом внутрь человеческого тела. Наверное, будет больно. Это как проткнуть ножом, прольется много крови. В далеком детстве они с мальчиками дурачились, норовя снять друг с друга штанишки и засунуть в попу коротенький карандаш. Страх оттого, что кто–то сможет попасть в дырочку сзади, долго преследовал его, не давая возможности ночью спокойно заснуть. Когда ковыряешься у края тепленькой щелки — это одно, но если пытаться засунуть палец, или даже член, поглубже в письку — совершенно другое. Неестественное, пугающее неизвестностью. Но кто–то упорно подталкивал Доку ввести вовнутрь пахуще слякающего, раздражающего отверстия, именно свой член. Облизав губы, он всей пятерней нехотя принялся массировать подружке вспухшие половые дольки. Страх оказался сильнее инстинкта.

— У тебя есть кто–нибудь кроме меня? — поглаживая спрятавшийся между живыми лепестками крохотный хухолек, от прикосновения к которому напрягалась вся Танина фигурка, спросил он. — Ну… делал так, как я сейчас?

— Делал, — расслабленно откликнулась она. — Даже лучше.

Дока насторожился, на секунду замер. В голове пронеслась мысль, что зря стесняется и жалеет подружку так же, как берег соседских девчонок. В Москве, наверное, она видела не такое, недаром взрослые не уставали повторять, что распутство шло из столицы. Там давно открылись тайные дома терпимости с платными проститутками. Про блядей говорить нечего — как собак нерезаных. Чувство довольства намерилось уступить место жгучей ревности. Пригасив вспыхнувшие злые огоньки в зрачках, Дока глухо просипел:

— Кто?

Таня помолчала, пропустила сквозь сжатые зубы долгий стон. Выгнулась, не забывая держать колени на стороже. Дока приподнял голову, удивился тому, что лифчик сбился вниз живота. Небольшие аккуратные груди с потемневшими сосками торчком самостоятельно выперлись из–под глубокого выреза сарафана. Словно ждали чего–то необычного, от чего раскатались бы в лепешки.

— Моя собака, — как вполне допустимое, наконец, сообщила подружка. Поерзала попой по примятому разнотравью, добавила с придыханием. — Так языком отметелит, что даже горло перехватывает. И слушается. Скажешь — фу! — уходит в свой угол.

— Собака…, — поморщился Дока, подумав, что соперник у него действительно есть. Как и поднимался, член стремительно начал опадать, прячась в кожаный мешочек. — Собака может укусить.

— Поцелу–уй, — дрожащим голосом вдруг попросила Таня.

— Что поцеловать? — оторопел Дока.

— Там… В промежности.

Раздвинув половые губы, он послушно настроился пролизывать между углублением. Ему это еще не нравилось, но и противным не представлялось. Вновь селедочный запах заполнил ноздри, заставляя напрягаться член. И снова цепляемый языком крохотный хухолек наливался красным соком, становился столбиком. Таня стонала и корчилась, словно у нее хватал живот. Но мысль о собачьих радостях на данном интимном месте уже не предлагала Доке заправиться доверху чувством удовольствия. Если Танина собака не кусалась, то ему здорово чесалось вцепиться зубами в уходящие под попу жирненькие дольки, за всю эту лохматую скотинку. Удерживало одно — появление крови, за которой обязательно последует тюрьма. И все же он сумел удержать трепетные чувства в узде.

— Хватит…, — испустив последние капли слюны на изумрудные стебли под пламенеющей щекой, хрипловато остановила Таня. — Больше не могу.

— Ты разве кончила? — отрывая нос от жесткого бугорка и сплевывая, поинтересовался Дока. — Я не успел заметить.

Подружка ярко–красным языком облизнула пересохшие губы. Опершись о локоть, приподнялась. Затем взмахнула ресницами над расплывшимися зрачками и уставилась на Доку, наверное, как на свою способную собаку: