Анатолий Гладилин - История одной компании Страница 6

Тут кончились уроки, и мы вышли на улицу. Мне важно было рассказать ребятам о случившемся раньше, чем это сделает Медведь. Естественно, о предварительных переговорах с Ленькой и Сашкой я умолчал. Изобразив на своем лице виноватую улыбку, поминутно каясь и извиняясь, я представил дело так, что, дескать, ребята всегда хотели вступить в бригадмил, а моя ошибка лишь в том, что я поспешил расписаться за всех, ну, бейте меня, ребята, ругайте, Медведь мне уже выдал, я, братцы, дурак, сам это знаю.

Барон и Майор меня тут же поддержали, причем так решительно, что с ними моментально согласились Артист и Пятерка.

Медведь неожиданно для себя вдруг оказался в одиночестве. Но для него я подготовил «благородный» путь к отступлению. Он быстро сообразил, что к чему.

– Кто спорит? – сказал Медведь. – Идея хорошая, но меня раздражает, когда Звонок вылезает вперед и начинает кричать за всех. Надо же сначала посоветоваться!

Конечно, все с ним согласились и накинулись на меня, а я клялся, что это никогда не повторится, а про себя, конечно, торжествовал.

За работу в бригадмиле мы взялись рьяно, но воспоминания о ней остались у нас самые жидкие: где-то мы кого-то задержали, однажды помогли поймать спекулянтку, как-то разогнали дерущихся на Суворовском бульваре – вот и все наши подвиги. Мы вовсе не отлынивали от дежурств, а патрулируя вечером по улицам, вовсе не старались держаться поближе к фонарям, – нет, я повторяю, рвения с нашей стороны было хоть отбавляй, да и капитан милиции (Иван Иванович его звали) оказался человеком на редкость симпатичным. Но вся беда была в том (как я теперь понимаю), что Иван Иванович просто не знал, что с нами делать. Указаний насчет дальнейшей работы с бригадмильцами не поступало, о форме и оружии не могло быть и речи, наоборот, ходили слухи, что, дескать, надо бы все это спустить на тормозах. А на шее у капитана оказалось шесть школьников – еще одна причина для головной боли. Служба в милиции нелегкая, в течение дня капитану и так доставалось, а тут еще к вечеру появлялись мы, и он должен был мучиться над проблемой, что бы такое для нас придумать, куда бы нас послать с таким расчетом, чтобы у него была полная гарантия, что с нами ничего страшного не произойдет да и мы сами ничего не натворим. Уж не знаю, как бы он дальше поддерживал наш боевой дух, но пришел март 1953 года, будущее бригадмила временно перестало интересовать капитана, да и нам до окончания школы остались считанные месяцы.

Впрочем, об одном нашем дежурстве мне хотелось бы рассказать.

Мы стояли у кинотеатра «Художественный». В 21 час там устроили закрытый сеанс по специальным пропускам. Но накануне администрация ничего не знала и продавала билеты в обычном порядке. Люди, купившие билеты заранее и пришедшие в кино, неожиданно натыкались на наш кордон. Естественно, возмущению их не было предела. Кроме счастливых обладателей бесплатных пропусков и неудачников с недействительными билетами, вход в кинотеатр атаковали еще и «зайцы» различных возрастов и мастей, мечтавшие проникнуть на таинственный сеанс.

Можете себе представить, какая получилась заваруха. Наш капитан Иван Иванович метался где-то у касс. Как выяснилось впоследствии, утром ему позвонил кто-то «сверху» и тихим голосом сказал два-три слова, после чего Иван Иванович кричал на всех да и к вечеру не мог успокоиться. Нас он тоже не миловал, хотя мы вроде ничем не провинились. Несколько раз мы вместе с тремя контролерами и пожилым милицейским сержантом сдерживали дружный натиск толпы, действовавшей по принципу «Жми, Вася, авось, кто-нибудь проскочит». Меня дважды обозвали хамом и мерзавцем, одна бойкая женщина поцарапала мне лицо, а трое рослых «зайцев» в надвинутых на глаза кепочках пообещали встретить меня, когда я выйду из кинотеатра.

Только что мы отбили очередной «девятый» вал, и я вконец озверел, как передо мной вдруг возник толстенький старичок (мишень для трамвайных склок – в шляпе и в очках), который сунул мне в нос недействительный билет и двинулся дальше, словно прогуливаясь по бульвару.

– Стоп, папаша, – схватил я его за руку, – приходите завтра, будет детский утренник.

– Сопляк, – завопил старик неожиданно тонким голосом, – мальчишка! Читать разучился? У меня же билет на этот сеанс.

Я уже раз восемьсот объяснял все подробно и вежливо, а сейчас не хватило терпения.

– Недействителен ваш билет, – сказал я, – чеши, папаша, иди домой спать!

– Как ты смеешь так со мной разговаривать? Я доцент!

Толпа отбросила нас в угол, и старик попытался вырваться.

– Доцент или профессор, сказано – не пройдешь, и точка!

Я не выпускал его руки. Тогда он резко толкнул меня, я на секунду потерял равновесие, а он скользнул к двери.

– Сашка, – крикнул я, – держи доцента!

Барон принял его на корпус, доцент отлетел назад и наверняка упал бы, если бы его не подхватила толпа.

До начала сеанса оставалось всего три минуты, и тут началось такое, что я сразу забыл про доцента и вспомнил о нем только через четверть часа, когда все более менее улеглось. Старик вертел в руках пустую оправу от очков и громко говорил, показывая в нашу сторону:

– Вот оно, молодое поколение! Дай им власть, они такое натворят! Им бы еще оружие и форму! С интеллигенцией было бы покончено в два счета!

Я дико возмутился. Мы тут находимся при исполнении служебных обязанностей, мы выполняем приказ, а нас оскорбляют! Да еще какие-то подозрительные речи произносят! Но хорошо, что мы не одни. Хорошо, что рядом капитан. Он сейчас распорядится!

Однако капитан сделал вид, что ничего не слышал. Он быстро увел нас в вестибюль, откуда мы прошли на балкон, где нам были оставлены места – награда за доблестное дежурство.

И сейчас, много лет спустя, мне часто приходит на память этот эпизод. Я вспоминаю напор кричащей толпы, разгневанные, потные лица, казавшиеся мне одинаковыми, вспоминаю, в каком я сам был состоянии, и думаю, как все-таки нам повезло, что с нами был Иван Иванович, умный, тактичный капитан, понимавший нечто такое, чего мы тогда еще не понимали.

7

В своих воспоминаниях я забежал несколько вперед. Итак, снова вернемся к осени десятого класса.

Маленькая комната девочки Нины. Родители придут в одиннадцать. Зная, что Нина устраивает вечеринку, мы купили две бутылки портвейна («Три семерки») и банку рыбных консервов (щука в томате), девочки приготовили мясной салат.

Все мы шестеро сидим за столом. Нина, Катя, незнакомый мальчик Толя, Ленька (инициатор этой вечеринки, долго готовил мне сюрприз) и Алла.

Первая наша официальная встреча. По-моему, присутствующие все про меня знают, но ведут себя тактично. Узнав, что Нина ставит какую-то пластинку (это любимая пластинка Аллы), я слушаю ее как симфонию Бетховена, вздрагивая, качая в такт головой, прикрывая глаза рукой.

Потом, когда пластинку снимают, внимание присутствующих сосредоточивается на рюмках (уговоры выпить хотя бы по одной, а девочки, особенно Нина и Катя, пытаются налить себе лимонад) и на остатках салата и костей щуки (тут уж никого уговаривать не приходится).

Все хотят веселиться. Но как? Застольная беседа? О чем? И здесь уж приходится работать мне. Оправдываю свое прозвище «Звонок».

Конечно, эффектнее было бы, если бы кто-нибудь рассказывал байки, а я с демоническим видом сидел в углу. Старое правило: молчит – значит, умный. Но никто не рассказывает ничего смешного. А я не могу молчать. Если я иду с кем-нибудь вдвоем и товарищ набирает в рот воды, я начинаю болтать. Мне кажется, нелепо идти и молча глазеть по сторонам. Надо разговаривать. Почему надо, неизвестно, но надо.

А тут шесть человек. И я стараюсь. Тема разговоров – мои ребята. Разные веселые случаи.

Кажется, мое сольное выступление имеет успех. Все слушают внимательно и смеются там, где надо. Кроме Аллы. Она вроде относится скептически ко всем моим басням. А может, мне только кажется? Впрочем, один раз и она заинтересовалась:

– Тот, кого вы называете Медведем, такой черный, высокий?

– Да, – говорю я, – красивый парень.

И тут же прибавляю несколько новелл о Мишкиных подвигах. Алла скептически усмехается. Что ж, тем лучше. Я же не соперник Медведю.

Ставят пластинку «Зачем смеяться, если сердцу больно». Я гляжу на Аллу испепеляющим взглядом.

Потом танцы. Я танцую с Аллой. На расстоянии вытянутых рук (обнять – не может быть и речи), веду ее почтительно, но прилагая максимум усилий, словно двигаю стеклянный шкаф.

Один раз на вечере в ее школе я видел, как она танцует. Танцует она здорово. Но сегодня ей крупно «повезло» с партнером.

Я чувствую, что она на меня злится. Все сильнее и сильнее. За то, что я плохо танцую. За то, что я всем демонстрирую, как я люблю ее и как страдаю. За то, что с умным видом говорю глупости. И просто так, без причины, как умеют злиться только очень молодые, красивые и самоуверенные девушки.