Войцех Кучок - Как сон Страница 6

Роберт наслаждается дымом и музыкой, водители не находят в нем товарища по несчастью, не вполне понимают причину столь сияющего лица, его благодушных улыбок, чем, дескать, этот сукин сын так доволен, им и в голову не приходит, что несвобода в пробке может пахнуть свободой; сигарета докурена, Роберт вспоминает, что должен получить результаты анализов, и думает, какими они будут — не ахти какими или откровенно плохими.

Результаты, похоже, еще менее утешительные, но все равно надо будет проконсультироваться у специалиста; сегодня в лаборатории ему не сказали ничего конкретного, Роберт должен подождать до будущей недели, интересно, захочет ли его болезнь подождать сколько нужно и не развиваться, скорее всего, что нет, потому что Роберт может, если захочет, пойти на прием в частном порядке, вне очереди, но Роберт рассуждает так: не затем он посылает несколько сотен злотых ежемесячно на страховку, что для писателя непишущего, как ни крути, солидный расход, Роберт не хочет участвовать в создании нездоровой и лживой системы и ради одной лишь идеи предпочитает прождать положенный срок, он надеется, что болезнь примет это во внимание и не воспользуется предательски несколькими днями проволочки, тем более что она и так имеет над ним явное преимущество, о чем Роберт догадывается, но пока еще не знает наверняка; Роберт предпочитает эту уверенность отложить на потом, пока что он только выглядит нездорово и результаты анализов не ахти, так что он может покататься по городу и заехать в любимый книжный магазин, где любимая продавщица должна была оставить ему книгу (Жена, правда, звонит, беспокоится, но ведь он в пробке, потому что надо было заехать в аптеку). Книга толстая и дорогая, Роберт не испытывает угрызений совести, но все равно ему придется содрать с нее ценник и спрятать фолиант глубоко на дно сумки, под ее дно, в специальный отсек для тайных покупок, которые, будучи обнаруженными дома, могли бы вызвать ненужный поток язвительных замечаний, — очередной компромисс, которому Роберт научился, с иными мелочами лучше не высовываться, коль скоро они могут вызвать не самые мелкие неприятности, достаточно спрятать добычу под дно, а наверх уложить свои рукописи, лекарства, с таким камуфляжем сумка готова к домашнему шмону; Жена страдает моторной навязчивостью, любит украдкой проверять содержимое сумки Роберта, и если бы она нашла в ней только что купленную книгу, съязвила бы, что Роберт, вместо того чтобы зарабатывать своей литературой, тратит деньги на чужую, вместо того чтобы писать, читает; Роберт и так уже испытывает угрызения совести, что больше читает, чем пишет, а теперь, когда он не пишет вовсе, угрызения совести особенно чувствительны, ему об этом не надо напоминать, не надо дополнительно снижать удовольствие от чтения; так что Роберт прячет книгу сразу после выхода из книжного магазина, хочет сесть в машину, но его узнают, не удается отвертеться от ритуального автографа, а также, и это хуже, от вопроса, которого его любимая продавщица уже давно не задает (если бы задала, она перестала бы быть любимой продавщицей, Роберт приобретал бы книги в другом месте), но который постоянно выползает на уста его фанатам, а им он не может отказать в праве быть нетерпеливыми.

— Когда же мы увидим вашу новую книгу? — спрашивает парнишка из-за спины девушки, которую он подсунул с книгой, чтобы она, сделав приличествующий моменту реверанс, заговорила бы с Робертом и взяла у него автограф.

— Пишем, пишем, но… пока что не издаем, — отвечает Роберт и улыбается, довольный тем, что остались еще крупицы былого остроумия, но улыбка грустная, что снова пришлось соврать: ведь ничего не пишет, а когда-то само у него писалось, книга, на которой он поставил автограф для девушки и парня, тоже написалась сама собой и поэтому все еще пользуется спросом, хотя, скорее, по инерции.

Когда-то у него писалось само собой, потом он стал заставлять себя писать, теперь он только подписывает свои книги.

Наступает время, когда приходится вернуться, войти в дом, снять пальто и обувь, пройти через главную гостиную, в которой пути домочадцев пересекаются чаще всего, потому что хоть так называемый верх принадлежит так называемым молодым, а внизу (низ принадлежит родителям, то есть Тестю с Тещей, или попросту Тестям) находится домашний очаг — кухня, а также камин и панорамный плазменный экран, к которым так тянет Жену, а потому и Роберт избегать их не может; хотя верх и принадлежит молодым, на лестницу надо идти через главную гостиную, принадлежащую уже немолодым, но хорошо сохранившимся людям, ведущим здоровый образ жизни, активным и бодрым Тестям, то есть родителям; будучи влиятельным политиком, Тесть отвечает в своей семье за поддержание высокого уровня бодрости, Тесть бодр за двоих, он бодрый и проворный, его проворство ничуть не угасает с годами, он все делает проворно, проворно предложил молодым верх, зная, что низом они все равно будут вынуждены пользоваться, так что он не потеряет контакта с дочерью, а заодно и сможет контролировать их супружеское самочувствие. Роберт здоровается с домочадцами и направляется на кухню. Тесть не обращает на него внимания, проходит через гостиную с видеокассетой, открывает шкафчик, в котором рядками стоят кассеты, ищет среди них чистую, чтобы записать очередное свое выступление по телевидению; Тесть умело изображает нежелание давать интервью; чем чаще репортеры донимают его просьбами дать интервью, тем легче получается у него симулировать это нежелание; он до сих пор притворяется, будто не любит смотреть себя по телевизору, журналисты не могут отстать от него, у них нет выбора, Тесть все еще звезда, и сделать с ним интервью — это удача, столько лет старый сукин сын держится у кормушки, и все еще никто ему как следует не вставил, и даже те, кто эффектно был им побит, делают карьеру на телевидении: сама попытка вставить Тестю возводит журналиста в ранг звезды, так что все пытаются подобраться к нему, но Тесть редко соглашается, он знает себе цену, поэтому сам выставляет условия, сам выбирает себе собеседников и ни за что никогда не выступит в прямом эфире. Тесть ищет чистую кассету и не может найти, бесится, потому что на этот раз на нем пообломала зубы особенно острая и опытная в поедании политиков журналистка; Тесть — человек дела и порядка, он собирает все свои публичные выступления, он не понимает, почему не может найти пустую кассету; он мог бы и не записывать в домашних условиях дебаты со своим участием, достаточно позвонить в редакцию, и ему пришлют диск с программой, но тогда бы Тесть выдал себя, а так он до сих пор удачно прикидывается, что терпеть не может интервью.

— Черт побери, черт побери. Ну нет, и все тут. Закончились кассеты, а через минуту начнется передача…

Может, Теща что-то знает на эту тему; с тех пор как она впала в особую разновидность религиозности, она сделалась какая-то злобная; с тех пор как она стала посещать собрания, организованные в катехизисных классах, и утверждать новые значения слов Мораль, Родина, Истина, Семья, История вместо общепринятого понимания морали, родины, истины, семьи и истории, Тесть даже стал беспокоиться о ее здоровье: никогда раньше она не проявляла идеологической активности, потому что в родном доме обязанность быть воплощением идеологической бодрости лежала на нем, и никаких разногласий между ними не было, Теща всегда вполне разделяла позицию мужа, но с некоторого времени ее взгляды радикализовались, ее религиозность стала какой-то оголтелой, а злобность еще более злобной; Тесть смотрел на все это с растущим беспокойством, но не вступал в споры, он не был готов к домашним дебатам, тем более что все теледебаты он выигрывал благодаря своему хитроумно аргументированному консерватизму, благодаря радикально-консервативным взглядам, которыми, смолоду освоив искусство риторики, жонглировал с непостижимой ловкостью; он не был готов к спору с тем, кто считал бы его позицию слишком компромиссной, если не сказать «льющей воду на мельницу враждебных обществу ценностей» — так молола языком Теща, или мололо радио у ее уха; Тесть не принимал к сведению, игнорировал, не признавал эту «молотьбу» Тещи с радиоприемником над ухом, потому что, если бы он хоть раз отреагировал гневом, если бы дал втянуть себя в свару, он тем самым признал бы право Тещи на индивидуальное, независимое мировоззрение, а ведь это не у Тещи было мировоззрение, а у Радио, так как же Тестю было вступать в перепалку с радиостанцией, вот он и игнорировал ее демонстративно, Теща, в свою очередь, точно так же демонстративно вещала; до тех пор, пока она не компрометирует его публично, он не будет вмешиваться, так он решил, но все труднее и труднее справлялся с ее озлобленностью. Вот и теперь она злобно приговаривает:

— И очень даже хорошо, что не на что записать. Это тебе наказание свыше за то, что ты не согласился выступить у его преподобия…