Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт Страница 6

Фу-у! Кое-как отмочили, открыв вспухшие пересекающиеся порезы через всё колено, содранную кожу, но гноя не было, и крови набежало с напёрсток. Наверное, она вся уже во мне кончилась.

— Заматывай, смотреть противно!

— Не смотри, — разрешает равнодушно названная сестра или медмать.

— Ага, а ты опять что-нибудь примотаешь.

— Обязательно, — обещает хладнокровно. Берёт с дальнего края дерева приготовленные толстые листочки и осторожно, не спросясь, накладывает на рану.

— Опять?

Успокаивает, лапшу вешает на уши:

— Это подорожник, самый лучший природный лекарь для ран: и воспаление снимает, и не даёт загноиться, и подсушит, и боль утишит…

— … и врать ты больно горазда, так я и поверил, — перебиваю стрекозлиху. — Ладно, мотай, угробишь — на иждивение возьмёшь.

Она стрельнула глазами мне в лицо, улыбнулась:

— Обязательно угроблю.

Вот и пойми её: то ли хочет угробить на самом деле, то ли взять на иждивение. Только зря она: со мной мороки не оберёшься, мне самому с собой часто невмоготу бывает.

— Ну, вот и всё. Любо-дорого, — похвалила себя за тугую повязку. Знает, что от меня не дождёшься. А за что? Нет, всё же хорошо, что такая маршрутная напарница попалась.

— Больному, тем более потерявшему много крови, нужно усиленное питание, — намекаю скромно, хотя хочется попросту заорать «Жрать хочу!»

А она, похоже, собралась улыбками кормить.

— Во-первых, — говорит, лыбясь, — от потери дурной крови хуже не бывает, а во-вторых, — ещё шире растянула бесстыжие заветренные губы, — на ночь есть вредно.

Врезать бы ей! Да нельзя — женщина. Убью одной едко-саркастической фразой. Пока туго соображал на голодный желудок, она продолжает издеваться.

— Поэтому на ужин у нас будут гренки…

Тоже мне английская леди с рязанской родословной.

— … с горячим молоком и чаем, — и тихо заржала, словно разбавив молоко и чай ядом.

Стукнуть всё-таки? Лучше потом. Не люблю ничего делать сразу, надеясь, что потом и вообще не понадобится.

— Можно мне без смокинга?

Она мило улыбнулась, укоризненно покачала головой:

— Тогда, чтобы тебя не смущать, я тоже не надену вечернего платья.

И мы захохотали, и вода в котелке закипела, и грузинская заварка наполовину с соломой смирила клёкот — сначала всплыла с пеной, а потом опустилась на дно, открыв коричневатое пойло бледного цвета и без аромата. Хозяйка, не жмотясь, выставила сервиз из двух кружек, покрытых драгоценной эмалью по железу, чайно-коричневых изнутри и серо-сажистых снаружи, и вот, наконец, вожделенный бело-голубой допинг с помятым боком.

— Открывай, — подаёт Марья нож.

Это мне нравится: можно облизать срезанную крышку и нож. Я совсем не толстый и точно не жирный, хотя сладкое — моя слабость, особенно сгущёнка — могу за раз съесть без ничего целую банку, а на спор и две, если чужие. Три, правда, не приходилось, но думаю, что не выворотило бы. Сейчас мне крупно повезло: к крышке пристало много засахаренного молока, но я, помедлив, с сожалением соскрёб его обратно в банку, и даже нож обтёр о край. Пусть видит, что и мы воспитаны не хуже разных там задрипанных великобританишек.

— Мне чаю полкружки — прошу скромно.

— Что так? — удивилась Марья, поскольку чай и курево у таёжников — главные удовольствия. Вычерпала единственной алюминиевой ложкой плавающую сверху грузинскую солому и осторожно через край котелка наполнила кружки дымящимся допингом.

— Молока добавлю, — выдал тайну.

Она с любопытством взглянула на меня, но сделала по-моему. Я чай не люблю и не понимаю, зачем нужно надуваться горячей водой и беспрерывно бегать за кусты. Меня вполне устраивает чистая вода, особенно со сгущёнкой или вареньем. Можно, на худой конец, с рафинадом или конфетой. Себе она почти совсем не добавила сгущёнки. Привередничает. Ну и пусть! Больному больше достанется. Тоже мне, цаца манерная. Жрала бы, пока есть, и другим аппетит не отбивала.

— Чё ты без молока?

Она, отхлебнув, поставила горячую кружку на дерево.

— Не люблю сладкого.

Вот тебе на! А ещё девка! Не может такого быть.

— Да ты не обращай на меня внимания, пей.

А и то: зачем обращать, тратить время — себе дороже. Каждый по-своему с ума сходит. Выдув две кружки и ополовинив банку, затомился. Смотрю, и она после одной пустой осоловела. Пора бы и на покой. Да будет ли он?

— Как будем восстанавливать утраченные силы? — спрашиваю, отказываясь от инициативы.

— Не знаю, — отвечает, замявшись и отвернув голову к костру, словно там ищет ответ.

Я тоже не тороплюсь с деловыми предложениями, не форсирую деликатную тему.

— Ты как, не храпишь во сне? — захожу культурненько с фланга.

— Не-е-ет, — растерялась Марья от неожиданного вопроса.

Крушу тогда прямо в лоб, пока она в панике:

— Тогда можно устроиться рядом, — и больше ни слова, чтобы не показать заинтересованности.

Одной лежать в холоде и темноте ей страшно, а высидеть у костра после дневного шараханья по тайге и нервного перенапряжения невозможно. Остаётся, как и предполагал, согласиться

— Делай, как знаешь.

Опять я крайний! Ну, погоди!

— Делать будем вдвоём: я — руководить, а ты — вкалывать.

Съела? А ей хоть бы хны! Довольна.

— Слушаюсь, начальник.

— То-то, — построжил зарвавшуюся бичиху и объясняю: — Делаем, значит, так: костёр переносим на новое место, рядом и по ветру от этого. Освободившуюся земляную сковородку тщательно очищаем от углей, накрываем лапником, валимся на него в обнимку ногами к костру, закрываемся с головой брезентом и паримся до утра. Ясно?

— Ясно, — с готовностью ответила понятливая работяга и уточнила по вредности: — Ты — на левом боку, я — на правом.

Вот дурёха! Не соображает, что ли, что так обниматься невозможно. Выходит, зря похвалил — не совсем понятливая. Сухо добавляю:

— Кто ночью проснётся, тот дров в костёр подбросит.

Я-то не проснусь — дрыхну как убитый от звонка до звонка. Утром еле-еле успеваю добежать до сортира. Своё дело сделал, можно понаблюдать и посоветовать. Нет лучше работы, как давать советы. Жалко, что они не понадобились. Всё готово, ждём, кто первый ляжет.

— Сначала — ты, — предлагает, чего-то стесняясь, Мария.

— Свет не надо выключать? — ёрничаю, тоже немножко не в себе, и со старческим кряхтением устраиваюсь на левый бок, осторожно укладываю рядом с собой больную ногу. Не успел как следует оформиться, чувствую, и она — юрк под брезент и замерла, едва касаясь моей спины.

Тепло в логове, спать да спать, а сон не идёт. Повернулся на спину, выпростал голову из-под брезента, глянул — мать честная! — на небе столько звёзд, что неясно, как они там все помещаются. Никогда столько не видел. И все дёргаются: к нам — назад, к нам — назад… того и гляди какая не удержится, сорвётся. Только подумал, так и вышло, но полетела куда-то в сторону. Говорят, надо задумать, что хочется, и обязательно сбудется. Жду, лихорадочно соображая, что задумать. Ну вот! Не успел — пролетела. Остальные, сколько ни ждал, оказались крепко привязанными. Луна сбоку стала больше и побледнела то ли от холода, то ли оттого, что нечаянно повернулась обратной, вечно мёрзлой стороной. Так и кажется, что мы одни на планете Земля и безнадёжно затерялись в мигающем космическом бардаке. Кромешная тьма всё теснее сжимала наше логово, а замирающий свет костра усиливал её плотность. Тихо так, что крикни — в Америке услышат. И вдруг лёгкий ветерок, пригнув пламя, пугающе пробежал рядом, шурша листьями и шелестя травой, словно кто-то невидимый прошёл вблизи, проверяя, чья здесь берлога. Жуть!

— Маша, ты спишь?

Она тоже повернулась на спину, выглянула из-под брезента в пустую темноту и тихо ахнула от восхищения:

— Вот это да! Сколько их!

Обрадовавшись, что в сковывающем мраке я не один, спешу завязать бестолковый ночной разговор:

— На какой-нибудь тоже небось такие же дураки не спят в ночи и за нами наблюдают. Вот бы потрепаться с ними.

Она, здешняя, чуть-чуть пошевелилась, устраиваясь поудобнее и теснее ко мне, и поинтересовалась тихо-тихо, чтобы те не услышали:

— О чём?

— Ну, мало ли общих глобальных проблем, — ответил, лихорадочно соображая, о чём бы межпланетном их спросить. — Построили они коммунизм, например, или до сих пор тянут как мы, собираются ли к нам по обмену опытом или нас ждут, что носят, что едят, в чём дефицит, как с геофизикой, может помочь чем надо… — Не стал бы по мелочам отвлекать от сна.

— А я бы спросила, какие у них ночи, какие цветы растут… — задумчиво прошептала соседка, собрав в расширенных от восторга глазах все звёзды и ту, на которой дремлют наши собеседники.

— Вот ещё! — возмутился я, придвигаясь в свою очередь к ней ближе, так что боку стало жарко. — Будешь всякой ерундой занимать космическую связь.