Эльфрида Елинек - Алчность Страница 6

И все эти глупые предлоги, чтобы напарник по патрулированию не заметил, в чём дело. У обоих— у него и у Курта Яниша — колотится сердце. Они медленно катятся или едут быстро. Младших приходится учить, что на время мы — пара. Проедешься по нему рукой, а люди тем временем радостно разъезжаются, потому что их нарушения на сей раз остались незамеченными. У напарника на короткое время встают дыбом волоски на руке, а потом ничего, разглаживаются, пожалуйста, Курт, не надо по мне так проезжаться, по крайней мере специально. И тогда ты проезжаешься куда-нибудь в другое место, патрулируешь. Напарник, молодой отец семейства, уже ни о чём не думает, вернее, конечно, думает кое о чём и, крепко зашнуровываясь в спортклубе жандармерии, держит рот на запоре, но не потому, что он зажат твоими губами. Уж тогда-то он бы раскрылся. Да, всё это — дело земное, я тебя люблю и всё такое, если губы твои в поцелуе, это не трудно…

Так. Говорю же вам. С женщинами, к сожалению, приходится говорить очень много, но совершенно иначе, чтобы у них началось эротическое опьянение. Желания, конечно, нельзя таить (вообще ничего не останется в тайне!), иначе они потом не исполнятся. Только речь делает человека самостоятельным, благодаря ей он может спросить у других дорогу, а сам пойти в другую сторону. Речь — это хобби многих женщин. Странно, если они садятся, то не для того, чтобы затихнуть. Так дадим же им повод покричать! Просто чудо, какие слова вырываются у них изо рта! Но лучше им туда засунуть, в этот рот, чтобы они умолкли. Никто его не должен направлять, у него особое разрешение на право ношения, он вправе требовать, и он это делает неутомимо. Ну хорошо, давайте и мы приступим и загоним ей член туда, где у неё язык. Как петушка на палочке, чтобы лизать, тогда они хотя бы утихают, женщины, ведь не захотят же они сделать тебе больно с их высоким уровнем социальной поддержки, на котором они помешаны. Минуточку, нет, я слышу какой-то стон, он пробегает по искажённому лицу, как тучи по дождливому ландшафту. Жандарм, к сожалению, зарабатывает не много, да к тому же дома у него жена, с которой они давно живут как чужие. В любом случае они не умолкают, даже залезая тебе в ширинку. Женщины могут служить достопримечательностью — как они неделями мучаются ради одного мгновения, годами ждут следующего, становятся покорны и податливы; и когда потом, наконец, встанет наготове этот шикарный торчок, как небрежное, непреднамеренное достижение, то все ожидания, что были напрасными, потому что человек цветёт, как тополь, и истлевает, как окурок: забыты. Надо хорошо разбираться в женщинах, на этом всё стоит, от этого всё зависит. Политики, в конце концов, тоже должны это уметь, хотя бы на уровне слов, тогда как мужчины достигают этого скорее действием, хоть что-то новое, и тут уж все наши поступки действительно последние. Истинный акт любви — это если в то же время у тебя полно других и более важных дел. Иной раз случается пожертвовать и пробежкой. Жандарм берёт свою личную машину, это в благих целях: у дамы с боковой улочки рядом с сельским детсадом опять сегодня свербит, моча в голову ударила, что, в последний раз она получала это три недели назад? Как быстро летит время, я и не заметил, пора её снова стереть в порошок. Ей хочется, чтобы придавили её животом к матрацу и быстро вскрыли, для немедленного употребления, конечно, потому что она давно уже на всё готова, но редко выпадает случай, чтобы ещё смазали как следует. Чтобы шарниры (нечасто тайник открывают!) не так скрипели. А то за стеной маленькие дети, целая куча детей!

С женщинами можно сделать в принципе всё что угодно, если они что-то натворили и хотят быть наказанными. И чего с ними ещё никогда не делали, на то они пускаются с тем большим удовольствием. А мужчинам это настолько же против шерсти, как если садишься за пианино, не умея играть. Но может быть и так, что приятное приходит с полезным, дерзость приходит с опытом, а выговоры и замечания не приходят вовсе, поскольку их и не ждёшь. Поскольку всё делаешь заблаговременно. Потом — это уже прошлое, и ты не готов обсуждать это со следующей женщиной, хотя она дотошно хочет знать, что почём. У женщин ведь ничего не бывает само собой разумеющимся, им всё сперва объясни да покажи и только потом хватай их за грудки. О, но это было совсем не обязательно! Я такая послушная, даже и без ваших шоколадных конфет, они у нас в супермаркете «Меркурий» есть, к этому супермаркету люди слетаются на своих окрылённых сандалиях со всех сторон, конечно, здесь дешевле, чем там, где вы это купили. Но через некоторое время они уже заранее знают, что их ждёт, и открывают уже в прозрачном пеньюаре, который они заказали по каталогу, а то и вовсе без него. Для тренированного человека и возраст не помеха, хотя тренироваться лучше на ком-то помоложе. Обычные женщины всё-таки хотя бы без запросов.

Всё это стóит для таких мужчин, как Курт Яниш, времени и денег, зато они могут отвезти свой крупногабаритный хлам во многие места, сменив его на мягкий гарнитур, если повезёт; пожалуйста, здесь, у меня внутри, ещё много места, дети на улице или вообще уехали, я с удовольствием открою для вас заднюю каморку, чтобы у вас было поменьше работы. Я сама из себя сделаю комнатку, если угодно, только для вас, ну, что вы теперь скажете? Я восхищён, ведь как раз ваша специальная комната, да, собственно, и вся квартира, — это именно то, чего я давно хотел. Теперь прочистим её разок как следует, согласны?

За эти поступки, на которые идёшь, если не красноречив и если женщина не спешит что-нибудь подписывать не читая, воздаётся тебе потом сторицей, возвращается ещё больше времени (когда женщина наконец на том свете) и денег, это хорошая инвестиция. Тут не обходится без усилий со стороны должностного лица и его сына, наёмного работника, который хоть и молод ещё, но уже бесконечно многогранен. Многоликий Янус, накачанный искусственными витаминами, чтобы черты проступали не особенно чётко и были размыты, да, такая вот многоликая голова на плечах у молодого человека. Вы только посмотрите, как он умеет понравиться. Сын и на все руки мастер, и способен на большее, чем просто тянуть провода. Но отец для него превыше всего, а отец идёт по трупам, которые при жизни были для него гарниром к его мясу. И как же так получилось, что жандарм и его сын не имеют ничего, кроме долгов? Как же так они потеряли всё, что имели? Не знаю. Отец нам посоветует, отец нас направит и спасёт, чтоб мы не упускали из виду своих. Я не думаю, что это случилось впервые в истории жандармерии, чтобы один из её представителей затеял такой славный гешефт с добродушной смертью, которая ведь всегда берёт только своё, никогда не берёт чужого. Смерть забирает тех, кто был ей заранее предназначен. Она как лесник. Обычно эти образованные госслужащие на службе при оружии расстреливают только собственные семьи, и лишь тогда, когда это необходимо, потому что те хотят от них сбежать. Но в любом случае дома и участки от них остаются. Сами они по большей части довольствуются верхней каморкой, прямо оттуда они потом и стреляют. Если они от этого не сильно устанут, то стреляют потом себе в голову.

Нет-нет, ничего, оба эти мужчины специализировались на смерти. А после смерти остаётся целый универмаг вещей, которые не надо больше покупать, потому что они являются наследством. И так и случается, на глазах у всех, в деревне недалеко от районного городка, полного опасности и ревности, игровых и спортивных возможностей, где все поневоле друг друга знают — по теннисной площадке или по суду, если после игры, как это часто бывает, грубо и с руганью поспорили. И знакомство продолжается до тех пор, пока человек не найдёт себе лучшую долю. Местность ограничена своим внезапным концом. После которого лишь автобан слева да автобан справа. Городок как пруд, в который на одном конце втекает, на другом вытекает. Пересечь эту местность — нешуточная работа, всё равно что реку форсировать без лошадиных сил. Шторы раздвигают как по часам, люди переглядываются, имеют свои взгляды, имеют свои виды, плохие виды принимают за хорошие и наоборот, и это тоже бизнес, против которого никто ничего не предпримет. Местные, правда, не против принять, но предпринимателями становятся редко.

Все люди рано или поздно умирают, это общая участь. С другой стороны, это не как в городе, где не сразу заметишь, если кто-то умер. Чаще, чем думаешь, бывает так, что паталогоанатом — единственный человек, который будет на тебя смотреть, так для чего тогда принаряжаться? И кто в городском многоквартирном доме станет интересоваться, куда это уехали соседи, почтовый ящик которых уже забит почтой? Где господин такой-то, кто ему сторож и где тот, кто не сторож ему? Полицейские и жандармы всегда знают, где что-то освобождается, им их должность не с неба свалилась, к этому надо призвание иметь. Сесть в готовое гнездо, вытолкать из него других, как кукушонок, — теперь мы повязаны и должны распутывать узлы. Смерть бесчеловечна, а вот наша жизнь перед тем, к сожалению, не без человека. Обращайтесь со всем вашим доверием в полицию! Но кто на самом деле знает что-нибудь об этих радостных защитниках закона, чьи повадки граничат с наглостью и над кем, тем не менее, никогда нельзя смеяться вслух, иначе схлопочешь. С допросами надо подходить к людям достаточно властно, жандармерии это хорошо известно, ей всегда всё известно; и почти в каждой второй квартире женщина живёт совсем одна; она истосковалась и готова впустить любого, только бы пришёл, тогда бы нас стало уже двое, а чуть позже подоспеет и смерть. Вот тогда будет по-настоящему уютно. Не успеет женщина на что-нибудь согласиться (проверка проводки, прочистка водостока, поиск пропавшего домашнего животного и т. д.), как тут же что-то шмыг под руку — голова с мягкими волосами, и тебе остаётся только выяснить, как она хочет — чтобы спереди или сзади. И пошла болтовня по проводам, это даже прелюдией пока не назовёшь, это ещё впереди, а уже надоело, потому что соседи могут услышать. И смотришь на неё — всё ли в порядке? Закрылась ли дырка или всё ещё нараспашку, наподобие кричащего рта, потому что нет привычки, чтобы прибивали гвоздями, как попало швыряли и даже не зашпаклевали как следует. Голова начинает задумываться, кому, собственно, принадлежит квартира и мебель, когда он там уже почти обосновался. Теперь она принадлежит мне, говорит жандарм в одно ушко, которое не в себе в тот момент, но ушко слышит только одно, это всегда можно оспорить. Разве ты против? Ни одно сердце не сердечно, когда оно вламывается в неохраняемый дом, а там ждут совсем другую часть тела, более выносливую. Женщины до того похотливы, что уму непостижимо. Чего им только не взбредёт в голову и где они только не захотят это сделать, это ж нужно целую карту местности держать в голове, чтобы прийти к таким идеям; в ванной комнате или на кухонном столе — это ещё куда ни шло, но на полу под божничкой — там ведь и тесно, и пыльно, Бог не хочет, чтобы мы трахались у него в ногах, аки черви, которых он — нас всех — создал из праха, и он даже не может как следует посмотреть на нас, потому что он там наверху прочно приколочен гвоздями! И чем потом обтереться, тоже проблема. Кухонный рулон бумажного полотенца был бы решением, но некоторые предпочитают воспользоваться закаменевшей от грязи губкой или тряпкой для мытья посуды. Принадлежности для мытья порой так и поглядывают на тебя приглашающе, как только ты вошёл, показывая место, где женщина хочет, чтобы её выпотрошили, — врачи иногда прикрывают свои инструменты, а женщины так и выставляют их бесцеремонно напоказ. Всё. Что у них есть. Смерть доводит нас до того, что мы перестаём что-либо охватывать умом. И тут женщины заводят своё, поскольку их охват не знает пределов: что они хотели бы золотое кольцо. Любовь доводит их до того, что они могут вместить в себя так много. Но смерть в то время ещё сильнее. Посмотрим, чья возьмёт.