Эльфрида Елинек - Бембиленд. Вавилон. Страница 6

Посмотрите-ка сюда, если у вас есть свободная минутка: вот, здесь еще есть крестьянин, разве это настоящий крестьянин? Не думаю – это переодетый крестьянин, тайный агент республиканской гвардии, одетый крестьянином, спорим? А рядом подпоясанные патронными лентами коллеги крестьянина с «калашами» и кремневыми ружьями. Обычные винтовки, которые не могут ничего другого, как проделывать дырки в телах. Позирование для других камер. Так сильно может быть испорчен хороший, духовный человек, а этот испорчен, хотя духовным никогда не был. Но смотреть он должен в любом случае. Он должен смотреть на войско, иначе не будет бояться. Эти чудовища, что подстрелили прекрасного «апача», он лежит теперь там, в песке, бедный «апач», он умер. Когда-то он был на высоте. Теперь ему уже не подняться. Спорим? Итак, мы еще не запахали этого крестьянина и его товарища в песок пустыни, а зря, если хотите знать мое мнение, ведь он подстрелил из своего кремневого ружья вертолет «Торнадо», от которого отвернулся ангел-хранитель, взял и подстрелил его. «Апача» или «Торнадо», неважно. И трех механиков они вчера тоже подстрелили, вот бедные ребята! Приведенные вождями тысяч и брошенные на произвол судьбы, когда они беззаботно спрыгнули со своего рабочего места – вертолета. Им разрешалось стрелять только в крайнем случае. Они ведь не боевые части, они вообще не части, наоборот, они должны заботиться о запчастях. Они должны верно служить им. Вы видите его спокойное лицо, искаженное лицо воина под маской крестьянина, которая парит над ним, как птица? Она ускользает от него, потому что он лжет. Он вовсе не крестьянин. Или они выставили крестьянина как кулису, ведь они ни перед чем не дрогнут. Я даже не вижу гордости на этом лице, гордости за то, что он освободил древний город хотя бы от одного. Будут следующие, но следовать они будут не ему. Я не верю, а ведь за ним действительно следует один! Он замаскировался под таксиста, который просит помощи, экстремальная личность, и ничего не поделаешь, и тогда он взлетает на воздух и уносит с собой четверо наших в геенну, проклятье тем, кто смеется. Будьте хорошими банкометами! Остановитесь хотя бы тогда, когда мы скажем, иначе будем стрелять. Держите банк и остановитесь и выходите с поднятыми руками, тогда вас ощупают, как на таможне или перед самолетом. Они теперь пристально следят за подозрительным поведением. И не одевайтесь при такой жаре слишком тепло, ведь у вас под одеждой может быть взрывчатка, и не держите никогда руки в карманах,слышите! Каждый из вас рассматривается нами как враг, пока не будет доказано, обратное. Мы не хотим упускать преимущества, которое заключается в том, что мы с нашим превосходством победили этот город, несмотря на яростное сопротивление. Вы действовали абсолютно верно, когда застрелили семь женщин и детей в микроавтобусе, я хотела сказать вам об этом еще раз при случае, ведь они, несмотря на многократные предупреждения, не остановились, а так нельзя, так не выдержишь, так нельзя. Вы можете быть дураком, раз вы человек, вы можете не знать самого главного, но, с моей точки зрения, вы можете чувствовать себя богом, даже вообще ничего не зная, но когда мы говорим вам, вы должны остановиться. Вы должны остановиться! Если даже «Томагавк», принужденный к этому, останавливает – самая обычная винтовка – сможете и вы . Нет, у меня вы не можете остановиться. Просто остановиться, этого достаточно. Если это может сделать машина, то и вы сможете. Прилетит еще больше этих машин, и они разнесут украшенный золотом дом, где спряталась Райс, этот дворец, дворцы, парочку уже раздолбали, сегодня на очереди тот, в котором король делил супружеское ложе и воспитывал любящих сыновей, которые учились только поддаваться искушениям, ах, если бы мы их не знали! И из-за таких жестоких, бесчеловечных людей, которые не вернулись в человечество, из которого когда-то вышли, ведь молодому человеку нужно собственное жилье, из-за этих чудовищ наши сердца должны разорваться от тоски? Наши сердца разрываются уже долгое время и все же продолжают биться. Это чудовища. Исчадья ада. Это убийцы и насильники. Правда. Я сама много раз видела, и слышала, и читала, что они убивали и насиловали. Они больше не будут этого делать. У них на это не будет времени. Теперь они требуют свободы. Но других они к ней не допускают. Ведь они еще те отшельники – мертвы все, кто имел с ними дело. О такой коронации я не пророню ни слова из тех, что могут пригодиться мне позже. Чудовища оба сына. Никакого героического эпоса о них! Позор и смерть им! Я сыта по горло обломками ракет, и убийством этих мужчин я тоже сыта. Они больше не смогут этого делать. Убивать. Насиловать. Мы поймали их. Мы еще не поймали их. О, огромное отвращение к ним, огромное отвращение! Так нужно говорить постоянно, иначе не поверят. Черт возьми, вы все враги! Любимые, вы жертвы, я помню вас! Большего я не могу вам сказать, но выяснилось, что те с этими сделали. Я бы сама их прикончила, если бы они оказались передо мной. Я серьезно. Мы все серьезно. К счастью, они далеко. Но мои сомнения, обременяя, не перевешивают. Я уверена, что они преступники, оба. Кто теперь вытравит из меня инстинкт самосохранения моей сильной жизни? Где пятновыводитель? Мне он совсем не нужен, инстинкт самосохранения. Мне нужны механики, даже тех троих, что они заполучили, мне не хватает. Мне не хватает каждого. Мне не хватает каждого человека, так говорит мне моя совесть, и говорит мне, что я права, и таким образом я все-таки принадлежу к более высокому рангу, чем настоящие власть имущие, разве это не здорово? Но так не может быть, что мне не хватает каждого, даже если я его совсем не знаю. Только из-за того что идет война, мне не должно сразу не хватать каждого, кто в ней погибает. Поэтому нам и нужны были механики, чтобы ни в чем не было недостатка, чтобы все части были в порядке. Даже если они погибнут. Даже если мы погибнем. В войне разделяются семьи. Но механики держатся вместе и части «Апачей» тоже. Ну да, в мирное время они тоже нужны, механики, но не так насущно. Я так говорю лишь потому, что у меня нет машины. Все, что нам нужно на войне, это целая команда по ремонту и техобслуживанию, и она у нас есть, но мне не хватает в ней ровно трех мужчин и одной женщины. Они были разделены. Не хватает каждого в отдельности. Они должны служить печальным примером, как жалки мы сами. Да, вы тоже! Произнесите: кто не мертв? Кто еще не умер? Например, вы, зачинщики. О белый день, озаренный светом, почему он должен быть таким жарким! И все это тяжелое вооружение! И тогда нечто швыряет кого-то на землю, ударяет голову о застывший пляж. Итак, наконец-то ночь. Но и ночь должна наконец исчезнуть, ночь слишком страшна, ночь тоже должна уйти. Она должна уступить. Она должна уступить место нам. Тайный выезд абсолютно невозможен в этой светлой, как день, ночи. Всю землю обнимает сияющим светом ночь, это абсурдно, ведь ночь предусмотрена для того, чтобы быть темной. И почему же она больше не темна? Это страшно. Это ужасно. И самое меньшее, что мы швыряем обратно – смелый напев варваров, мы ударяем его о скалу, откуда он пришел, новая песнь, пришедшая как эхо. Как эхо повелителей мира. Все светло от огня. Хорошо. Порядок. Окей. И теперь мы бросаем все это в бездну глубокой скорби. Там оно хорошо лежит. А мне чего-то не хватает. Я не знаю чего. Но чего-то мне не хватает.

Так, медленно, это все же прошло. Где-то в другом месте прячутся от «торнадо», здесь их используют и просто уничтожают, хотя где-нибудь они еще пригодились бы, где их боялись бы еще больше. Ах, я не знаю. Итак, вот он, повелитель, вы же знаете, кого я имею в виду, и несметные богатства его и его сыновей рушатся, благодаря нам, спасибо, что мы можем сделать это для вас, для человечества, несметные эти богатства мы превращаем в пыль яростными шагами, да, сэр. Сэр. Йес, сир. Что хорошего создал этот дьявол для человечества, ничего он не создал, и он сообщил, что создал Ничто с божьей помощью, ну да, это его бог, он выторговал себе это право. Мы приходим во имя нашего бога. У нас есть наш собственный, это ясно. Поэтому в моей душе поселилась тревога, постоянная, невыразимая: знают ли участники, все участники, или нет, что сколько стоит? Минутку, я посмотрю, найду ли я это где-нибудь? Итак, я нахожу здесь GPS, Global Positioning System, систему управления для этих вещей, тех самых вещей, которые покачивают бедрами – руки в стороны – спутник ведет ее в нужном направлении, и система ТЕРКОМ когда-нибудь приведет к цели; все, неважно что, я уже и так точно описывала, это будет еще эффективнее и выше, стежки на саване могут быть еще аккуратнее, хотя никто этого не видит, я вижу только, что GPS дешевле, чем ТЕРКОМ, поэтому его берут французы. Они не экономят на еде, а на управляющей системе экономят. Как типично. Программирование ТЕРКОМа, кажется, дороже, даже дороже, чем мои любимые или мой ребенок, в то время как где-то забирают ребенка за ребенком. Вы же не знаете, что хорошо. Лучшее – это дети. Их мы забираем в первую очередь. Они стоят этого, раз их забирают. Они самое дорогое, что у нас есть, поэтому мы забираем их в первую очередь. Я надеюсь, они действительно стоят того! Здесь вообще-то нигде не написано, сколько они точно стоят. А, вот, написано. Я уже читала это, теперь отложила, и вот оно. Это счет. Ничего не бывает задаром. Даже смерть. Она стоит жизни. И скажите, сколько все-таки стоит этот ребенок? Если честно, я думаю, ребенку надоело, что в каждой войне он должен быть козлом отпущения, в каждой войне он становится козлом отпущения, в каждой войне на него направлены камеры, нет, это не один и тот же ребенок, идиот, каждый раз это другой ребенок, но ребенок, универсальный ребенок всегда должен быть козлом отпущения, чтобы мы могли выдавить из себя чувство, ведь наша порода тверда и мы жестче, чем оливки, если из нас хотят что-то выдавить. Пожертвования, это мы делаем. Но чувства у нас может вызвать только ребенок, причем тот, от которого уже не так много осталось. Вся кровь. Мы снимаем ее. Да, так пойдет. И это мы тоже возьмем. Этого ребенка мы тоже возьмем, и вас мы тоже возьмем, как сказал Майкл Джексон, слепой провидец, нет, уродливый певец, люстре и огромным вазам, когда увидел их в магазине. Немедленно выходите на лестничную клетку, ничего не берите с собой, на это нет времени, но возьмите хотя бы вашего ребенка! У нас уже есть один, которого мы сфотографировали, окровавленного и разорванного на куски, он у нас теперь есть на жестком диске. Другого нам не нужно. Возьмите своего и уходите! Должен же человек сохранять то, что любит. Человек ведь хочет сохранить то, что еще мог бы полюбить, если бы он мог себе это позволить. Но даже если вы возьмете ребенка, мы его тоже получим. Не одного, так другого. Нет-нет, вашего ребенка вы не можете просто так здесь оставить, как ваше имущество, нам будет легче его найти, если вы возьмете его с собой, а вы же не хотите, чтобы мы бесконечно искали, разве нет? Вы не сможете потом, когда мы захотим его забрать, сказать, будто вы его забыли, вашего ребенка. Вам же никто не поверит. Ваше имущество вы бы не забыли, разве нет? Ваше добро при вас, разве нет? Ребенок ведь довольно маленький, как я замечаю, осмотрев место преступления, вид которого ослепил меня, но не светом. Нельзя же забыть ребенка, сказала бы я, поэтому мы его возьмем. Нет, мы не возьмем его, он слишком мал. Но в данный момент нет другого. Почему же он так кричит? Нельзя забыть его, когда он так кричит. Это, может быть, очень даже хорошо, что он кричит. Англичане сразу бы позаботились о том, чтобы люди получили воду, ведь они вырыли канал, эти англичане, канал, в который должна поступать вода, если она есть, а именно, чтобы вернуть людям их достоинство. Так говорит англичанин. Людям возвращается их достоинство с помощью водного канала, это цель нашего присутствия здесь. Я имею в виду, это цель, ради которой англичане вообще здесь. Но на данный момент нет питьевой воды и нет еды. Нам очень жаль. Но у нас больше нет воды, и у нас больше нет еды. Поэтому у нас скоро будут эпидемии, более чем достаточно. Все-таки что-то. У некоторых нет даже этого. У них нет даже самого необходимого. Поэтому нет никакого смысла цепляться за ребенка. Ребенок не сможет вам помочь. И вы ему наверняка тоже. Если вашего ребенка пощадят, вы ему только повредите, цепляясь за него. Эти ваши защитники, да, вы можете спокойно оставить ребенка, мы защитим и ребенка, мы же говорим, мы защитим вашего ребенка, мы врачи, почему же вы его так крепко держите? Ночь смотрит на вас непривычно светлыми глазами, обычно они темны. Ночь видит, забрали ли вы ребенка и куда. Не хватает кусочка этого ребенка, но мы заберем его у вас. Мы не такие. Мы другие. Мы здесь, мы здесь, дошедшие до этого, возможно, мы одеты иначе, но все же одеты, мы пришли сюда, и мы еще не ушли, и мы не уйдем, пока не станем одними из вас, в расцвете сил вашего тела, лучшими по духу, самых благородных кровей и самыми богатыми, пока их не убрали, эти деньги, пока мы их не получим, в вашем регионе и в вашей религии не будет мира. Все. Мы получим их все.