Евгений Клюев - Давайте напишем что-нибудь Страница 6

– Моя фамилия Бернар. У моих родителей было двое детей, – рассказывала собака, брезгливо отойдя от лужицы. – Мы жили в холле… то есть в неге: брат и сестра. Я брат, – призналась собака, внезапно оказавшись мужчиной. – Сестру назвали Сара Бернар – и получилось глупо. А меня никак не назвали – и получилось умно: я остался просто Бернар. Так и зажили мы бок о бок: дочь Сара Бернар и Сын Бернар. Вот… извините за подробности. И, предупреждаю, я на все готов.

– Отлично! – воскликнул Редингот. – Готовы ли Вы в ходе жеребьевки стать главным контролером? Будете следить за порядком. Будете? – грозно уточнил новый Председатель Оргкомитета.

– Еще как буду, – воодушевился Сын Бернар, – камня на камне не оставлю!

– Только писать больше не надо, не маленький, – предупредил Редингот и бодро выкрикнул: – Жеребьевка!

Зал загудел.

– Сначала скажите речь, а то нам первая не понравилась!

– Хорошо, я скажу вам речь. Но мне придется начать издалека… да и закончить, видимо, вдалеке.

Тут Редингот стремительно вылетел в окно и отлетел на более чем приличное расстояние. Оттуда ему пришлось кричать безобразно сильно, даже и в рупор – чтобы его услышали.

– В истории человечества, – кричал новоиспеченный Председатель Оргкомитета Умственных Игрищ, – было великое множество грандиозных идей. На то, чтобы просто перечислить их, у нас ушли бы годы. Сэкономим эти годы и скажем не мудрствуя лукаво: пропади они пропадом, все грандиозные идеи человечества! Они не могут увлекать нас с вами хотя бы потому, что есть у них один общий и весьма серьезный недостаток. В чем он? А вот в чем: все великие идеи человечества выдвигались для чего-то… Например, для того, чтобы в какой-нибудь области сделать какой-нибудь шаг – чаще всего вперед. Или, скажем, для того, чтобы кому-нибудь в чем-нибудь помочь – чаще всего зря. Ну и… так далее. Однако каждому понятно, что выдвигать идею для чего-то – меркантильно! Уж не хотите ли Вы, могут спросить меня, упрекнуть в меркантильности все человечество? – Хочу! – отвечу я и упрекну: «Ты меркантильно, все человечество!» Бросив в лицо человечеству этот горький упрек, я тут же потребую, чтобы мне аплодировали – по возможности бурно. Требую: аплодируйте!

В зале тотчас раздались бурные аплодисменты: публика, видимо, поняла, что с Рединготом шутки плохи.

– Так в чем же коренное отличие нашей с вами грандиозной идеи – идеи построения Абсолютно Правильной Окружности из спичек – от прочих, так называемых грандиозных идей человечества? А в том, опять отвечу я, что наша идея подлинно грандиозная, между тем как прочие – лишь так называемые грандиозные. Что это значит? – спрашиваю я вас и сам себе за вас отвечаю: это значит, что наша грандиозная идея чиста и светла. Она выдвинута вообще безо всякой цели. Спросите свое сердце: для чего тебе, сердце, строить Абсолютно Правильную Окружность из спичек? Уверяю вас, сердце ваше только пожмет плечами: оно не знает ответа на этот вопрос. Ибо ответа на этот вопрос – нет.

Да! Мы хотим построить Абсолютно Правильную Окружность из спичек просто так, неизвестно зачем. Вот в чем чистота и светлота нашей грандиозной идеи. Станут ли счастливее от этого люди? Нет, – с гордостью отвечаем мы. Может быть, они станут от этого еще несчастнее? Нет, – с тою же гордостью отвечаем мы. И с полной определенностью добавляем: построение Абсолютно Правильной Окружности из спичек не изменит в мире ровным счетом ничего. Скажу больше: миру от построения Абсолютно Правильной Окружности из спичек ни жарко ни холодно, миру до лампочки, миру плевать, – я не боюсь этого слова! – построим мы из спичек Абсолютно Правильную Окружность или нет.

(Услышав «плевать», одна благородная женщина средних лет, с детства не выносившая грубостей, сразу же умерла на своем тринадцатом месте в своем тринадцатом ряду. Ее поспешно вынесли и с почестями захоронили поблизости от места кончины, причем на могиле ее немедленно выросла финиковая пальма.)

– Так возрадуемся! Нам удалось преодолеть меркантильность – главный порок человечества. Выражаясь крепкими словами Иммануила Канта, которого я хотел бы провозгласить нашим идейным отцом и потому сразу провозглашаю: «Иммануил Кант, ты идейный отец наш!» – мы свободны от всякого побочного интереса. Абсолютно Правильная Окружность из спичек привлекает нас сама по себе – какой тут, ко всем чертям, может быть побочный интерес, когда и основного-то интереса нету? Строить нашу Окружность совершенно ни к чему. Ура!

К концу речи Редингот совершенно потерял голос – и только по движению его далеких губ, да и то с колоссальным трудом, можно было догадаться о смысле произносимых им слов. Но лучшие умы человечества – на то они и лучшие умы, – несомненно, догадались и разразились ответным «ура!» минут на десять-двадцать-тридцать…

Марта, стенографируя речь Редингота, страшно гордилась им. Как быстро и точно оценил он ситуацию, как грамотно обозначил ее параметры и как четко определил задачи!

А Редингот, летя обратно, произнес на лету: – Ближе к делу! – и вплотную приблизился к папке с надписью «Дело», надежно охраняемой Сын Бернаром. Растерявшись от такой быстрой смены событий, Сын Бернар тут же укусил Редингота за одну из голых ног. И смущенно произнес:

– Извините… переусердствовал!

– Сукин Сын Бернар! – простонал Редингот, накладывая жгут выше колена, но ниже пояса.

Кровь хлестала из перекушенной вены.

– Если это дело не остановить, Вы можете умереть от потери крови, – щедро пообещал Сын Бернар.

– Дожидайтесь! – не согласился умереть Редингот. – Я же все-таки не фунт изюма – вот хоть у Марты спросите.

В это время по залу сам собой распространился дурацкий слух, что Редингота зарезали, дабы принести его в жертву чистой и светлой идее окружности из спичек… Все поднялись со своих кресел и по самое некуда погрузились в скорбное молчание. На сцене умирал Редингот. Марта – по причине страшной занятости протоколом – не могла быть рядом с ним: глотая слезы, она усердно стенографировала происходящее на ее глазах историческое событие. «Редингот умирает от потери крови, – закусив губу, писала она. – Зал по самое некуда погружается в скорбное молчание».

Редингот умирал долго и мучительно. Чтобы как-то развеселить умирающего, на сцену вышел дрессированный Слон и стал выделывать уморительные номера с бревном. Зал хохотал ужасно. Редингот тоже улыбался – правда, почти уже с того света… но, ясное дело, потешный Слон смешил и его.

Наконец Редингот отвлекся от занимательного зрелища и тихо сказал Сын Бернару:

– Я, кажется, действительно, не жилец. Впрочем, если хорошенько вдуматься…

– Кто тут умеет вдумываться? – мгновенно реагировал Сын Бернар. – Нам нельзя терять ни минуты!

На сцену вышла маленькая очкастая девочка с очень большой головой на плечах и смело сказала:

– Я умею вдумываться.

– Хорошенько? – уточнил Сын Бернар.

– Зашибенно умею, – превзошла ожидания девочка.

– Вдумайся, детка, – попросил тогда Сын Бернар.

Девочка вдумалась и равнодушно произнесла:

– Кровь можно заговорить. – И ушла со сцены, большой своей головой зашибив по дороге дрессированного Слона и Марту. Слон упал как подстреленный, а Марта вскрикнула, не обратив, однако, на девочку ни малейшего внимания, и продолжала стенографировать.

– Мудрая, но неуклюжая девочка, – поднимая Слона, заметил Сын Бернар.

Слона попросили уйти, и тот ушел, как оплеванный.

Заговорить же кровь поручили недавнему председателю Умственных Игрищ – на том основании, что, по его собственному – ни с того, ни с сего сделанному – признанию, он мог заговорить кого угодно.

– Прямо здесь заговаривать? – осведомился недавний председатель.

– Прямо здесь, – строго сказал Сын Бернар.

Едва недавний председатель открыл рот, хлеставшая до этого во все стороны кровь бросилась в лицо Рединготу – и впиталась туда вся, до последней капли.

– Так на ее месте поступил бы каждый! – умозаключил Сын Бернар и попросил Марту записать это умозаключение, а сам громко крикнул:

– Редингот не умрет от потери крови!

Криком своим он потряс зал до основанья, а затем с балкона упало несовершеннолетнее одно дитя, никого, правда, не убив – только ранив чуть ли не всех сразу.

Куда там – от потери крови! С налившимся кровью лицом Редингот вскочил на обе ноги и оказался живее всех живых.

«Ликование в зале!» – стенографировала Марта, на щеках которой ослепительно блестели слезы. Двое ослепленных этими слезами стариков, держась за стену, короткой колонной покинули помещение.

А Редингот уже вернулся к прерванным занятиям.

– Кто тут лучше всех бросает жребий? – грозно спросил он.

– Лучше всех тут бросает жребий Семенов и Лебедев, – с готовностью откликнулись из зала.