Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2009) Страница 6

Маршрут Векшина пролегает в обход забегаловки на трамвайном кольце и книжного развала. В забегаловке много задолжал с прошлого месяца, а на развале Светка торгует, которой неделю назад перезвонить обещал.

В распахнутом гараже, где принимают бумагу, классика брошена на весы и найдена легкой. Казалось, что выйдет больше. Векшин успевает в гастроном до обеда, и вот уже различимо белье на веревках родного балкона.

Идущий навстречу седой человек в несвежей рубашке встречается с ним глазами.

— Здравствуйте, — машинально говорит Векшин, продолжая припоминать. «У вас ширинка расстегнута», — едва не замечает он вслух, но успевает опомниться.

— Здравствуй, Сережа.

Федор Петрович — по голосу узнает он в седом человеке бывшего декана.

— Как ты? Чем занимаешься?

— Я… да как сказать… свободный художник. Как сами-то?

— Так. На заслуженном отдыхе. Сережа, — внезапно срывается голос декана, — ты извини, что обращаюсь… пятьсот… до пенсии… мог бы?

Между гаражом и гастрономом мог двести десять. Поздно встретил.

Взбежав по лестнице, Векшин захлопывает за собой дверь и запирается в ванной.

— Сергей, ты чего? — удивляется с кухни мать. — Опять пьяный пришел?

Векшин не отвечает. Стиснув зубы, он бьет себя кулаком по колену, и слезы текут по щекам. «Водка плачет», — говорил в таких случаях его дедушка, сибиряк и охотник.

На первом курсе Федор Петрович спас Векшина от отчисления.

Началось с того, что стоящий рядом над писсуаром шапочно знакомый второкурсник завел разговор об уважении к старшим и необходимости «проставиться», чтобы дальнейшая учеба «текла как по маслу» и всюду на факультете был молодым отныне «зеленый свет».

Векшин предпочитал, чтобы «ставили» ему. Хотя и сам «проставиться» был не прочь: за бутылкой посидеть — дело святое. Но то ли глумливое лицо второкурсника не понравилось, то ли не стоило ему в непристойном месте речь заводить о святом. Схватка вспыхнула тут же, в коридоре, где деканат. Сколько ни отрабатывал мысленно Векшин удары и приемы для таких случаев — когда доходило до драки, все сводилось к бестолковому топтанию и маханию руками с равными шансами заработать синяк.

Разнял их выскочивший на шум Федор Петрович. Отвел обоих в приемную. Сначала вызвал второкурсника, потом Векшина.

— Что вы там с ним под лестницей не поделили — меня не касается. Я знаю, вы без меня свой разговор до конца доведете. Но чтобы в этих стенах, во время лекций — в последний раз.

На перемене однокурсники стращали:

— Все, Серега, кранты тебе. У этого шланга мать в факультетском буфете работает, по блату поступал.

Но после беседы с деканом что-то подсказывало Векшину: не выгонят, пронесло.

Несколько лет назад ходили глухие, невнятные слухи о визите тогда уже безработного Федора Петровича к своему преемнику — бывшему ученику. Векшин не раз пытался представить себе, как все происходило.

Федор Петрович тяжело поднимается по стертым тысячами подошв поскрипывающим ступеням. Под сошедшей краской проступил древесный узор — неповторимый и неподдельный, как человек на пороге расставания с иллюзиями и соблазнами этого мира. Без званий, без кафедры, без чинов. Со стершейся позолотой успеха и респектабельности.

Уцелевшие преподаватели старого состава останавливаются, вполголоса расспрашивают с соболезнующей неловкостью. Студенты не здороваются — не застали.

На двери приемной блестящая табличка: «Кабулхона». Но внутри на первый взгляд мало что изменилось. Разве что новая девушка за машинкой. Календарь с Амиром Темуром. Портрет президента с маленькой девочкой на руках.

— К Хамиду-ака? Нет его. Скоро подойдет, посидите.

Энергичные шаги в коридоре. Не замечая Федора Петровича, преемник проходит в кабинет, бросив секретарше:

— Азиза, ман хеч ким кабул кылмайман [3] .

Федор Петрович сидит на том же месте, что и Векшин много лет назад, после достопамятной драки. Только ждать приходится дольше, гораздо дольше.

— Чай сделать вам? — предлагает Азиза. Ей неловко, что седого старика с орлиным профилем так долго держат в приемной.

— Спасибо, дочка, не надо.

Наконец раздается звонок, и секретарша с облегчением кивает: можно.

Первое, что бросается в глаза в кабинете, — бронзовые часы с орлом, подарок делегации Софийского университета. Под старыми часами — новый декан.

— Федор-ака, киринг, калайсиз? [4] Проходите, садитесь. По поводу работы пришли?

Новый декан держит паузу, якобы раздумывая:

— Боюсь, нет для вас вакансий. Вы же знаете, какая сейчас политика в республике, — в вузах нужны новые, молодые специалисты.

Зря пришел, понимает Федор Петрович. Все это можно было по телефону выслушать. Здесь бы встать и уйти, но момент упущен. А преемник, прогуливаясь за спиной, продолжает наматывать на колок мести струну чужого самолюбия:

— Слышал, женились недавно? Жена молодая, деньги нужны? Вы же, Федор-ака, всегда такой крутой были, такой сильный. Неужели заработать не можете?

Что-то рвется в залитом розовым раствором сознании старого декана. Кто-то легкий и злой, вселившийся в его ветхую оболочку, вскакивает на покачнувшийся в глазах, словно палуба, пол и бьет с разворота.

— Ныма болды? [5] — вбегает на шум Азиза.

— Иштыма, иштыма [6] , — раздраженно машет ей успевший подняться новый декан. — Не видишь — часы упали…

Так ли закончился разговор декана на самом деле? Векшину хотелось думать, что так.

К пяти приходит Володя с бутылкой и теплящимся меж двух лепешек шашлыком. Володя налегает на еду, Векшин — на огненную воду. Мать сегодня ночует у брата — значит, ей можно не оставлять. Какое-то время они молча едят и пьют под «Пинк Флойд».

— Плеер-то тянет, — неожиданно объявляет Володя.

— С чего это? — не верит Векшин, прислушиваясь. — Кажется тебе. Нормальный звук.

— Тянет, тянет. Ты когда центр починишь?

Музыкальный центр, подарок Роберта, давно пылится в углу. Векшин слушает кассетный плеер, подключенный к двум гигантским обшарпанным колонкам.

— Приедет Роберт — тогда и починим. Там деталей одних менять на сто баксов.

— Когда приедет-то?

— Тишина пока от него. Жалуется, что билеты дорогие. На Гавайях, говорит, отдохнуть в три раза дешевле, чем в Ташкент слетать. Если сюда не вырвется, обещает летом прислать приглашение.

— Круто!

— Типа в Майами поедем, — как можно равнодушней добавляет Векшин. — Не знаю, этой ночью звонить обещал. У них же, буржуев, день и ночь перепутаны.

К концу бутылки разговор скатывается к политике.

— На «Чор-Су» видел, — вспоминает Володя, — два продавца вот такую гору масла стальной нитью режут. Провели нитью по центру — гора с виду как была, а на самом деле уже надвое. Вот так же и мы — помнишь? Страну уже поделили, а мы жили, не замечали.

Входная дверь распахивается без звонка. Не разуваясь, в комнату входит Леша.

— Чё, Серый, все бухаем? — недобро говорит он вместо приветствия. — Ты когда за ум возьмешься? Когда работать пойдешь? Мать стонет от тебя, всему дому жалуется. Не вставай, не вставай, прошу, а то ща …бну. Ты знаешь, что ты очень серьезным людям конкретно запорол? Они шутить не будут, я тебя предупредил. Лучше не вставай. Я тебя прошу, сиди, не вставай. Ты чё буровишь? Чё бурухтанишь? Берись за ум, Серый, пока не поздно. Иди работай. И бухать завязывай. Эх, Серый, Серый… дурак ты, Серый. Горбатого могила исправит. Да просил же, не вставай, — бьет он Векшина под дых и, не прощаясь, выходит.

— Сам не знаю, Серега, зачем я с тобой пью, — нарушает Володя тягостное молчание.

— Ну так, ясный перец, с кем еще пить? Все уехали. Из нормальных людей остались только мы с тобой, Павлик да долбо…б Афганец.

— Нет, серьезно. С тобой же спиться — шесть секунд. Но что-то есть в тебе такое, отчего во всем — и вот в этой бутылке, и в лепешке этой — смысл появляется. Я ведь разве живу? Я жду чего-то. Как будто дали мне хвороста, послали на необитаемый остров сигнальный костер развести, а я развел, но не на том склоне, и все корабли мимо прошли, ни меня, ни огня не заметили. А когда с тобой — все по-другому. Как будто я тайный агент, меня в тыл врагам забросили и следят за каждым моим шагом. Вот я с тобой пью — они следят. Я говорю — они слушают. Ты, Серега, береги себя. Дверь входную закрывай, что ли…