Артур Япин - Сон льва Страница 6

— Ну да, — проворчал он, — не хватало еще клоуна в нашем хозяйстве. Твоя мама дрессирует собак и обезьян, но директор здесь — я. Я тоже лучше бы возглавлял заведение повыше классом, но таков мой крест, и я буду нести его как можно элегантнее. Когда я вхожу в клетку, мне подчиняются, и того, кто откажется, ждет кнут.

Пока он произносил эту свою гневную тираду, к нему снова вернулось хорошее расположение духа, так что на губах заиграла улыбка.

— Так лев воспитывает своих львят, кусая их в шею, толкая туда-сюда, пока они не запищат. Какой-то богом забытый цирк, да, черт побери, и если кто-нибудь снова придет в гости, я повышу входную плату!

Лежа в кровати, Гала слышала далекую праздничную музыку. Мама ненадолго прилегла к ней на кровать, сначала почитала немного вслух, а потом осталась просто полежать.

— В большинстве случаев я даю Яну выиграть, — сказала она вдруг своей дочери, назвав мужа по имени, будто говорила о нем с подругой.

— И когда он ходит весь сияя, потому что думает, что он лучший, что у него самая милая жена и самые умные дети — это моя награда. Победитель — не мальчишка, получивший трофей, а тот, кто вручает ему этот трофей. Так же и со стихами у тебя в голове. Это призы в большом конкурсе. Они — твои. Папе очень хочется их получить, но он должен их заслужить. Ты можешь их вручать, когда сама захочешь, но помни о том, что ты можешь их и утаить. А цирк, милая, ах, он в будущем году снова приедет.

Наконец, пришел и отец пожелать ей спокойной ночи. Стоя спиной к ней, он посмотрел в окно, прислушиваясь к музыке в отдалении.

— Пусть мне хоть на том свете объяснят, — сказал он задумчиво, — как можно смеяться над клоуном.

С Галой что-то было не так. Она чувствовала, что что — то происходит, в то время как на огромных аукционных часах с каждой секундой дешевели цветы. Она слышала шум воды в желобах. Слова наплывали одно на другое, лишенные всякого смысла. Они крутились и неожиданно исчезали в глубине, словно их засасывало в воронку. У нее даже не было времени, чтобы добраться до стихов, вдолбленных в нее отцом, вся энергия уходила на то, чтобы овладеть своим собственным языком.

В этот момент ее подозвал отец. Экскурсия пошла дальше, но он и профессор Догберри остались, будто чего-то от нее ожидая. Настал момент, когда отец хочет ею похвастаться. Но ничего не получится, Гала знала это точно. Она подбежала к нему и схватила его за руку. Мужчины рассмеялись. Ян, как всегда, чуть приподнял ее. Гала не включилась в игру. Она трясла его за руку и открыла рот, чтобы его предупредить, но слова, вертевшиеся у нее на языке, были бессмыслицей. Она тут же отпустила отца. И вела себя тихо и незаметно, чтобы не привлекать внимания, и как только Ян и Догберри покинули амфитеатр и снова встали на помост, она убежала.

У нее больше не было призов для выдачи. Последнее, что она еще могла сделать для своего отца, — это уберечь его от своего поражения. Но не прошло и секунды, как он пришел за ней.

— Что случилось, девочка? — обеспокоенно воскликнул он. — Дочка, скажи мне, что произошло?

В панике Гала поднырнула под трибуну, и когда увидела, что приближаются его ноги, заползла еще дальше под скамейки. Он нагнулся и стал искать ее в тени под решетками. Она не знала, как объяснить свое странное поведение. Лучше умереть, чем рассказать о хаосе у нее в голове. Она отползла еще дальше, пока ей не преградил путь один из сточных желобов.

— Я хочу все! — услышала она в этот момент крик великанши-блондинки аукционатору. — Мне нравится все, я хочу это все!!!

Садясь на сток, как на ледяную горку, Гала почувствовала, как холод воды проникает сквозь одежду. Задрожав, она перестала бороться. Под ногами аукционеров скользнула во тьму. Сначала ее понесло прямо вниз, но уже вскоре желоба поворачивали налево и направо. Широкими поворотами они несли Галу зигзагами через аукционный зал, освещавшийся вспышками фотоаппаратов. Посередине большого зала она пронеслась по сортировочной территории, между поездами, она могла прикоснуться к изобилию цветочного груза лицом и руками, в воздухе поплыли их ароматы. Зеленые и желтые, пурпурные, фиолетовые, алые и синие лепестки взлетели в воздух. Все больше лепестков отделялось от стеблей и смешивалось с бутонами и уже распустившимися цветами в оттенки такой интенсивности, что девочке пришлось закрыть глаза. В тот момент ей показалось, будто она слетает с ледяной горки и прорывается сквозь все, что она знает, а вместе с цветами в ее голове взорвались все слова.

— Аааа! — закричала девочка с облегчением, — так вот, значит, как они летят вокруг мира!

Так в цветном смерче Гала Вандемберг впервые вошла в мои сны.

Она лежала неподвижно на больничной кровати. В ее густых черных волосах видны были маленькие выбритые места. К ним были подключены электроды, через которые можно было наблюдать за мозговой активностью девочки, фиксирующейся на ролике бумаги, непрерывно появлявшейся из машины.

Доктора считали, что кровоизлияние в мозг у такого маленького ребенка — это редкость, наверное, оно было вызвано врожденной слабостью капилляров либо тромбом в сосудах. Кровоизлияние произошло в левом полушарии и, возможно, было вызвано эпилептическим припадком. Пока Гала не придет в сознание и не сможет рассказать, что она в точности чувствовала, к этому вряд ли можно было что-то добавить.

В первый день около нее сидели отец и мать, рука в руке, слишком напряженные, чтобы дать волю слезам. Они молчали, боясь, что поверхностные слова утешения обнаружат их отчаяние. Когда Гала пережила без осложнений первую ночь, долгие часы, когда Ян и Анна вместе как безумные вслушивались в скрежет самописцев, отражавших на энцефалограмме неуправляемую деятельность в височной доле у Галы, Яну удалось уговорить жену поехать домой, потому что другие дочери тоже нуждаются в ее любви. Сам же он отказывался оставить Галу даже на миг. Два дня он сидел на стуле у ее кровати, не смыкая глаз. Он пропускал через свои руки каждый метр бумаги, появлявшейся из машины, в надежде прочесть мысли своего ребенка. Слой распечаток энцефалограммы был ему уже по колено, когда утром третьего дня он неожиданно встал. Он вышел из больницы и сел в автобус в сторону центра, там он зашел в магазин подарков. Примерно час спустя он вернулся к удивлению персонала на отделение неврологии с огромным цветком из ядовито-желтой пластмассы в петлице и круглым красным клоунским носом.

— Вы же не думаете, — сказал он, — что Лазарь бы воскрес, если бы Иисус не сумел его убедить, что в этой жизни есть еще над чем посмеяться?

После чего он вошел в палату Галы, нежно поцеловал ее в лоб и осторожно шепнул ей на ухо, что она должна поторопиться, потому что ее ждет клоун Август. Не прошло и двух минут, как он с легким сердцем и впервые за пятьдесят шесть часов, заснул, громко храпя из-под клоунского носа.

Еще три долгих недели он не отходил от нее, печальный и потерянный, как артист без публики. Не обращая внимания на слова жены и врачей, он отказывался снять клоунский нос; даже когда ее приходили навещать такие лица, ради которых в обычной ситуации он бы вытянулся в струнку, чтобы произвести благоприятное впечатление. Когда, наконец, пришел попрощаться сам Обадия Догберри за день до своего возвращения в Йель в сопровождении декана факультета, на котором преподавал Ян, они застали профессора истории искусств у кровати дочери, разговаривающим с ее любимым мишкой, который весело помахал лапой мужчинам в тройках. Ян не ответил ни на один из их вопросов, даже тогда, когда его начальник строго сказал, что если он дорожит своей должностью, ему следует немножко попытаться взять себя в руки. Когда посетители засобирались уходить, Ян выпустил на прощание из желтого цветка на отвороте три раза сильную струю воды.

Вскоре после этого самые страшные линии на энцефалограмме успокоились. Дыхание Галы стало сильней, и специалисты уверили родителей, что кризис миновал и теперь она точно поправится. Для этого ей нужен абсолютный покой. Обоим родителям, но в особенности Яну, категорически не советовали присутствовать в палате Галы, и когда выяснилось, что этого недостаточно, решительно запретили. В конце концов Ян кивнул, снял клоунский нос, и так тяжело, держась за руку жены, пошел к выходу из больницы, что портье принял его за больного и отказался вызвать для него такси без разрешения заведующего отделением.

На следующее утро Гала открыла глаза. Она пробыла почти неделю без сознания, но считала, что прошло не более двадцати секунд. Первое, что она заметила, было что-то черное в углу палаты. Солнце светило прямо в закрытые шторы, так что ее чувствительным глазам казалось, будто из ткани струилось белое сияние, и все же чуть правее середины находилось темное чернильное пятно. Как только она смогла делать движения глазами, пятно передвинулось вместе с ними, а когда смогла повернуть голову, оно оставалось все время на одном и том же месте, куда бы она ни посмотрела, всегда немного в стороне, из-за чего она никогда не могла четко разглядеть его контуры. Сначала они, казалось, двигались волнообразно, как будто ее дефект еще полностью не оформился, но через несколько дней они успокоились и осели в виде прямоугольника, маленького черного окошка, за которым впредь всегда будет скрываться кусочек того, на что будет смотреть Гала.