Феликс Сарнов - Кошки говорят Мяу Страница 6

— Дослушаешь? — спросил он.

Я кивнула.

— Так вот, он ее, конечно, заберет с собой. И именно поэтому ты и уступишь ему сейчас — ради этого, а вовсе не ради того, чтобы сделать ему сюрпризик и тыкать носом в дерьмо здесь.

— Но ведь там… — начала было я, но он оборвал меня нетерпеливым жестом.

— Там будет то же самое. На первых порах, конечно, эйфория и все такое, и ты вроде как станешь отыгранной фишкой, но это — на первых порах. А потом… — он на секунду задумался. — Потом все будет иначе. Все вернется, — он усмехнулся, — на круги своя. И он будет по-прежнему зависеть от тебя, потому что все в конечном счете упрется в бабки, которые ему не светят ни тут, ни там, а вот у нас…

— Что ты несешь? — почти простонала я. — Какие бабки? Даже с твоими… Ну, возможностями… я увижу ее, дай Бог… Не знаю, когда… Пускай ты выездной, пускай и я с тобой стану выездная, но что я смогу здесь, когда она — там? Что вообще можно сделать отсюда, из этой поганой… — я осеклась. Не то, чтобы я боялась при нем говорить такие вещи, но все-таки… Его папаша занимал такой чин в той самой конторе, где служил его сынок, что… Он был не просто сторожевой пес режима, по сути дела, такие, как он, наверное, и были этим режимом. Что же, мать вашу, происходит, если сынок такого хочет выпихнуть свою дочь в стан идеологического врага и…

— Ну? Что ж ты смокла? Продолжай, — кивнул он. — В этой поганой стране, при этой бездарной и прогнившей власти, в этой ублюдочной системе, не дающей ни вздохнуть ни охнуть — так? Да, именно так. Чего же ты хочешь, Рыжик? Чтобы твоя дочка варилась в этом самом дерьме? Вот тебе шанс выпихнуть ее отсюда — в нормальную жизнь, а ты пускаешь слюни и сопли, и в глазенках у тебя страх… Да-а, — насмешливо и как-то брезгливо протянул он, — ты так долго торчала среди всего этого трепла, вроде твоего муженька и ему подобных, что сама заразилась… Они проклинают эту власть, проклинают границу на замке, вопят — шепотом, конечно, — о свободе, но знаешь, чего они боятся больше всего? Нашей конторы? Подвалов Лубянки? Всесильной лапы и недремлющего ока ГБ? Если бы… Они жопой чувствуют, что лапа уже не всесильна и око все в старческих бельмах, хотя… На них-то еще хватило бы. Но нет, не этого они боятся, не перед этим бздят, как кролики. Они боятся свободы! Знаешь, как один кумир нашей молодости написал: кто в клетке зачат, тот по клетке плачет. Вот так, моя родная. Кто жил в неволе, тот для воли слаб! Вот в чем все дело-то… Поливают власть, проклинают режим… Но что они-то без этой власти? Какая им цена — без этого режима, на свободе? Две копейки, Рыжик — копейки, а не цента.

То ли от дозы виски, то ли от его неожиданных высказываний у меня в голове образовалась какая-то каша… В жизни не слышала от него никакой антисоветчины — такие как он были как раз… Как это у Аксенова — муженек притаскивал вышедший там роман… Они-то и есть советчина, но…

— Но как же он-то? Ведь ты говоришь, он слиняет, значит, не боится этой самой свободы? Значит…

— Да кто ж тебе сказал, что он хочет слинять? — по-ковбойски прищурившись, осведомился мой красавчик

(и правда, вылитый ковбой… Какого мужика оторвала себе, а, Рыжая!..)

и заговорщицки подмигнул мне. — Просто на него нажмут, когда надо, и… Подтолкнут — в нужную сторону. Нам — нужную, вот и все.

— Так это ты решил?.. — я открыла рот и… Забыла закрыть. — Но зачем?..

— За надом, Рыжик, за надом. А теперь слушай меня внимательно, а потом забудь, потому что здесь шутки кончились и наступает… Знаешь что, — он неожиданно сменил серьезный тон на веселый и небрежный, только… Какой-то слишком небрежный, — давай-ка съездим куда-нибудь, прошвырнемся, воздухом подышим, а?

— Давай, — пожала я плечами. — А куда? В кабак? Тогда мне надо накраситься и…

— Ну, какой в кабаке воздух, — поморщился он. — Я же говорю — прошвырнемся… Ну, хоть в зоопарк, что ли, а?

— Ладно… Как скажешь. Все равно мне надо умыться и… порядок себя привести — я же вся зареванная.

— Сколько тебе — минут пятнадцать хватит?

— Ага. Только не стой над душой, это серьезное дело…

— Это — святое, — почти серьезно кивнул он. — Валяй. И спускайся вниз, я пока тачку прогрею, что-то она глохла вчера пару раз.

Он накинул куртку, взял ключи, и через секунду парадная дверь за ним захлопнулась. Минут через десять она захлопнулась уже за мной, и я стала спускаться пешком по лестнице, вяло раздумывая над тем, что же такое серьезное он хочет мне сказать, что тащит вон из квартиры. В прежней компании в таких случаях запирались в ванной, включали воду и переходили на шепот, но… Чего ему опасаться, если те льющейся водой пытались отгородиться как раз от таких, как он?.. Конспираторы хреновы! Вольнодумцы, мать их…

А ведь он прав, шепнул где-то глубоко в мозгу незнакомый холодный голосок, им, и вправду, грош цена — со всеми их вольными думами и пламенными речами на кухне, под водочку… Без этой власти, без проклятого режима — они, и впрямь…

Быстро же он меня на свою сторону перетащил. Заставил взглянуть на все с какой-то другой стороны, как будто… Ну да, словно снаружи, а не… Не изнутри, не из той же… клетки.

5

— Они все равно будут издеваться, — говорила я уже в машине. — Захотят — пустят, не захотят — нет… Это невозможно, все время от них зависеть, все время дергаться. При любых связях, они все равно будут показывать, кто в доме хозяин, кто решает. Ты же сам это знаешь лучше меня, ты…

— Кто — они, Рыжик? — спросил он, резко обходя светлую «Волгу» и проскочив на желтый прямо перед носом у гаишника.

Гаишник дернулся, я обернулась и увидела через заднее стекло, как он, прищурившись на наши номера, опустил уже занесенную было руку с полосатым жезлом и… равнодушно отвернулся.

— Ну да, — пробормотала я, — конечно… Вы! Но Софья Власьевна лихо давит и чужих и своих, и никто этого не перешибет — ни ты, ни даже твой папочка.

— Софья, как ты выражаешься, Власьевна через несколько лет сдохнет, — будничным тоном, как будто сообщал мне прогноз погоды, сказал он.

Я вытаращилась на него и… Расхохоталась.

— Что смешного, Рыжик? — поинтересовался он. — Первый раз это слышишь?

— Нет, — сквозь смех ответила я, — в том-то и дело… Много лет слышала это у себя на кухне — от них. Но чтобы ты…

— У себя на кухне ты слышала, как кролики шепчутся про то, что клетка гнилая, — кивнул он, — и как она скоро развалится. Но во-первых, они даже близко не понимают, насколько она гнилая. Во-вторых, даже близко не представляют, как скоро она развалится, и в третьих… — он усмехнулся, и от его усмешки мне стало не по себе. — В третьих, Рыжик, они просто не могут себе представить, каково им будет без клетки…

— А вам? — перебила я. — Вам каково будет без нее?

— Нормально. Поначалу, конечно, всем крутенько будет — тут вообще жареным запахнет, и все точно предсказать никто не возьмется… Кстати, одного этого хватит, чтобы дочурку за океан сплавить. Но потом все утрясется и…

— Ты, правда, веришь в это? Веришь, что мы доживем до…

— Я не верю, Рыжик, — с явной скукой в голосе произнес он, и от этой скуки у меня внутри все как-то… ну, не похолодело, а… попрохладнело, что ли. — Я — знаю. Мы доживем, — он вдруг засмеялся. — Помнишь песенку — поручик Голицын, там, корнет Оболенский и все такое? Ну, налейте вина, надеть ордена… — я кивнула. — Оживить бы их, сволочей, — с неожиданной злобой, пробормотал он, — хоть ненадолго, да ткнуть мордой во все это дерьмо…

— Что это вдруг? — удивилась я. — Ты же сам — дворянских кровей, а песенки — ничего, красивые даже…

— Красивые, — буркнул он, — в том-то и блядство все… У них все красиво было — и погоны, и песенки. И просрали они все очень красиво! Вла-асть… Выблядки! Ну, ладно, я не об этом — значит, помнишь эти песенки, да? Так вот, ты скоро услышишь их по телеку — из главных концертных залов нашей юной и прекрасной… Не веришь?

— Нет, — помотала я головой. — Это сказки. Для этого все должно перевернуться. Это…

— Это еще цветочки, — махнул он рукой и резко свернул с улицы Горького направо. — Ты увидишь, как сбивают с фасадов домов серпастый-молоткастый, как жгут красные флаги и ломают памятники картавому, как вместо «Слава КПСС» замелькают в неоне вывески, типа «Казино» и «Стриптиз-бар», как магазины будут ломиться от жратвы и дешевых иностранных шмоток и за любую вшивую покупку тебе скажут спасибо. Ты услышишь все байки про сиськи-масиськи на концертах в Кремле, причем потешаться будут не только над нынешними, но и над теми, что будут у руля — вот как все сдвинется… Не веришь?