О Чонхи - Огненная река Страница 6

Внизу перегородки виднелась дата, по-видимому, постройки этого дома. Ему было пятнадцать лет. Из-за тени от горы задний двор был влажным и тёмным. Я обнаружила старую сточную канаву, занесённую песком, с замёрзшими в ней отбросами. И по всему этому великолепию бродили стаи мышей.

Я рассердилась на неряшливость и безответственность предшественницы и вошла в дом. Она обязана была представить меня хозяйке, прежде чем уезжать!

Я почувствовала, как по телу будто пробежал электрический ток — трр… — и в тот же момент из глубины груди проступила боль. Кот в углу комнаты лакал молоко, которое я вчера вечером сцедила, на его поверхности уже собрались сливки.

Я расстегнула пуговицу кофты, достала грудь и начала сцеживаться. Из каждой дырочки, выпуклой, как зёрна дикого риса, били тугие струи белого молока, оно текло по пальцам, давящим на сосок. К полуночи я вдруг почувствовала взгляд, ищущий что-то, неприятный, упрямо-настойчивый, как прикосновение незнакомой руки, и подняла голову, вздрогнув от испуга. Немощными глазами старуха ощупывала мои груди. Я подошла к её кровати и приставила грудь к старушечьему рту. Она приоткрыла его, а потом с удивительной силой начала сосать. Горизонтальное сухожилие на горле хлюпало, ритмично поднимаясь и опускаясь, молоко стекало из уголков рта. Я согнула спину, чтобы старухе было легче сосать, и собралась обнять её обеими руками, как вдруг вздрогнула от ужаса, почувствовав что-то постороннее в мягкой слизи её губ, и вырвала сосок изо рта. Та, стараясь не выпустить грудь, цеплялась за неё губами. Я побежала на задний двор, где меня вырвало. Мыши не обращали на меня внимания.

Кот, выпивший всё молоко, легко вспрыгнул на кровать, сел и стал умываться у ног старухи. Через открытую дверь был виден деревянный пол террасы, и на толстом слое пыли — следы кота, беспорядочно отпечатанные, похожие на цветочный узор, путающийся в солнечных пятнах.

Напротив, за оградой из строительных блоков, открылось окно соседнего дома, и по пояс высунулась женщина в ночной рубашке. Она лениво потянулась, наклонила голову и стала вытряхивать из волос перхоть.

Старуха, нахмурившись, стонала. Я осторожно подняла одеяло и подложила под неё судно. Каждый раз, когда я поднимала одеяло, меня охватывало чувство, будто я смотрю на тлен в форме костей. Я не могла избавиться от мысли, что эти кости, как мягкий пепел, вот-вот рассыпятся и исчезнут.

Может быть, я неудобно подложила судно под старуху или ей не понравилось холодное прикосновение металла к её нагому телу, она с недовольным видом выдавила немного мочи. Я убрала горшок и подогрела для неё молоко, а для себя заварила чёрный чай.

Стул, на котором я сижу, очень удобен. Это кресло с подлокотниками, которым, возможно, несколько лет назад пользовалась старуха, сиденье истрепалось, поролон вылез, теперь оно полностью принадлежит мне, и я большую часть дня провожу, сидя в этом кресле. Вряд ли старуха снова когда-нибудь сядет сюда. Возможно, оно уже было старым, когда в нём сидела старуха. В доме совсем нет новых вещей.

Когда бабка уснула, я сняла платок с птичьей клетки. Птица, похоже, удивилась неожиданному свету и посмотрела на меня. Грузовик всё ещё не уехал. С одной стороны, я ждала, когда же эта машина, до которой мне нет дела, уедет, а с другой стороны, надеялась, что она останется стоять как можно дольше, и не отрывала от неё глаз.

Солнечный луч полз по выцветшим обоям. На них виднелась трещина, похожая на длинный, растянутый в улыбке рот. Первое, что я здесь сделала — сорвала картинки, наклеенные на стене.

Я понимала, что волей случая вторглась в чужую жизнь и не имею права злиться на свою предшественницу, но всё равно, сердясь на неё, я осторожно вошла в комнату; там было темно из-за задёрнутых штор. У стены стояла кровать изголовьем к окну, на ней укрытая пурпурным одеялом лежала старуха. Её ясные глаза были открыты, но я не поняла, видит ли она меня. Не решившись приблизиться к ней, я сказала:

— Здравствуйте. Теперь я буду за вами ухаживать. Предшественница только что уехала.

Взяв ключи, я потрясла ими. Старуха не реагировала. Я подошла к изголовью:

— Если что-нибудь нужно или вам неудобно, то скажите мне.

Я замолчала, вспомнив, что старуха не только не двигается, но и не может говорить.

Я раздвинула шторы. Сделанные из плотной ткани, они с трудом открылись, издав звук ржавого железа. Когда солнечные лучи ворвались в комнату, над моей головой вдруг защебетала птица. Я не увидела под потолком птичью клетку, когда вошла в комнату. Птица так суетливо била крыльями, будто проснулась от тысячелетнего сна.

В комнате было холодно. Я села на стул в углу и огляделась. Солнечные лучи делили стену на две части по диагонали, и в той, светлой части, которая образовала большой прямоугольный треугольник, висели рамка с фотографиями и картинка. Рамка была заполнена фотографиями, а стекло засижено мухами. Картинку, репродукцию картины, висящую на некотором расстоянии от неё, вырезали из календаря или журнала, на ней очень скрупулезно были изображены кот и ребёнок. Она висела так давно, что отсырела, и стала липкой, будто пропитанная маслом. Но розовые щёки ребёнка оставались живыми и мягкими.

Я встала на табурет и сорвала её вместе с длинной полосой обоев. Тогда я заметила, что она была приклеена не для украшения. На месте висевшей картинки на цементной стене виднелась трещина толщиной в палец. Видимо, кто-то из бывших жильцов не смог найти куска нужных обоев и заклеил это место картинкой.

Проделав это, я переоделась, зажгла угольный брикет и сунула его в печку, стоящую между комнатой и кухней, где как раз ослаб огонь. На кухне в раковине была гора немытой посуды и сковорода с чёрным, как дёготь, засохшим маслом, на полу валялся одинокий тапок. В туалете висели грязные до черноты пластиковые ландыш и ветка аспарагуса. Я несколько раз промыла их в воде с моющим средством и поставила в вазу. Они казались такими настоящими и свежими, будто их только что сорвали. Сердясь на ленивую грязнулю, работавшую здесь до меня, я подмела и вымыла полы во всём доме. Но вскоре поняла, что всё это бесполезно. На деревянный пол в комнате, на потолок, на посуду в кухонном шкафу тут же оседала пыль, а кот всё время ходил, неся на лапах песок с улицы и оставляя везде свою шерсть. Мыши расплодились под крышей и в стенах дома, в сточной канаве и под корнями мёртвого дерева. Внутри дома было грязно. Так грязно, что это вызывало тошноту. Я стала оставлять всё как есть, это было как самоистязание, но очень скоро я привыкла к этому, и даже стала ощущать уютность в этой бесконечно копящейся грязи. Очень странно, что воздух в этом доме, наполненный каким-то бессилием, умиранием, придавал дому теплоту и уют. Я жарила рыбу на грязной сковороде, кипятила молоко и заваривала чёрный чай в грязном чайнике. И каждый день, надев на голову грязный платок, садилась у окна вязать шаль, напевая при этом.

Когда мой срок в колонии истекал, за месяц до освобождения, мужчина — управляющий консультационной конторой, спросил, роясь в моём деле:

— Вы когда-нибудь ухаживали за больными?

Наверное, ему на глаза попался пункт, где я указала, что работала в госпитале. Когда-то я работала в большом частном госпитале, но не медсестрой, а санитаркой в дезинфекционной камере.

И хотя моя работа заключалась всего лишь в стирке и дезинфекции паром испачканного кровью белья из гинекологического отделения и в чистке унитаза, я без колебания ответила утвердительно.

— Есть подходящая работа.

Он, хлопнув в ладоши, сказал:

— Это старая больная женщина, которая совсем не может двигаться. Таких сейчас называют коматозными больными. У неё нет родственников, поэтому мы ищем человека, который будет ухаживать за ней. Если её отправить в госпиталь, то придётся платить большие деньги за содержание, к тому же в государственных или городских больницах не хватает коек даже для более надёжных больных. Ни бюджета, ни сотрудников не хватает. Несколько человек из нашего учреждения у неё уже работали.

— А как мне будут платить?

Я спросила так, будто хотела разобраться в этом как следует.

— Ах да, об этом вам не стоит беспокоиться. Кое-какая сумма вложена в срочный депозит, и организационно связанному с нами учреждению поручено следить за этим депозитом, куда каждый месяц начисляются проценты. Это и есть расходы на жизнь в этом доме и зарплата человеку, ухаживающему за больной. Если вы туда пойдёте, вы должны будете заботиться там обо всём. До сих пор, в течение нескольких лет, так делали работницы, и пока не возникало никаких проблем. И в госпиталь не надо ездить, разве только если случится что-то серьёзное. Вы должны только ходить в финансовый отдел организации «X» раз в месяц, чтобы получать проценты от срочного депозита.

Когда он упомянул об особом случае, в его тоне почувствовался какой-то намёк, и мне показалось, что я стала соучастницей преступления. Мужчина добавил, будто понял, что я чувствую: