Эндрю О'Хоган - Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро Страница 6

Натали завелась не на шутку. Декораторы были жулики и недотепы. Весь первый этаж отделали розовым мрамором разных оттенков. Ванная в спальне Натали вышла чересчур тяжелой, и по потолку внизу теперь ползут трещины. По меньшей мере половина люстр — подделки. Канализационные трубы проведены черт знает как: горячая вода успевает остыть, пока доходит до кранов, и — невероятно! — она грязная. Грязная вода и лягушки в бассейне! Такое чувство, что живешь на болотах Боливии. Глава студии «XX век — Фокс» грозится расторгнуть контракт с ее мужем Робертом.

— Ни в какие ворота не лезет. Жалкий официантишка из Сент-Луиса, проклятый грек, помешанный на кораблях! Актеры не корабли! Нельзя их топить, если они немножко заржавеют!

— Роберт не заржавел, — сказала Мадда. — Ему всего тридцать.

— В этом городе тридцать — уже много. Дикари, ей-богу. Когда актеру исполняется тридцать, пиши пропало. Ручаюсь, какой-нибудь Клайд в костюме из полиэстера уже испытывает его на прочность. Я эту братию знаю.

Мадда заломила руки и погрузилась в пучину отчаяния. «Зря мы уехали из Харбина. Бедные мои матушка и батюшка! Мы все скоро начнем голодать. Большевики повесили бедного Мишу на дереве». На этой фразе миссис Гурдин достала из рукава носовой платок. «Мы приехали сюда в надежде на новую жизнь, а теперь Роберта вышвырнут на помойку, и тогда нам конец. Конец, говорю тебе».

Любые трудности миссис Гурдин встречала экстатическими слезами и нежными истериками, характерными для набожных героинь Достоевского. К такой грандиозной эмоциональной разрядке мог привести даже самый незначительный повод: миссис Гурдин почти ежедневно обращалась к властям с мольбой облегчить ее тяжкую участь и позаботиться, чтобы молочник приходил вовремя.

— Прекрати, Мадда! — сказала Натали. — Я наконец-то живу полной жизнью… потому что теперь это моя жизнь.

— Ты что, репетируешь?

— В смысле?

Ты повторяешь роль?

— Не глупи, мама. Я уже не ребенок.

— Ты репетируешь, Наташа. Роль цыганки, которую тебе ни за что не получить. Я читала сценарий. Им нужна актриса на роль потаскухи. Ты слишком невинна. Они еще помнят ту девочку из рождественского фильма.

— Хватит, мам.

— Или это слова из картины Казана? Ты читаешь наизусть, признайся, Наташа. Разговариваешь со мной словами той девчушки, Динни. Только и играешь девушек, которые ненавидят матерей. Все дочери винят в своих бедах матерей!

Натали вдруг вспыхнула.

— Если ты так и не научилась быть матерью, не надо срываться на мне! Я не виновата, что ты за свою жизнь так и не выучила эту роль! Я была дочерью Морин О'Хара и Бетт Дейвис. И Клер Тревор, черт подери! И Джин Тирни! Я все знаю о матерях![9] Одни жаждут прощения, другие отмщения, третьи отрываются на всю катушку. Или того хуже: рыдают по ночам. Ты права, мама! Лучше всего на свете я умею играть дочь.

— Я не хочу, чтобы ты ее играла, Наташа.

Я посмотрел на миссис Тур дин взглядом, которым постарался выразить глубочайшую растерянность. Она взяла меня на руки и пошла в малую гостиную, где вечно улыбающаяся Ваника в белом фартуке выкладывала на красивые тарелочки сандвичи и сырное печенье. Я спрыгнул на стул. Миссис Гурдин вздохнула.

— Я не видела мистера Синатру с твоего дня рождения в ресторане «Романоффс».

— Такого чудесного подарка мне никто еще не делал, — с тоской проговорила Натали.

Мадду задели ее слова, но она прогнала это чувство, отвергнув сырное печенье, а Натали тем временем подошла к зеркалу над камином — обновить помаду.

— Мистер Синатра — прекрасный человек, — сказала миссис Гурдин. — На той вечеринке он произнес чудесную речь. Он выступает по многим достойным… достойным поводам.

Натали обернулась и пробуравила маму своими карими глазами — глазами, которые могли волшебным образом превратить кроющееся за ними сомнение в яростную и почти наглую уверенность.

— Я не повод, мама! — воскликнула она. — Я его подруга. Да-да, мы с Фрэнком друзья!

— Ну конечно, — ответила миссис Гурдин. — Я имела в виду то, что он делает для чернокожих.

Натали подошла и положила свои безупречные руки на мамины — эту универсальную позу для уговоров и запугивания она в совершенстве освоила еще в раннем детстве.

— Мад, — сказала она, — прошу тебя, не порть мои отношения с Фрэнком.

Миссис Гурдин почувствовала, что никакого романтического подтекста в словах дочери не было; да, с Бриолиновым мальчиком, Робертом Вагнером, дела у них не ладились, она это понимала — Наташин характер, как и ее собственный, вынуждал обеих выискивать в любимых малейшие симптомы предательства. Женское чутье также подсказывало миссис Гурдин, что Наташины капризы наверняка выводят Роберта из себя. Но все-таки мистер Синатра стал настоящей находкой для Наташи, и это она тоже понимала: ее дочери пора было заняться серьезными, взрослыми проблемами и политикой. Мистер Синатра тепло относился к Натали, и она хотела отблагодарить его серьезным разговором на важные для него темы. Она чувствовала, что именно так ведут себя взрослые. Мад должна была это знать. Натали вновь повернулась к зеркалу и нахмурилась.

— Надеюсь, Фадда наверху и смотрит «Шоу Энди Гриффита». Ему там самое место, — сказала она зеркалу, поглядев в глаза матери.

— Да, — ответила миссис Гурдин. — В «Романоффс» он вел себя не очень хорошо.

— Мягко сказано. Он нагрузился еще до супа и обозвал Питера Лоуфорда либеральным английским педиком.

— Да-да, Фад у нас негодник.

— Негодник! Это было чудовищно. Он напился в доску. Питер — зять избранного президента Соединенных Штатов Америки.

— Верно, — кивнула миссис Гурдин. — Ник быстро устает, ему очень нелегко с тех пор…

— Ах, Мад, прекрати!

— С тех пор как он попал в аварию.

— Он в нее не попал, Мадда. Он напился и поехал на красный свет. А потом насмерть сбил того парня, прямо в Беверли-Хиллз!

Мадда посмотрела на ковер и сделала вид, что заметила на нем пушинку.

— В Беверли-Хиллз почти нет пешеходов, — растерянно проговорила она.

— Мадда!

— Не волнуйся, Наташа. Папа в спальне и останется там до конца вечера. Он у нас не… общительный, как ты говоришь.

— Это всего лишь коктейльная вечеринка, мама.

— Верно.

— Вечеринка, а не церемония вручения «Оскара». С этой собакой ничего не нужно делать? Ну прививки там или еще что? — Я прошел по ковру и скрылся в коридоре, но успел услышать, как Натали сказала: — По-моему, собаки меня не любят. — Она высунула голову за дверь. — Эй, паршивец! Меня все любят! Я вообще очень милый и приятный человек! Студия получает от поклонников по пять тысяч писем в неделю, съел? — Последние слова она сдобрила очаровательным смешком, который бы по достоинству оценил любой режиссер. Наверху вроде бы зазвучала главная музыкальная тема сериала «Пес Хакльберри».

Натали рассмеялась и открыла большое окно, выходившее на подъездную дорожку. Прохладный ветер окутал ее ноги, и она показала пальцем наверх:

— Мы с тобой настоящие калифорнийские девчонки, Мадда. Это ведь горы Сан-Габриель?

— Я таких подробностей не знаю, — сказала миссис Гурдин. — Горы как горы, они для меня все одинаковые. Вот домик в Малибу или Беверли-Хиллз — это да. С такими горами я дружу.

— Ник Рэй говорит, что всполохи за холмами — это тестовые запуски ракет.

В отличие от Натали — счастливой американки во всех очевидных смыслах этого слова — миссис Гурдин испытывала смутные приступы меланхолии при упоминании ракет и бомбоубежищ (последнее миссис Гурдин давно планировала устроить в дальнем углу сада).

— Надеюсь, они не зря транжирят наши денежки, — сказала миссис Гурдин.

— Ха! Говоришь прямо как я, — рассмеялась Натали. — Идешь моим политическим курсом. А я думала, тебе бы только сеять хаос и разрушение на великой Отчизне.

— Я люблю свою Родину, — тихо проговорила миссис Гурдин. — Просто мне больно смотреть, что с ней сделали.

Я вышел во внутренний дворик: ветер, пронизывающий всю долину, сразу принес мне запахи апельсинов и грейпфрутов, низкое урчание рысей в зарослях чапареля на холмах и… неужто с гор доносились испанские серенады и тянуло серой? Идиллию внезапно нарушил вой автомобильного клаксона и блеск белых зубов.

— Фрэнки!

О да, этот человек знал толк в стиле. Он вышел из машины с цветами для миссис Гурдин — белыми орхидеями в серебряном горшке, — напевая старую песню Бинга Кросби в своей фирменной манере, порочной и извиняющейся одновременно. В песне говорилось о том, что долина Сан-Фернандо — его любимое место на свете. Безупречные зубы Фрэнка идеально рифмовались с краешком белоснежного платочка, который выглядывал из верхнего кармана его пиджака. Я убежал в дом, чтобы спастись от его обаяния, но успел увидеть, как он поцеловал руку миссис Гурдин и раскрыл объятия навстречу Натали, приговаривая: «Привет, Кровь-из-носа! Заставишь меня встать на колени?» Она поцеловала его в щеку, и я заметил в ней едва уловимую перемену — из тех, что великолепно давались Натали: словно бы все действие незаметно перенесли в холодильник, — ее глаза засверкали чуть ярче, а сама она стала на пару градусов холодней.