Виктор Пожидаев - Чистые струи Страница 6

— Хлеще, Васек! Хлеще! Во-о! — заорал как мальчишка. — Влепил, в макушку влепил! Посыпался, соколик.

Черный коршун, ломаясь в крыльях, рассекал воздух, обгонял кружащие и виляющие, как блесны, собственные перья. Дробь настигла его над домом, а обессилила чуть дальше, над березовой релкой, где Васька косил сегодня траву.

Вторая птица крикнула протяжно и сонно, стала яростно взбивать воздух, но можно было еще достать ее зарядом картечи.

Васька не шевелился. Балашов держал двустволку двумя руками у колен и тоже не сводил глаз с напугавшейся птицы.

— Бей, Игнат! По макушке! — Сосед порывался выхватить у егеря ружье.

— Пошел… — Балашов словно очнулся и так взглянул на дядю Колю, что даже Васька попятился.

— Вась… — Странный стал голос у Балашова, усталый, стариковский будто. — Сбегай подбери. Будет тебе чучело…

И пошел к своему дому, так и держа обеими руками не требовавшее чистки ружье.

Васька лежал на чердаке. Заново проживал длинный-предлинный сегодняшний день. Пахло свежим клевером: отец уже в темноте затащил наверх охапку, разбросал по ребристо выступающим балкам. Завтра будет новая постель. А старую Васька протрясет, освободит от въедливой шлаковой пыли и отдаст вечно голодной Машке.

И только подумал о козе, как в сарае всполошились, заметались, не жалея голосовых связок, дуроватистые куры. «А я ведь не кормил их сегодня!» — вспомнил Васька. И еще немного неприятного добавилось у него в душе к тому, что тяготило весь вечер. А что именно? Надо продумать хорошенько, со всех сторон… Чтобы уснуть наконец и увидеть какой-нибудь светлый сон.

Весь день, до вечера

Задурила обычно ласково-говорливая Песчанка. С восторгом приняла таежная красавица в свое обессиленное яростной июньской жарой тело щедрые соки внезапно набежавших и бесконечных туч. Сразу всполнела, подмяла под вздувшиеся бока заросшие тальником песчаные островки, нахально заняла пространства, извечно принадлежащие густым черемуховым зарослям.

Словно по властному зову заспешили вдаль разгульные нашественники, скрылись за вертикально стоящим козырьком Синей сопки. Но еще несколько дней после этого жила речка сладким ощущением несказанного могущества: неуемно веселясь, перекатывала с места на место привыкшие к постоянству и тяжелому лежанию на дне отшлифованные каменные глыбы, переселяла зыбунные косы, лишала опоры большие и маленькие прибрежные деревья.

Но истощались ее силы, стала терять Песчанка несвойственную ей спесь.

Снова просветлела вода, отвердели захламленные наносами пологие берега, заплескалась на перекатах каким-то чудом уцелевшая в прошедшей кутерьме рыба.

Васька пришел сюда первым. Он сидел у самой воды, на обсохшей под утренним солнцем бескорой коряге и полнился странным ощущением. Тихий лес за спиной, нетронутые травы, беспечные кулики, бегающие по ровным незатоптанным берегам, уверенные всплески рыб делали с ним что-то непонятное. У ног лежала удочка. Он забыл о ней и, растерянно улыбаясь, старался вспомнить — как попал сюда, на необитаемый берег. Кажется, была у него когда-то жизнь, наполненная странными заботами — о козе, курах, огороде. Жизнь с матерью и отцом, егерем Балашовым, еще с кем-то, всплывающим в памяти едва различимыми туманными образами. А может, и не было такой жизни, может, приснилась она Ваське в полуденной дремоте здесь, на берегу, или вон там, в лесной чаще, под тенью маньчжурского ореха.

Сколько еще лет, тысяча, наверное, пройдет, пока появится здесь, на берегу Песчанки мальчишка, знающий и видевший все то, что нет-нет да и пригрезится в тоскливых, кошмарных снах дикому и вольному человеку Ваське…

Люди не знают, не подозревают, что иногда в каком-то уголке земли происходит это. Нечаянно повторяется день, который был уже давным-давно. Повторяется во всех мельчайших подробностях, со всеми его событиями, красками и запахами. Ваське повезло. Он понял, что попал в такое место…

Он сидел у излучины реки. Справа и слева шумели перекаты, а здесь, у самых ног, была яма. Дно ее не просматривалось, пряталось в прозрачной темноте холодной воды. Из этой темноты высунул наружу гладкое рыло неподвижный деревянный зверь. Задремал в лесу, забылся, и унесло его внезапным потоком. Сколько тайн хранится теперь в речке!

Ваське не терпелось побежать к перекату, где охотились за бабочками серебристобокие хариусы. Но разве это главное — в такой вот, случайно выпавший на его долю древний день заняться обычной рыбалкой! И он сидел, тревожно и любопытно оглядываясь, стараясь все запомнить и зачувствовать. Он осторожно, не полной грудью, дышал легким диким воздухом, улавливал неведомые ему запахи и привыкал к странным крикам птиц, непонятным шорохам и звукам.

Яма была серьезная, с водоворотом, кружившим мелкий лесной сор, сбитых шальным ветерком легкокрылых бабочек и парашютики одуванчиков. Васька и не понял, и не почувствовал, а догадался, что в яме есть тайна, такая же редкая и счастливая, как этот день. И день этот, и тайна эта — для него, для Васьки! Он заволновался, вскочил, не в силах больше сдерживаться.

Что-то произошло в нижних слоях удерживаемой ямой воды: взметнулся до самой поверхности косой, рассыпающийся слой свинцово-матового ила. Дробью сыпанула во все стороны очумевшая стайка малька.

Васька бросился к удочке, потом вспомнил, что не накопал еще червей, побежал в черемуховые заросли, но тут же вернулся — банку забыл!

Он рвал дрожащими руками укрепленную белыми корешками трав и кустиков прелую землю, переползал на коленях с места на место, но червей не было. Васька побежал дальше от берега, туда, куда не добиралась в половодье речка. И здесь, где земля была посуше, где ползали муравьи и беспечно цвели большие красные саранки, нашел одного-единственного червячка — слабенького еще, не набравшего веса и цвета. Надо было отпустить его, присыпать землей, но в яме ждала рыба. Васька понимал, что рыба не заметит это тощее тельце или просто поленится раскрыть рот, но все же бежал к удочке.

«Леска тонковата!» — с досадой отметил Васька. Он бесконечно долго наживлял засопротивлявшегося червячка на подржавевший от вынужденного безделья крючок.

Первый заброс вышел неудачным. Грузило блюкнуло дальше намеченной глазом точки. Васька поспешно вымахнул крючок назад, уклонился от засвистевшего над головой свинцового ядрышка, притормозил и задержал его полет легким кивком березового удилища. Потом, немного нервничая и спеша, поправил на коварно изогнутом кусочке стальной проволоки надломившегося червячка, поплевал на него и сделал новый замах удочкой. Поплавок долго не мог успокоиться. Его вело к топляку, кружило на месте, возвращало на середину ямы, к покачивающемуся водовороту. Васька тянулся, отпуская поплавок дальше, дальше, давая ему большую свободу поиска. Увлекся!.. Понял оплошность, но уже на долю секунды после того, как почувствовал, что на ногах появились несущие его с горки лыжи. Крутнулся, уже по пояс в воде, взбаламутил широкий край устоявшегося озерца, но не выскочил, завяз. Пришлось опираться на удилище. Последние шажки к сухой кромке берега делал на коленях, чувствуя с тревогой и отчаянием усиливающийся натяг лежащей на плече лесы.

Как могла заскочить ему в голову мысль, что это подцепилась рыба?.. И он не дал жилке необходимой слабины… Дернулось и полегчало удилище, взвилась и опустилась невесомой паутиной леска.

Он еще крепился немного, старался сдержать нахлынувшую дрожь. Потом хряпнул через обтянутое мокрой штаниной колено удилище, швырнул его в яму и заплакал.

Он попал в этот день случайно и поэтому не был готов ко многому.

На кедах высыхала, светлела древняя грязь. Васька разделся, зашел в воду и занялся неторопливой стиркой. Развесил тяжелые вещи на кустах и вернулся к яме. Он мог бы искупаться на перекате, но существующая в яме тайна не отпускала его, настраивала на что-то необычное, безрассудное. Он подскочил, вытянулся в воздухе стрункой и мягко, бесшумно вошел в мрачную глубину.

А через секунду вынырнул и замолотил по воде маленькими сильными руками. Выскочил на берег и, прижав к животу кулаки, посмотрел туда, где только что был и откуда вполне мог не вернуться. И то, что он увидел, показалось мгновенным, застигшим его прямо на ногах чудным сном. Маленькой сиренево-фиолетовой подводной лодкой всплыла и сразу же ушла на дно никогда не виданная им рыба.

Васька сдерживал дыхание, боялся пошевелиться. На паршивого червяка, с мальковым крючком хотел поймать это прекрасное чудовище!

Он еле удержался от соблазна швырнуть в яму камень, чтобы еще раз, пусть всего лишь на мгновение, увидеть ее, древнюю могучую рыбу, которую, может быть, не видел никто из живущих сейчас на земле людей…

Он долго сидел у самой кромки берега, до боли в глазах вглядываясь в постепенно очищающуюся от мути яму. По поверхности воды засновали деловитые мальки, и никто не шугал их, никто не старался набить сладенькими тельцами зубастую пасть. И Васька понял, что обитающая сейчас в яме рыба еще солиднее, чем он представлял себе.