Рышард Клысь - «Какаду» Страница 6

— Был в отъезде. Только что вернулся.

— А я как раз укладываюсь…

— Куда-то едешь?

— Удираю в провинцию.

— Как это?

— Быстренько продаю дом и перебираюсь в деревню. К брату.

— А что с твоим предприятием?

— Его нет…

— Однако ты ловок.

— Это не потребовало от меня ловкости. Даже пальцем не пошевельнул, понимаешь? Никаких трудностей, хлопот, усилий…

— Но как же, черт побери, тебе это удалось?

— Я ничего не делал. На этот раз все за меня сделали американцы…

— Не хочешь ли ты сказать…

— Именно так, мой дорогой. Да. Все снесено дочиста…

— Боже мой!

— Мне здесь нечего делать, поэтому я выкатываюсь…

— Мне очень жаль… Такое несчастье…

— Могло быть хуже, Вильям. Слава богу, что мы еще живы. Это было ужасно, представляешь?

— Да.

— Советую тебе то же самое.

— Что?

— Уехать.

— Ты думаешь?

— Я на твоем месте не рисковал бы, Вильям. На этот раз началось по-настоящему. Если так дальше пойдет…

— Понимаю.

— Подумай об этом. Мне кажется, не стоит рисковать. В конце концов, самое важное — как-то дожить до конца войны…

— Конечно. Спасибо, что позвонил мне…

— Решил прежде всего урегулировать с тобою счета. Я тебе что-то должен…

— Пустяки, Иоахим. Сочтемся в другой раз. Сумма в конечном счете невелика, а если мне очень уж понадобятся деньги, то ведь я знаю, где тебя искать.

— Поэтому я и позвонил.

— Спасибо, Иоахим. Желаю тебе счастья…

— До скорой встречи, Вильям. Помни, что я тебе говорил. Если сам не собираешься уехать из города, то по крайней мере отправь семейство в провинцию.

— Хорошо, Иоахим. Подумаю об этом…

Он положил трубку. «Черт, а ведь он прав, — согласился Хольт с неохотой. — Нужно будет поговорить с Гертрудой. Пора ей уже прийти». Он взял с пола пиво и, потягивая прямо из бутылки, задумчиво обвел взглядом комнату, где прошла большая часть его жизни. Все предметы были ему хорошо известны, с ними связаны воспоминания детства, молодости, наконец зрелости. У каждой, даже самой маленькой, вещицы своя ненаписанная история. Эти фигурки из саксонского фарфора, табакерки с искусной перламутровой инкрустацией, огромные морские раковины, чучела птиц — все это собирала его бабка, потом мать, потом он сам. Одно сознание того, что ты обладаешь вещами, сопровождающими тебя всю твою жизнь, доставляло наслаждение. Его вдруг охватила грусть. Он перевел взгляд на стены, увешанные олеографиями в массивных позолоченных рамах, где среди пасторальных репродукций Гольбейна и Дюрера висели пестрые коврики, семейные фотографии, столетней давности портреты его предков. Подумал с сожалением, что все это придется трогать с места, запаковывать и прятать, а ведь, насколько он помнил, никто в этом доме ничего и никогда не менял. Но другого выхода не было. Обдумав все как следует, он пришел к выводу, что Иоахим Ферстер прав и сейчас самое время отослать семью со всем движимым имуществом в провинцию, где у него есть имение с крепким хозяйством, второй дом и порядочный кусок леса, но, если уж можно будет спасти что-то из здешних вещей, нужно постараться спасти как можно больше. Расходы по переезду, довольно высокие, в этой ситуации оправданны, не оставаться же, как тот старик у собора, в одних брюках и с двумя пальто на плечах.

Он тяжело поднялся с кресла и не спеша подошел к окну. Открыл его, поднял шторы, и из сада вместе с волной солнечного света, хлынувшего в комнату, долетел душный запах отцветающих жасминовых кустов. Взгляд его скользнул по обширному, окружающему дом саду, по буйной зелени газонов, высоко разросшимся цветам на клумбах при входе, и ему подумалось, что при крупице счастья, которое пока не оставляет его, может быть, удастся спасти и этот уголок, такой дорогой ему в эту грозную минуту и, может, уже приговоренный к гибели. Он не знал, не мог знать, что случится в ближайшие часы, но впервые испытал панический ужас при мысли о наступающей ночи. Странное это чувство — когда боишься собственного дома.

Из глубокой задумчивости его вывел бой часов. По глубокому и низкому тону можно было догадаться, что били часы в гостиной, но вскоре отозвались и другие — их было несколько в доме. В этой мешанине звуков, раздающихся со всех сторон одновременно, он не смог сосчитать удары, и ему пришлось вытащить из жилетного кармана старую, видавшую виды «Омегу». Взглянул на циферблат и с удивлением обнаружил, что уже двенадцать. Он отвернулся от окна и посмотрел на стенные часы, висящие над буфетом. Эти показывали без четверти два. Посмотрел еще раз на часы, что держал на ладони, и лишь теперь заметил, что нет стекла на циферблате и секундной стрелки. «Ах, черт! — изумился он. — Как это случилось?» Наморщив лоб, он старался припомнить, где мог их повредить. В конце концов решил, что это произошло во время падения в воронку, но полной уверенности не было. Может, и в тот момент, когда он сдавил их в ладони. Хотя вряд ли — ни на ладони, ни на пальцах нет ни малейших следов царапин. Раздосадованный неожиданным открытием, он бросил часы на стол и взял сигарету. Ему было жаль «Омеги», он ими дорожил. Чиркнув спичкой, он вдруг вспомнил все, что видел перед полуднем и пережил, блуждая среди дымящихся развалин. Да разве можно сравнить сломанные часы с потерями других людей? От этой мысли сразу стало легче. «В конце концов, не произошло ничего страшного. А часы можно починить». Взял их со стола, внимательно осмотрел, а потом осторожно завернул в бумажную салфетку и спрятал в карман. «Сегодня же отнесу их часовщику, — решил он, уже совершенно успокоившись. — Нечего этим забивать себе голову».

Допив пиво, он прошел в ванную и принял холодный душ. Влез в махровый халат, вернулся в столовую и удобно устроился в шезлонге. Прикрыл глаза, дышал медленно и глубоко, чувствуя, как с каждым вздохом все больше погружается в сон, окутывающий все его тело. Прошлую ночь спать довелось совсем мало. Давала себя знать усталость после поездки и обратной дороги — от вокзала к дому, — да три бутылки пива, которые он опорожнил одну за другой, одурманили его окончательно. «Это ничего, — подумал он в сонной истоме. — Сейчас это пройдет… Отдохну минутку… Война не будет длиться вечно… О боже! Как хорошо снова оказаться в своем доме!.. Гертруда, наверное, беспокоится обо мне… Она ведь не знает, что я уже вернулся. Завтра отошлю ее с детьми в деревню… Все утрясется… Война не будет длиться вечно… Пусть умирают дураки… У меня есть деньги… Есть средства, чтобы спасти все в этом доме, и не только это. Лишь бы уцелеть до конца. Иоахим прав… Только это по-настоящему и важно: дожить невредимым до конца войны…»

III

Гертруда вернулась домой в четыре, он еще спал. Она не стала его будить. Лишь осторожно заглянула через приоткрытые двери в столовую и, увидев его крепко спящим, пошла сразу на кухню. Начала готовить обед. Вынула из кладовки картошку, быстро почистила и поставила на плиту. Ей оставалось сделать немного. Суп и мясо уже готовы. Нужно только разогреть их. Когда она мыла руки под краном, ей пришло в голову, что хорошо бы принять холодный душ. Она поспешила в ванную. Сбросила влажное от пота белье. Пустила воду. Холодные струи брызнули так внезапно, что на миг перехватило дыхание. Но совсем ненадолго, и ей сразу же стало гораздо лучше. Она вышла из ванны с приятным ощущением бодрости и свежести; не вытираясь, набросила на себя купальный халат и вернулась на кухню.

Картошка на плите бурлила. Гертруда привернула газ. Взгляд ее упал на пачку сигарет, оставленную на столе Вильямом. Взяла одну, закурила. «Хорошенькое дело, — подумала она с холодной ненавистью. — Спит как ни в чем не бывало. И ничего не подозревает. Ни о чем не догадывается. Интересно, как он это примет. Он всегда так уверен в себе. Ему никогда даже не приходило в голову, что с ним может случиться что-то плохое».

Все это так странно и неожиданно — все, что произошло за два последних ночных часа, а потом еще днем, утром и пополудни. Ей все еще не удалось опомниться после этих событий, сменявших друг друга с такой необычайной внезапностью, чуждой ей и враждебной, с какой до сих пор Гертруде не приходилось сталкиваться; этот напор событий высвободил в ней мысли и чувства, о существовании которых в себе она даже не подозревала. Но это было к лучшему, и она давно уже не чувствовала себя так прекрасно, как в эту минуту. До нее вдруг дошло, что ее совсем не трогает судьба Вильяма, как будто это совершенно посторонний человек, с которым она когда-то жила под одной крышей, делила ложе, но потом ушла от него бесповоротно, или, может, он навсегда ушел от нее. Так она думала, а впрочем, даже неважно, кто от кого уходил. Она думала так, как будто уже все произошло, но отчаяния не было, было только облегчение. За какие-то два часа что-то в ней изменилось, что-то для нее неуловимое, и теперь она холодно обдумывала свою новую ситуацию, от которой, может быть, зависит вся ее будущая жизнь.