Шмуэль Агнон - Эдо и Эйнам Страница 6

За полночь попрощался Гамзо и ушел. Я пошел проводить его. Луна была полна, и весь город осиян луною. Кто видал такую ночь, не подивится, что меченные луной покидают свои постели и бродят в лунном свету. Как дошли мы до Грузинского квартала, поближе к Дамасским воротам, попрощался я с ним и пожелал ему найти свою супругу. Вынул он платок и утер глаза и сказал: дай-то Бог. Сказал я ему: коль захотите связаться со мной, найдете меня дома, собираюсь я с утра вернуться к себе домой.

5

Я вернулся в дом Грайфенбахов и лег в постель. Сон навалился на меня, и я задремал и проснулся под шум колес поезда. Поезд на Гармиш остановился. Дверь вагона открылась, и показались высокие горы и полноводные источники, и раздался голос певца: ядл-ядл-ва-па-ма. Завлекло меня пение и потянуло на голос. Дверь передо мной закрылась. Появилась луна и укрыла меня. Я подмигнул ей одним глазом, а она рассмеялась мне всем лицом. Поезда не было. Лежал я на своей постели в дому Грайфенбахов. Я повернулся на другой бок и укрылся одеялом с головой от света луны, лившегося мне в глаза. Думал я о мире, закрытом пред нами, в котором мы не можем попасть туда, куда хотим попасть, и только луна гуляет по всему свету и распевает: ядл-ядл-ядл-ва-па-ма.

Я пообедал в столовой в городе и вернулся к своей работе. Собрался выпить кофе, но воды в кране не было. Я поднялся на крышу и проверил баки с водой. Баки кипели на солнце, и капли воды на их донышке лежали крупой. Иерусалим в те дни скуп был на воду. Оставил я работу и пошел в дом Грайфенбахов, потому что в дому Грайфенбахов был колодезь для сбора дождевой воды, как в старых иерусалимских домах, где пили дождевую воду.

Много повидали иерусалимские дома. О каждом доме можно рассказать рассказ, а тем более о первых домах, построенных вне крепостных стен.

Семьдесят лет назад взошел на Святую землю один из владетелей Галлиполи – сеньор Гамлиэль Герон, дабы дожить остаток дней своих в Святом городе. Не нашел он себе жилья по вкусу, затем что все евреи теснились в старых дворах в черте городских стен, и в каждом дворе проживало несколько семей, и в каждой семье было много душ. Пошел он и купил себе две тысячи локтей земли за городом, возле Дамасских ворот, и построил себе просторный дом и посадил сад. Далек был дом от населенных мест, и молитвенного собрания вблизи не было. Отвел господин Герон горницу для молитв и нанял людей, чтобы приходили молиться. А в час кончины отказал он дом богоугодному обществу. Со временем понадобились деньги казначеям для уплаты военного налога, и заложили они дом. Несколько лет дом был заложен, а выкупать его они не собрались и продали дом.

Продали дом одному германцу, по имени Готхольд Ганзикляйн, главе секты «городящихся», что откололась от секты "Гемайншафт дер герехтен", а ту основал Готтфрид Грайлих в городе Герлиц. Зажил этот Ганзикляйн с женой и тещей в дому, собирал свою общину и проповедовал учение о трех истинных оградах, спасающих от горя и расширяющих границы души. Как-то ночью сцепились между собой жена и мать жены Ганзикляйна. Откусила жена нос матери, чтобы омерзела она мужу. Прослышали об этом люди, и от срама бежал Ганзикляйн из Святой земли.

Пришли три горбуна-грузина – торговцы горохом. Купили дом и стали торговать горохом. Началась Великая война, и пришел Гамаль-паша и изгнал их по подозрению в сионизме, потому что нашли оттиск "щита Давида" на их мешках. После войны снял дом Совет представителей для своего товарища Георга Гнаденброда.[43] Починили дом, и убрали мусор, и оживили сад, и огородили двор. Не успел въехать герр Гнаденброд, как появилась супруга его, госпожа Гиндляйн, и сказала: не хочу жить в Иерусалиме. Они вернулись в Глазго, а дом стал конторой. Ударило землетрясение и поколебало дом и крышу разрушило. Стоял дом несколько лет без жильцов. Тогда пришел Герхард Грайфенбах и снял его, и починил и улучшил, и провел свет и воду и прочие современные удобства. Жил себе Грайфенбах с женой в дому несколько лет, и захотелось им съездить за пределы Святой Земли, чтобы отдохнуть малость от ее тягот, и я согласился присматривать за домом, чтобы не пришли самозахватчики и не захватили дом. Странствуют себе Герхард и супруга его Герда по заграницам, а я уже две ночи живу в их доме.

Вдали от обитаемых мест стоит особняком дом посреди сада в ложбине и светится в лунном свете. Как дом – так и сад, и все, что в саду. Каждое дерево и каждый куст стоят в особицу и друг с другом не якшаются. Лишь луна не признает различий: равно светит тому и другому.

Стою я у окна и гляжу в сад. Все деревья и кусты вздремнули и уснули, но меж дерев сада все слышнее шаг. Коль не поступь Гината, возвращающегося из странствий, может, шаги Гавриэля Гамзо, ибо вчера, когда я провожал его, попросил я уведомить меня о состоянии его супруги, вот он и пришел уведомить меня о состоянии его супруги. А может, это и не Гамзо, а невесть кто.

Светлая ясная луна не обманула меня. Приближался не кто иной, как Гамзо. Пошел я и открыл ему дверь и ввел его в светлицу. Взял Гамзо кресло и уселся. Вытащил бумагу и скрутил себе самокрутку. Воткнул ее в рот, прикурил и сидел и курил и не обращал внимания на то, что я стою и жду от него вестей, нашел ли он жену. Рассердился я на него и молчал сердито. Сказал Гамзо: а вы о моей жене и не спрашиваете. Сказал я: если есть что рассказывать – расскажите. Сказал Гамзо: и впрямь есть что рассказать. Неужто нет пепельницы в доме? Пошел я и принес ему пепельницу. Провел он рукой, погасил окурок и положил в пепельницу. Глянул на меня здоровым глазом и утер свой больной глаз, потер ладонью бороду, лизнул ладонь кончиком языка и сказал: думал я, что обжегся сигаретой, а сейчас вижу, что это укус комара. Тут есть комары. Сказал я: может, есть тут комары, может, нет тут комаров. Я, во всяком случае, от радости дорогому гостю не ощущаю комариного естества. Почуял Гамзо то, что почуял, и сказал: нашел я ее, нашел, дома в постели нашел, спала она глубоким сном. Подумал я в сердце своем: хорошо бы узнать, как нашел Гамзо свою жену. Но спрашивать не буду. Если сам расскажет – услышу, а если не расскажет – обойдусь, чтобы не думал, что я слежу за ним. Время шло, а он молчал и, казалось, позабыл об этом. Внезапно провел ладонью по лбу, как пробудившись ото сна, и стал рассказывать, как пришел домой и отворил дверь и оглядел комнату, как бы ничего не ожидая, и внезапно услышал дыхание. Решил он: оттого, что все жена у него на уме, мерещится ему ее дыхание. Подошел к ее кровати и нашел ее в постели. Чуть не выскочила душа его от радости. Не вернуло бы ее дыхание ему силы – упал бы и умер.

Сидел я и молчал в удивлении. Я же намедни сказал ему прямо, что возвращаюсь домой, а значит, что не буду этой ночью в доме Грайфенбахов, почему же он пришел? И еще больше дивился я, что оставил он жену одну-одинешеньку такой лунной ночью, хоть и явила ему луна силу свою. Сказал Гамзо: удивляетесь вы, что оставил я Гемулу одну. Сказал я: и впрямь удивляюсь я, что оставили жену одну. Подмигнул Гамзо не то живым, не то мертвым глазом и сказал: сейчас, даже если пробудится Гемула и встанет с постели, не пойдет бродить. Спросил я, не нашел ли он талисман. Сказал Гамзо: не нашел я талисмана. Сказал я: как же вы покинули жену? Поклялась вам луна головой, что этой ночью оставит вашу жену в покое на ее одре, или превратили вы слово «луна» в покрывало из льна, чтобы спалось лучше? В самом деле, почтенный Гавриэль, откуда у вас такая уверенность? Сказал Гамзо: нашел я лекарство. Сказал я: спросили лекаря, и он выписал лекарство? Сказал Гамзо: лекарей я не спрашивал, не в моем обычае лекарей спрашивать, хоть они названия хворей и их признаки знают, не полагаюсь я на них. На кого я полагаюсь, на того, кто очистил все суставы Писанием, ибо он нашел исцеленье для каждого сустава, и тем более для того, в чем душа держится. Сказал я ему, Гамзо: значит, нашли вы такого человека, и он дал Гемуле лекарство. Сказал Гамзо: лекарство было уже приготовлено. Дело было так: учился я в семинарии у рабби Шмуэля Розенберга в Инсдорфе. Пришла к рабби женщина и рассказала, что живет у нее жилец, больной сердцем и одержимый луной, и он каждый месяц в новолуние вылезает через окно на крышу и жизнью рискует, ибо, коль пробудится во время ночного хождения, может быть, упадет и разобьется. Спрашивали лекарей, но лекарства не нашли. Сказал ей рабби Шмуэль: возьми одежку потолще, окуни ее в холодную воду, пока она насквозь не промокнет, и положи ее перед кроватью жильца. Как он встанет с постели, ступит ногами на холодную одежку – пробудится от прохлады и вернется в постель. Так она поступила, и тот исцелился. Этой ночью и я так поступил, и я уверен, что, коль пробудится Гемула, – вернется в постель. Сидел я и дивился его речам. Если это – лечебное средство, почему раньше не воспользовался им Гамзо? Почуял Гамзо и сказал: вы дивитесь, почему я медлил до сих пор. Сказал я: не удивляюсь. От преданности сверхъестественным средствам не подумали вы о естественных. Сказал Гамзо: на это я могу ответить двояко: во-первых, и волшебные средства тоже лекарства. Однажды я заболел в пути и вылечился с их помощью. Вернулся я в Европу и рассказал об этом опытным врачам, и они сказали мне: средства, которыми ты исцелился, это лекарства, и раньше ими лечили, пока не нашли лекарства получше и не оставили те. А почему медлил я с этим средством – забыл я о нем по воле небес. Заступился Господь за честь того праведника, которого я оставил и пошел учиться у других учителей. А как я вспомнил об этом средстве – случай подвернулся, и вспомнил я. Сел я зашить прореху в одежке. Сидел я с одежкой в руках и вдруг вспомнил то, что вспомнил. Вскочил я, окунул одежку в воду, а когда она пропиталась водой, простер ее у кровати Гемулы.