Ева Весельницкая - Не женское это дело… Страница 6

Она уверенно шагнула через порог.

– Успела? – раздалось из глубины квартиры.

– Если пустишь, значит успела.

– Проходи, проходи, – он появился на пороге кухни, как всегда неожиданно большой, домашний. – Девочки, потом будете отношения выяснять, давай сначала кормить человека с дороги.

– На картину посмотреть. Тебя разве не предупредили? Говорят, здесь написана единственная в своем роде картина.

Они ехали вдоль берега моря, не спеша, иногда перебрасываясь вежливыми фразами о красоте этих мест, природе, погоде.

Да и куда было спешить. Так многое произошло, так многое могло произойти.

Мир чудесного не терпит суеты.

С трудом вскарабкавшись на крутую гору, машина остановилась у ворот небольшой виллы.

– Двери открыты, еда на столе, все, что понадобится, найдешь, не маленькая. Я буду часа через три.

Она резко развернула машину, и та мгновенно исчезла за изгибом горы.

«Так, значит».

Они смотрели в упор, не мигая, не отводя взгляда ни на мгновение. Они не о чем не спрашивали и ничего не ждали. Чистый взгляд – ни зова, ни обещания. Тайна холодна, у тайны нет определений. Ею нельзя овладеть, к ней можно приобщиться… и замолчать.

Пространство вибрировало, переливалось разноцветьем, плотный мир растворился и исчез. Ровный золотистый свет расширился и вобрал ее в себя. Она растерянно оглядывалась, почти ослепленная, что-то мягко развернуло ее от света, и она увидела.

Хаос и порядок, начало и конец, ад и рай, – все эти слабые попытки людей описать, передать все, что она увидела, мелькнули перед ней и исчезли, где-то внутри метались воспоминания о возможности ужаснуться, восхититься, поставить преграду между собой и этим видением…, но не чем было.

Все привычное растворилось и сгорело в золотистом свете. Чистый взгляд – ни радости, ни горя, ни любви.

Порыв ветра с моря взметнул шторы на окнах, раздался звон разбитого о мрамор веранды стакана, телефонный звонок и обрывки разговора.

Видение исчезло, мир уплотнился и… стал таким как прежде?

С огромной картины на белой стене на нее смотрели семь женщин, семь полуобнаженных женских фигур, таких разных, таких узнаваемо-незнакомых. Фон картины сверкал всеми оттенками золота и казался написанным не красками, а светом.

– Ты хочешь сказать, что мы такие же?

– Когда я хочу сказать, я говорю, а это, если ты, конечно, обратила внимание, картина.

– Как же теперь с этим жить?

– Попробуй для начала помнить.

Птица Певчая, вся порыв и дрожание натянутой струны, возникла в дверях:

– Мастер звонил, и сказал, что ты можешь остаться до его приезда. Он говорит, что ты не помешаешь.

– Наконец-то. Завтра я увижу их всех.

– Смотри, как бы они тебя не «увидели».

Они съезжались весь следующий день. Большими или меньшими компаниями, прилетая разными рейсами, из разных городов. Все как обычно. Более или менее искренние объятия, более или менее теплые приветствия.

– Здравствуй дорогая! Как хорошо выглядишь.

– Выбрались все-таки, какие молодцы!

– Нет, Мастер приедет потом. Не знаю. Да найдем что делать. Море теплое, солнце светит. Сад одичал.

Она сидела в тени на веранде виллы рядом с домом Мастера. Иногда, среди вновь приехавших мелькали уже знакомые лица: небрежно – удивленное – «Ты здесь?» – Сказочницы. Веселый, узнающий взгляд Поэта. В одной из компаний она с удивлением узнала того, кто всегда был рядом с Мастером. Он был оживлен, дружелюбен и как всегда неколебимо спокоен. Она неконтролируемо долго задержала на нем взгляд, он обернулся, что-то мелькнуло в пространстве, и тут же исчезло. Показалось?

К концу дня на вилле, где ее поселили, собралось еще восемь женщин. Птица Певчая коротко представила ее всем, сообщила, что она здесь на вольных правах, может во всем участвовать или не участвовать ни в чем, и на нее тут же перестали обращать внимание.

– Тоже мне: своя – среди чужих, чужая – среди своих.

– Держись. Никто не говорил, что будет просто.

– А что? Кто-то жалуется?

Очень раннее утро началось с голоса Птицы Певчей. Она сновала по дому Мастера, то, появляясь на веранде, то, исчезая в саду. Это не была какая-то определенная песня, казалось, ее голосом поет, дом, сад, все к чему она прикасается, занимаясь обычными утренними делами старательной хозяйки дома.

– Утро доброе! Я вчера была не очень внимательна, извини, я всегда волнуюсь перед большим съездом, а тут еще ты. У нас раньше никогда не было незнакомых в такой ситуации. У тебя все нормально?

Птица Певчая, актриса – всегда актриса, играла роль до конца. Мы не знакомы. Ну, не знакомы, так незнакомы. Сама же всегда говорила, что жизнь – гораздо более подходящий театр, чем обычная маленькая сцена.

Ее голос, ее присутствие создавали в пространстве необъяснимое напряжение недосказанности и странной тревожности, чувства обострялись, самые простые слова приобретали некий неясный, но очень важный смысл, который не в коем случае не хотелось упустить. Каждое ее появление приносило с собой не то звон далекой битвы, не то не смолкающий гомон праздника.

Удивительно мягкая, теплая, обволакивающая волна заполнила холл, где она в одиночестве пила кофе, бездумно наблюдая за непрекращающейся игрой красок на море за окном.

Ну, вот и четвертая. Как я до сих пор ее не «увидела»?!

«Расслабилась ты, дорогая, в южной неге».

Оборачиваться не хотелось, хотелось купаться в этих волнах, наслаждаясь столь редкой по своей полноте и силе энергией материнского тепла и заботы.

– Завтракать будешь? Я не люблю есть одна.

Рано или поздно, но обернуться бы все равно пришлось. Вот это да! Надеюсь на лице ничего кроме вежливого дружелюбия. Где были мои глаза?! Как много раз судьба сводила меня с этой женщиной.

– Мне стыдно.

– Стыдно? Это хорошо.

Ворота Храма закрылись за ее спиной навсегда. Учитель еще был рядом, но казался уже недостижимо далеким и неприступным. Как и она, он был в одежде странника, направляясь по неведомому для нее пути.

– Ступай. Каждая из твоих подруг уже покинула свой Храм, ступай. Удачи. И до встречи.

Он внезапно и резко стегнул ее коня, тот рванулся, обиженный, с места в карьер, не давая пролиться предательски навернувшимся на глаза слезам и сорваться с губ жалостливым словам прощания.

– Действительно. А, почему бы и не позавтракать?

– Мужчинами легко управлять, а вот любить их очень не просто.

Роскошная фраза под занавес. Мастер произнес ее уже в дверях, выходя из холла, где о чем-то долго беседовал с женщинами, живущими на этой вилле. Он присел за стол на веранде, где несколько человек молчаливо пили кофе, и продолжал:

– Пока мужчина привязан к внешним признакам своей мужественности, к своим достоинствам самца, каждая мало-мальски разумная женщина легко справится с ним. Немного сочувствия, чуточку лести, несколько комплиментов – и он готов. А вот любить… Любить без всяких условий. Ничего не ждать, ничего не требовать, принимать таким, каков есть… Даже мать не всегда на это способна.

Кофе остывал. Шумело невидимое в темноте море, сверкал огнями безмятежный курортный городок. Люди на веранде совсем притихли, поглощенные волной невыразимой печали, тревогой и недоумением.

– Так значит на земле совсем мало любви?

Вопрос повис в тишине, очевидность ответа потрясала.

Он сказал: «Властвовать над мужчинами просто, любить их трудно».

Она сказала: «Я тебя больше люблю, чем хочу».

Когда они встретились, власть уже кончилась, а любовь еще не началась. И они застыли в ожидании.

Она сказала: «Я ищу не любви, а умения».

Он молча кивнул и продолжал сидеть, глядя в темноту ночи, в вечном ожидании мужчины – в ожидании женщины, умеющей любить.

Она всматривалась в эту же ночь с вновь обретенной беззащитностью и любовью, которую еще не умела отдать.

Между ними темнела пропасть, и где-то затерялись чертежи моста.

Они продолжали идти, каждый по своему берегу.

Со стороны могло показаться, что они идут вместе.

– И даже вы не встречали ни одной, которая бы это смогла?

– Нет. Видел нескольких, которые были близки, но чтобы до конца… Нет, не довелось.

– Что скисла? Пробуй. Путь не заказан.

Поэт буквально налетел на нее, споткнувшись о камень у самого берега, рядом с которым она сидела уже давно, наблюдая, как гаснут краски дня, как меняется море. Уже совсем стемнело и ей казалось, что она сидит не на берегу моря, а на берегу Ничего. Все краски слились в одну черно-синюю глубь, ветер умолк, даже прибой затих. Она с детства любила море за это чувство края, предела. Как будто после долгого пути, наконец, оказываешься перед началом неизвестности и замираешь, и веришь – сейчас-то все и начнется. Поэт присел рядом на камень, и они еще некоторое время всматривались в эту неизвестность, соединяясь в молчании, как соединяются люди в любви или общем переживании.