Сергей Бабаян - Свадьба Страница 6

– Н-наливай!!! – все покрыв, заревел не дождавшись носатый…

Свидетель сомкнул фортепианные зубы в неподвижной улыбке – и остался стоять. Появилось шампанское: его принесла и поставила – четыре бутылки на стол – сильно косящая (бросалось в глаза), худая черноволосая женщина, которой я раньше не видел. Мужики дружно рвали фольгу на водках – шампанское никто не хотел открывать… На стороне жениха и невесты бутылку распечатал свидетель; за второй потянулся Славик; с третьей замешкались: сидевший поблизости Петя с видимым удовольствием, не спеша, надламывал водочный козырек; соседствующий с ним длинноголовый молодой человек сидел опустив глаза – верно, не умел открывать шампанское; жена Анатолия скрежетнула (ножом по сковороде): «Анатолий!…» – тот крупно сморгнул и суетливо полез через водочный частокол к шампанской бутылке… Слева от нас, на четвертушке носатого, разрастался кокетливый женский повизг: там собрались краснолицые (большей частью, похоже, холостяки) и крепкотелые, пышные (уж не знаю – одинокие, вдовые или просто пришедшие без мужей) веселые сорокалетние бабочки. Краснолицые радостно курочили все водки подряд, не обращая никакого внимания на шампанское (быть может, это была игра); наконец, кто-то визгнул сопраной: «Василий Иваныч!!» – и некто Василий Иваныч – толстошеий, с глазами навыкате, с блестящим коровьим зализом над шарообразно выпуклым лбом – снисходительно облапил ажурно татуированною рукою бутылку шампанского…

– У всех налито?! – застоявшись, нетерпеливо крикнул свидетель.

Стол, торопливо дозвякивая салатными ложками и горлышками бутылок, согласно затих – и общим, растянувшимся на четверть минуты движением однообразился поворотившимися к молодоженному центру лицами… Свидетель – на струнно вытянутой руке – поднял перед собою бокал с шампанским. (Посуда, по многочисленности гостей, была самая разная: толстоногие конусные бокалы простого стекла перемежались тонкими и даже гранеными (кто-то ласково сказал на конце краснолицых: «Граненыч…») стаканами – по бокалу (стакану) на душу; сколько я мог увидеть, наша сторона была сервирована тарелками с синими надписями Общепит и Кафе «Ветерок» по развалам (кстати: в задвинутом в угол серванте стоял грубоватый столовый сервиз в окружении множества ложнохрустальных рюмок); вилки лежали стальные и алюминиевые; ножей к ним не прилагалось…) Свидетель расправил плечи.

– Митька, выруби своих негров! – крикнул носатый. «Бонн М» захлебнулись.

– Дорогие друзья, – сочно сказал свидетель, даже против света полыхая зубами, – сегодня у нас радостный день. Мы празднуем законное бракосочетание Алексея и Марины! Давайте поздравим их и пожелаем им заоблачного счастья, сибирского здоровья и кавказского долголетия! Леша, Марина… поздравляю!

Он повернулся к молодоженам, прогнувшись слегка в пояснице и высоко поднявши бокал (поднеся его почемуто к уху – как будто вслушиваясь в угасающий бег пузырьков), и расширил улыбку – совершив, казалось, уже невозможное… (Вообще говоря, если бы свидетеля чутьчуть подтесать, из него вышел бы не последний (на вкус миллионов) ведущий какой-нибудь конкурсной телепрограммы – с семейным бегом в мешках, скоростным надуванием шариков и отгадыванием столицы Новой Зеландии; из него прямо били самодовольство, радость и наглость, но лицо его было даже приятно; ей-богу, хотелось подойти к нему, хлопнуть его по плечу и сказать: «Ах ты, улыба моя…», – а после этого хорошо обругать…) Правая от меня – ближняя к жениху и невесте – четверть стола взрывчато, с обеих сторон поднялась и волной потянулась чокаться; комната вздрогнула от бокально-стаканного звона и стука – как будто с высоты на асфальт сыпанули пустые бутылки; многие бросились вкруг стола к молодым, животами пригнетая сидящих; смачно захлюпали поцелуи – иные со звуком отрываемой от раковинного слива прокачки; некто слезящийся, цихлидно губастый, с суворовским хохолком, в броске всосался Тузову в губы – прихвативши усы, каким-то чудом не дотянувшись до носа; невеста крутила вправо и влево (нескончаемо шли с двух сторон) угольно-черной, в серебристой фате головой – шутихой сверкала фикса…

– Поздравляю… поздравляю…

– Мариша!… Мариночка!…

– Здоровья вам, счастья…

– …помню тебя вот с таких…

– Чм-му! Чм-му! Чм-му!…

– …любите, берегите друг друга…

– Баб Насть, да отходи уже!

– …Ну и публика, – неожиданно сухо сказала Зоя. Я болезненно напрягся: не верил я, чтобы из-за публики могло вдруг так перемениться ее настроение.

– Ну почему, – сказал я, чтобы что-то сказать. – Помоему, славно…

Мы (я и Славик) тоже дотянулись наконец своими стаканами до Тузова и невесты – пришлось, конечно, выйти из-за стола… Тузов немного ожил: улыбался более энергично, сутулая спина его распрямилась, серые глаза пояснели, и двигался он – поворачивался, наклонялся, протягивал руку – намного вольнее, чем прежде – когда ежесекундно как будто боялся напороться на гвоздь… И все равно: глядя на осторожное и оттого несколько беззащитное выражение тузовского лица, на его белую, бледную, казалось, слабую руку (хотя не деле он был человеком обычной физической силы), которую дружески плющили дочерна загорелые, жилистые, с каменными ногтями и кирзово задубевшей кожею руки, – глядя на его одежду, по фасону мало отличную (он снял пиджак) от той, в которую были одеты все – Петя, Толя, бугристоголовый, носатый, но со своими скрупулезно застегнутыми воротничковыми, манжетными и карманными пуговицами сидевшую на его угловатом, по-интеллигентски деликатном в движениях теле как-то чужеродно малозаметно для этой свадьбы, естественно, – чужеродно естественно потому, что на большинстве мужиков накрахмаленные рубахи и простроченные утюжными стрелками брюки смотрелись, как на диком мустанге вальтрап… а главное – глядя на его обжигающе красноротую, чуть не лепкой раскрашенную, даже пугающую какой-то жестокой, порочной радостью в пронзительных черных глазах, что-то ежесекундно выкрикивающую хрипловатым визгливым голосом с отталкивающе знакомыми интонациями скандалящего прилавка, вслепую размахивающую – куда попадет – остролокотными худыми руками – и вообще более всего, черт меня подери, похожую на хрестоматийную содержательницу (ладно, дочь содержательницы) воровского притона, – глядя на такую его молодую жену, я отчетливо осознавал: на этой свадьбе не было человека более ей чужого, чем Тузов… Но нет, я ошибся, были. Вдруг – я их увидел…

Увидел еще и потому, что стол вдруг как будто упорядочился и затих – только краснолицые, и то угасающе, еще воркотали что-то в своем углу. Рой суетливых голов вокруг жениха и невесты распался – отхлынул к балкону… Перед невестой (свидетельница, отодвинув поспешно стул, тоже отступила к окну) стояли рука об руку немолодые мужчина и женщина. На вид им было немногим за пятьдесят; мужчина – высокий, статный (что называется, представительный), с темными волосами (лишь едва заметною паутиною плелась седина), с породистым твердым лицом с тяжеловатым подбородком и энергичной линией рта (уголки которого, впрочем, были крутым изломом опущены), одетый в темно-синюю пиджачную пару на белой рубашке с синим же в темно-красную искру галстуке, – стоял неподвижно и очень прямо и – спокойно и доброжелательно (как-то безжизненно спокойно и доброжелательно) – смотрел на невесту. Женщина – в шерстяном светло-сером костюме с двойной черно-белой оторочкой бортов – уже сильно седела; волосы ее, высоко подвитые надо лбом, были по-старомодному уложены сзади в плетенный толстыми жгутами пучок; ее худощавое, очень правильное, с уже чуть обвисающей кожей лицо было густо напудрено, но и под пудрой, казалось, проступали красные пятна; тонкие, с уже полустершейся, морковного цвета помадой губы подрагивали в слабой, не касавшейся глаз улыбке; руки она держала под грудью, обхвативши (а скорее, напряженно схватив) одной тонкой кистью другую…

Конечно, это были родители Тузова. Алексей был неудавшейся копиею отца: кое-где искаженной, кое-где незаконченной, – размытой, ослабленной, обедненной неверным подбором красок… Даже странно, что я сразу их не заметил.

Мать Тузова порывисто, как будто решившись, шагнула к невесте – и обняла ее за плечи заметно подрагивающими руками. На ее правой кисти, рядом с тонким обручальным кольцом (да: у невесты кольцо было шириной чуть не больше диаметра), попыхивал разноцветными искрами крупный брильянт… Лицо невесты вдруг изменилось: исчезла казалось перманентная – гуинпленовская – улыбка, чуть опустились бесплотные дуги бровей, глаза помягчели – погасли острые огоньки; она осторожно взяла свекровь своими красно-когтистыми руками за локти и – не сухо, но бережно – поцеловала три раза крест-накрест. Мать Тузова поцеловала ее один раз (както заметно было, что целоваться троекратно ей не в привычку), ступила в сторону, влажно блестя глазами, – и подалась к сыну, которого обхватила за шею и не разбирая места горячо поцеловала несколько раз: Тузов моргал и часто гладил мать по плечу… Отец наклонился к невесте, что-то сказал, улыбаясь одними губами, и коротко поцеловал ее в щеку; невеста, потупясь, возвратила ему поцелуй (робкий, бесплотный; три раза целовать не решилась; кроме того, он сразу же после первого выпрямился – а он был много выше ее) и глядя чуть исподлобья осталась стоять, теребя тонкими пальцами полупрозрачный рюш шемизетки… Сыну отец коротко пожал руку – и одновременно потрепал его по плечу.