Янош Сас - Ответ Страница 6

Мне понятно твое молчание, не могу понять только, почему ты решила отвечать мне именно таким образом? Мне даже ясно, что ты хочешь сказать. Ты всегда умела молчать. Вскоре после нашего знакомства меня поразило непроницаемое безмолвие, которое иногда выражает твое лицо. Бывая у тебя в Клуже, я замечал замкнутость, которая то и дело туманила твой взор, хотя ты и вела себя со мной свободно и непринужденно. Я даже задавал нелепый вопрос, что с тобой происходит, но ты всегда отмалчивалась. Если уже тогда меня тревожила неизвестность, таящаяся за твоим молчанием, то теперь она беспокоит меня во сто крат сильнее. И размышляя над тем, почему ты была такой, я неизбежно делаю вывод, что причины и теперь те же.

Сегодня утром память воскресила тот вечер, помнишь, в Шуллере, когда ты открыла мне все. Вспомнилось до мельчайших подробностей, как мы забрались туда. И давка у кассы фуникулера, и те ошалевшие, орущие, дерущиеся мужчины и визжащие женщины, и та грубая и заносчивая кассирша — я никогда ее не забуду. На мне разорвали рубашку, ты пыталась вытащить меня из толпы, кричала, что лучше подняться пешком, но вырваться из толчеи было невозможно. Я буквально задыхался. Было это скорей всего в воскресенье, потому и народу собралось так много. А впрочем, не помню. Меня терзали дурацкие предчувствия, я решил: раз так плохо началось, значит, плохо и кончится. Ты пыталась отереть пот с моего лица, но началась такая давка, что тебе не удалось даже пошевелить рукой.

Но зато какая удивительная тишина воцарилась потом, когда вагон стал подыматься вместе с нами. Ее нарушало лишь гудение троса да легкий стук роликов, подпрыгивавших у стоек, а мы парили в вышине. Равновесие между всем остальным миром и нами было идеальным, и это парение между небом и землей было физическим, реальным воплощением моего душевного состояния с тех пор, как я познакомился с тобой. Я хотел было поделиться с тобой этой мыслью, но ты не позволила. Не надо говорить, пусть что-нибудь останется невысказанным. Я не понял, почему ты так сказала. Мне даже представилось это циничным, чем-то вроде новой моды не доверять чувствам, которые выказываются сразу. Однажды мы поспорили, помнишь, там, в цитадели — ты меня просто отчитала за высокопарные слова.

А какая чудная погода выдалась тогда! Только в первый вечер небо заволокло тучами, и мы грустили, словно случилась какая-то беда. Как мы тянулись к солнцу!.. Ты как раз сдала государственные экзамены и была бледной от долгого пребывания в библиотеке, а я насквозь пропах химикатами (тебя рассмешило это выражение). Помнишь, как мы волновались, — уж очень хотелось, чтобы на турбазе было мало народу и ты смогла получить единственный одноместный номер. Это была скромная, но приятная победа, когда все сбылось, как было задумано. Я любовался твоим умением молча, не говоря ни слова, радоваться одними глазами, походкой, ставшей вдруг упругой и решительной. Мне досталась койка в общей комнате и сосед, который ужасно храпел. На другой день мы покатывались со смеху, когда я копировал его. Он выделывал что-то невероятное: визжал как пила, хрипел, свистел без перерыва до шести часов утра. Утром он встал, ушел умываться, вернувшись, надел клетчатую рубашку, потертые кожаные шорты, белые с узором гольфы и большие кованые ботинки. Увидев меня лежащим с открытыми глазами, он подошел и представился, словно извиняясь. Лицо его выражало смятение и стыд, я чуть было не рассмеялся, но мне вдруг стало жаль его, и я сказал: «Я ничего не слышал». Очевидно, по моим воспаленным, затекшим глазам он понял, что я солгал. Наверно, это обидело его, он помрачнел и отвернулся, потом схватил свой рюкзак и, не прощаясь, ушел.

Я все равно не смог бы уснуть, и ты хорошо знаешь почему: ты не пустила меня к себе. Я ничего не сказал — начал уже осваивать игру в молчанку. Мне никогда не удавалось освоить ее в совершенстве, видимо, хорошего артиста из меня тоже не получилось бы. Но у темперамента есть свои законы, и они порой сильнее общепринятых норм и правил. Пожалуй, слишком часто я досаждал тебе, грубо и горячо говорил о том, что меня задевало или просто казалось важным, не думая о всех последствиях. И не всегда для того, чтобы просить твоего совета или услышать твое мнение, а просто так, чтобы излить душу. На следующий день, даже спустя какой-нибудь час или два, обдумав все до конца, я нашел бы, наверно, совсем другие слова. Может быть, при необходимости постоянно соблюдать дисциплину научного мышления — ведь подобная опрометчивость в науке чревата опасными последствиями — эта беспорядочная реакция на другие стороны жизни означает для меня какую-то отдушину и все это вместе создает душевное равновесие, в котором я, по складу своего характера, испытываю острую нужду. Или это поиски оправдания?

Во всяком случае в тот вечер, когда мы простились у твоей двери, я сдержался и промолчал. Может быть, потому, что между «нет», произнесенным тобою тогда, и твоей тайной — я называю это тайной — усмотрел взаимосвязь. Кажется, я никогда не говорил тебе об этом, более того, на следующий день, наверно из глупого самомнения, только и сказал, что не понимаю, почему ты так поступила. Ничего больше. Между тем я отчетливо сознавал и то главное, и мотивы твоего поступка. Ни минуты я не сомневался, что это был просто каприз, игра, а может быть, жеманство. Я знал, что ты меня любишь, — как все было тогда просто.

Теперь меня вдруг осенило, что та ситуация (ты по ту, а я по эту сторону двери) повторилась в нашей жизни. Она повторилась, когда я проводил тебя в Брашов и, глупец, не усмотрел ничего особенного — тогда это показалось мне естественным или случайным — в том, что у твоей матери мы спали в разных комнатах. Ведь отец твой был в отъезде, и я подумал, что тебе надо вволю наговориться с мамой. Интересно, то же ли это было «нет» или все-таки иное? Ты понимаешь, оно причиняет мне неизмеримо большую боль, чем то, прежнее, ибо тогда была причина запираться от меня, а теперь... Одним словом, это уже внутренний протест, отчужденность, холодность, отвращение. Может быть, я неправ? Успокой меня, скажи, что это просто усталость, скажи мне, дорогая, что это пройдет, когда ты отдохнешь, окрепнешь. Напиши же мне что-нибудь, хоть два слова, ответь, чтобы я не думал о самом плохом.

О чем я думал тогда, в первый раз, у твоей двери? О недоверии. Ты знаешь, что я имею в виду, — не о твоем недоверии, а вообще. Да, в этом ключ к разгадке тайны, думал я. Что-то или кто-то убил в тебе доверие к людям. Нет, я ошибаюсь: ты верила в людей, но не верила в любовь, в счастье. Это громкие слова, но потому они и стали для тебя такими, что ты не верила в них.

Труднее всего человеку бороться с мерзостью — она может надломить его. Для этого не надо быть слишком чувствительным, достаточно быть молодым и безоружным. Он был мерзавцем, и не стоило ворошить прошлое. Он обманул тебя не только тем, что по привычке обещал вечное счастье, — это была самая затасканная ложь, какой он оделял каждую женщину, а для тебя она была откровением, самой жизнью. Он понимал это, ведь он тебя знал. Но самое главное — он обманул тебя тем, что даже то, что он дал тебе, не было настоящим. Ты и сама чувствовала это, догадывалась, но только благодаря мне узнала точно и окончательно. Благодаря мне? Благодаря нам обоим, благодаря тому, что мы встретились и соединились.

Никто не знал, что Л. карьерист. Он не из породы пронырливых, пробивных, и волком в овечьей шкуре его тоже не назовешь. Он из тех, кого можно назвать лишь потенциальным или пассивным карьеристом, — такие не ищут случая, а просто пользуются им. И открыто бегут в кусты, если что-то может им помешать. Он сблизился с тобой не по расчету, но порвал из корысти, так как дочь снятого с работы директора завода — плохая партия.

Мне кажется, карьерист может обладать многими качествами, более того, у него могут быть и незаурядные способности, но все дело в том, что ему не хватает упорства и терпения честным путем добиться желанной цели. Тщеславие побуждает его ни во что не ставить своих друзей, а честолюбие и самомнение внушают мысль, что все, чего бы он ни захотел, ему всегда доступно. Такой человек может быть и вреден и полезен — если у коллектива хватит сил обуздать его нрав и заставить его талант служить делу.

Но такие любители ловить рыбу в мутной воде, как Л., обычно безнадежно серы, и хотят они не преуспеть в чем-то, а просто подняться повыше, не лелеют большую мечту, а стремятся просто быть на виду, не жаждут популярности, а, наоборот, мечтают о сереньком уюте, о «железобетонной» должности. Такие просто стараются втереться в доверие, чтобы обеспечить себе премию, продвижение по службе, а летом — путевку в санаторий.

В первую же ночь выяснилось (не боюсь писать об этом — я должен об этом написать), что он даже любить не умел и совершил обман уже тем, что сделал тебя женщиной. Эгоизм парализовал в нем даже инстинктивные порывы, он настолько стал его второй натурой, что и любовный порыв доставлял радость ему одному, — он не способен был дать тебе даже того, чем человека наградила сама природа.