Нинни Хольмквист - Биологический материал Страница 6

Молча мы прогуливались по тропинкам, переходили по деревянным мостикам над искусственными ручьями, вдыхали ароматы цветов и трав — фиалок, лаванды, тимьяна, розмарина, розы, цветков яблони, пионов. Эта смесь одновременно опьяняла и будоражила чувства.

Дойдя до главного пруда, в котором луна купала свое отражение между недавно распустившимися лилиями желтого, белого и розового цветов, мы остановились и присели на влажную от росы скамейку.

— Я часто сюда прихожу, — спустя какое-то время сказала Майкен. — Он совсем как настоящий.

Я поняла, что она хотела сказать. Ощущение было такое, словно мы и вправду за городом, в самом обычном саду, расположенном на земле, а не на верху здания без окон, куда завезли землю и где проложили искусственные ручьи и пруды под непробиваемым и наверняка подключенным к сигнализации стеклянным куполом.

— Импрессионисты, — продолжала она, — умели разбираться в цветах. В свете и тенях. Самых разных тенях — полутенях, светотенях и темных тенях. Моне словно создал этот сад, чтобы показать миру, как он видел цвета. Их силу, мощь, цель. Мне кажется, он хотел показать, что мир — это цвет. Что жизнь — это цвет. Что если бы мы только могли увидеть цвета так, как он, жизнь стала бы прекрасной. И полной смысла. Потому что красота — смысл жизни. В этом я твердо убеждена.

Майкен подняла глаза и улыбнулась мне. В полумраке ее губы казались кроваво-красными, как гранат, а глаза — двумя изумрудами на фоне белой, как слоновая кость, кожи и золотого руна волос. Я хотела ответить на улыбку, но у меня ничего не получилось: в горле застрял комок, который не давал мне говорить. Мне невыносимо было слышать слово «жизнь» из ее уст. Произнеси она это еще раз — и все чувства, которые так и кипят у меня внутри, вырвутся наружу. Гнев, горе, страх, ненависть — все это вырвется наружу через рот, нос, глаза. Но я не могла этого допустить. Не потому, что я боялась показать свои чувства Майкен или кому-либо другому, не потому, что хотела сохранить видимость спокойствия, а потому, что я не хотела, чтобы что-либо нарушило тишину. Я не могла допустить, чтобы хоть что-то потревожило эту чудесную тишину.

Но Майкен ничего больше не сказала. Мы просто сидели там. Потом поднялись со скамьи, чтобы пойти дальше. И тут я услышала слабый механический звук, доносившийся из кустов за нами. От неожиданности я чуть не подпрыгнула на месте и резко обернулась.

— Ничего страшного, — сказала Майкен. — Просто кто-то из охранников заинтересовался, чем это мы занимаемся так поздно ночью.

— Сюда нельзя приходить ночью?

— Конечно, можно. Просто редко кто это делает.

Тишина была потревожена. Ее словно просверлили насквозь. Мне стало холодно и противно.

8

Завтрак на террасе оказался шведским столом, на котором чего только не было: самые разные овощи, фрукты, белый и черный горячий хлеб, сыры, паштеты, салями, ветчина, яйца, каша, йогурт, кефир, хлопья, джем, — а на столе рядом на плитке чай, кофе, сок и молоко.

Эльса взяла только чашку кофе и тарелку мюсли с йогуртом и порезанными фруктами. Я же нагрузила поднос до отвала: кофе, свежевыжатый апельсиновый сок, манная каша с корицей, йогурт с малиновым вареньем и хлопьями, вареное яйцо, три бутерброда — с сыром, с ветчиной и инжирным джемом. Я знала, что не смогу все это съесть, но не могла устоять перед искушением: все так вкусно пахло, так аппетитно выглядело, а главное — было совершенно бесплатно, так что мне ненужно было себя сдерживать или как-то ограничивать.

Мы нашли свободный столик, сидя за которым можно было любоваться круглым патио с мраморными скамейками, пальмами и крупными красными цветками гибискуса. Зимний сад освещали лучи утреннего солнца. Я видела птиц, бабочек, пчел, плакучие ивы, глицинии, буки и вдали — пруд Моне с кувшинками. Эльса обвела взглядом сад и сказала устало или, скорее, с легкой апатией, а может, даже с иронией:

— Красиво.

— Ага, — подтвердила я.

Со мной все было в порядке — видимо, ночная прогулка с Майкен пошла мне на пользу. Мне даже удалось заснуть без помощи таблеток, и я чувствовала себя вполне выспавшейся, несмотря на то что долго поспать мне не дали: Эльса позвонила в восемь утра.

Я осторожно пригубила горячий кофе и зажмурилась. Крепкий, ароматный, давно я не пила такой хороший кофе.

— Восхитительно, — вырвалось у меня. — Ты только подумай, какая это роскошь — завтракать на природе.

— Природе? — приподняла брови Эльса, оглянулась по сторонам и наконец подняла глаза кверху. Я тоже посмотрела вверх. В свете дня видно было, что потолок был составлен из искусно скрепленных между собой широких стеклянных пластов, напоминая старинную оранжерею в европейских ботанических садах, За ним голубело небо. Только не сколько облачков с королевской медлительностью перемещались по этому лазурному небосводу подобно кораблям-флагманам в океане.

— Я не имела в виду настоящую природу, — поправилась я, — я только хотела сказать, что здорово есть не дома. Для разнообразия, так сказать.

Эльса пробормотала что-то неразборчивое в ответ. «Она в плохом настроении. Наверно, встала не с той ноги», — подумала я.

— Я никогда не завтракала в саду, — продолжала я как ни в чем не бывало.

Откусила от бутерброда, проглотила.

— А ты? — спросила я Эльсу, которая — как я только сейчас заметила — ничего не ела и не пила, только водила ложкой взад-вперед по тарелке.

— Нет, — ответила она безжизненным голосом, — не припоминаю.

До меня наконец дошло, что дело было не в усталости и не в плохом настроении. Ей было плохо. Очень плохо. Мне стало стыдно, Я уронила бутерброд на поднос и сказала.

— Эльса, прости меня.

— За что? За то, что у тебя хватает сил сохранять оптимизм? В этом нет ничего плохого.

Я замолчала. Я просто не знала, что сказать. Поэтому я просто накрыла своей рукой безвольно лежавшую на столе левую руку Эльсы. Правой она намертво вцепилась в ложку. Эльса зажмурилась и склонилась над тарелкой, челка упала ей на глаза, Ее рука была ледяной. И эта ледяная рука дрожала.

— Все хорошо. — Я попробовала сказать то, что сказали мне вчера Майкен, Алиса и Юханнес. — Все хорошо, Эльса.

Теперь ее била мелкая дрожь. Она начала всхлипывать. Я продолжала сжимать ее руку, приговаривая «все хорошо, Эльса», потому что просто не знала, что еще сказать.

Все остальные: те, кто завтракал, или читал газету, или болтал с друзьями, или просто молчал, да и официантки, которые то вносили, то выносили тарелки, то вытирали столы и подливали воду в чайник, начали обращать внимание на Эльсу. Кое-кто отложил газету и снял очки, другие поставили чашки на стол и отодвинули тарелки. Разговоры стихли. Официантка застыла с блюдом нарезанной папайи в руках. Все взгляды теперь были устремлены на нас, но никто не вскочил с места, не подошел спросить, что случилось. Они только смотрели. Они ждут, поняла я. Они ждут, чем все это закончится. Когда Эльса больше не смогла себя контролировать и всхлипывания перешли в рыдания, они встали вставать — один за одним. Сначала встал один, потом другой, за ним — третий. Официантка отставила поднос в сторону, Внезапно вокруг Эльсы собралась целая толпа людей. Они стояли и гладили ее по спине, плечам, рукам… чтобы поддержать и утешить.

9

Все магазинчики и мастерские теперь были открыты. Люди занимались всем тем, что имеет отношение к растениям и композициям из них. Всю галерею заливал солнечный свет, высвечивая пылинки, кружившиеся в воздухе. Пахло цветами и пряностями.

В зимнем саду было тепло, градусов двадцать шесть на солнце. Мы с Эльсой шли молча, прислушиваясь к пению птиц и жужжанию пчел. Белочка прыгала с ветки на ветку, иногда замирая с оранжевой шишкой в лапках, чтобы потом ловко махнуть на соседнее дерево. Мы прошли оливковую рощу, розарий и вошли в апельсиновую рощу, где белые цветы наполняли воздух восхитительным ароматом. За ней простиралась лужайка, на которой лежали люди — кто читая, кто просто отдыхая. Мы обошли лужайку, прошли мимо родников, фонтанов, зарослей дикого винограда, полюбовались бугенвиллеями, клематисом, розами, жимолостью, душистым горошком и вышли к саду Моне. Там, перед клумбой с незабудками, розами и красными тюльпанами, Эльса вдруг остановилась. Мы стояли как раз там, где был бы розовый дом. С другой стороны клумбы начинался садик с пестрыми клумбами и посыпанными гравием дорожками между ними. Эльса растерянно оглянулась по сторонам и воскликнула:

— Но… я же здесь была! Не здесь, но… Я была там… с хорошим другом. Он пригласил меня поехать с ним. И у нас была та книжка… ты знаешь, та детская… Мы прочитали ее вместе дома… мы… вот почему мы туда поехали… сюда.[1]

Щеки у нее горели. Видно было, что эти воспоминания ее очень взволновали.