Хуан Хосе Арреола - Выдумки на любой вкус Страница 6

Тот, кто первым заметил что-то неладное, пришел в недоумение. Второй тоже. Но третий был аптекарем и различил в аромате жены явный запах сульфата меди. Встревоженный, он произвел самый тщательный осмотр и, обнаружив на теле супруги немало потемневших участков, издал душераздирающий вопль.

Очень скоро подобные пятна появились на лицах у всех женщин, словно среди них прошла эпидемия ржавчины. Мужья скрывали друг от друга дефекты своих жен, таили про себя страшные догадки о причинах появления пятен. Но мало-помалу правда вышла наружу, и каждый понял, что ему подсунули фальшивку.

Молодожен, который долго пребывал в эйфории от своего обмена, впал в уныние. Одержимый воспоминаниями о безупречной белизне тела первой супруги, он вскоре повредился в рассудке. В один прекрасный день молодожен принялся смывать раствором кислоты остатки позолоты с тела своей новой жены, и она почернела, точно мумия.

Мы с Софией навлекли на себя всеобщую зависть и ненависть. Опасаясь столь однозначного отношения к нам, я решил принять меры предосторожности. Но София и не думала скрывать свое ликование; торжествуя среди всеобщего уныния, она выходила на улицу в лучших нарядах. Нисколько не ставя мое поведение мне в заслугу, София полагала, что я остался с ней не по доброй воли, а из трусости.

Сегодня из деревни на поиски торговца отправилась колонна обманутых мужей. Это было поистине печальное зрелище. Требуя возмездия, мужчины грозили небу кулаками. Женщины, увядшие, подавленные, одетые в траур, выглядели словно прокаженные плакальщицы. Единственный, кто остался дома, был уже известный вам молодожен, за рассудок которого следовало бы опасаться. Демонстрируя маниакальную преданность, он постоянно твердит, что только смерть разлучит его с почерневшей женою, каковую он сам испортил серной кислотой.

Не знаю, что за жизнь меня ожидает то ли с глупой, то ли с благоразумной Софией. В ближайшее время ей будет не хватать поклонников.

Сейчас мы живем на острове, окруженном со всех сторон одиночеством. Прежде чем отправиться в путь, мужчины заявили, что они готовы спуститься хоть в преисподнюю, лишь бы найти мошенника. И правда, у всех у них были обреченные лица.

София не такая смуглая, как кажется. Блики от света лампы ложатся на ее лицо. Во сне она слегка золотится от сознания своего превосходства.

1953

ПИСЬМО САПОЖНИКУ

Досточтимый сеньор!

Я с легким сердцем заплатил за починку башмаков столько, сколько вы запросили. И потому письмо, отправить которое моя святая обязанность, несомненно, вас удивит. Вначале ничто не говорило о катастрофе. Я с превеликой радостью принял от вас башмаки, уповая на их новую долгую жизнь, довольный сбереженными деньгами: всего за несколько песо — почти новая пара обуви! (Именно таковы были мои мысли, и я не отрекаюсь от них.) Но как же быстро угасло мое воодушевление! Придя домой, я внимательно осмотрел башмаки. Мне показалось, что они слегка потеряли форму, стали грубыми и жесткими. Поначалу я не придал этой перемене большого значения. Ведь если хорошо подумать, починенная обувь всегда сперва выглядит какой-то чужой и почти всегда вызывает тяжелые чувства.

Здесь я считаю уместным напомнить, что мои башмаки до починки не были полной развалиной.

Вы сами отпустили два-три лестных комплимента насчет качества материалов и прочности шитья. Очень хвалили вы и фабричную марку. Словом, вы пообещали мне вернуть совершенно новую пару обуви.

Охваченный нетерпением, я не захотел дожидаться следующего дня и разулся, чтобы проверить ваше обещание. И вот я сижу с натертыми ногами и пишу вам это письмо, отнюдь не стремясь перенести на бумагу слова, вырвавшиеся у меня после тщетных усилий.

Башмаки не налезли мне на ноги. Как и у остальных людей, мои ступни сотворены из непрочной и чувствительной материи. А мне пришлось иметь дело с башмаками из железа. Не знаю, с помощью какого искусства вы смогли сделать их непригодными к носке. Сейчас они стоят в углу, с перекошенными носами, как бы затаив насмешку.

Итак, все мои усилия надеть их пошли прахом. Я начал пристально рассматривать сделанное вами. Откровенно говоря, в сапожном деле я — полный невежда. Мне известно только, что одни башмаки причиняли мне страдания; о других же я вспоминаю, напротив, с нежностью — как вот об этих, когда-то мягких и податливых.

Я отдал вам в починку превосходные башмаки, верно служившие мне не один год. Мои ступни чувствовали себя в них как рыба в воде. Они были больше чем просто башмаки — часть моего тела, спасительное прикрытие, придававшее моей походке размашистость и уверенность. Кожа их защищала меня поистине как моя собственная. Правда, они начинали уже показывать признаки износа. Прежде всего подметки — истончившиеся настолько, что стало ясно: башмаки доживают последние дни. Когда я пришел к вам, через дыры в подошвах уже можно было видеть носки.

Затем каблуки. Походка у меня слегка косолапая, и каблуки носят отчетливые следы этого старого, так и не искорененного мною порока.

У меня возникло горячее желание продлить жизнь моих башмаков. Желание, по-моему, совсем не предосудительное: напротив, оно — признак скромности и даже смирения перед жизнью. Вместо того чтобы выбросить их, я решил подарить им второе существование — конечно, не настолько славное и блестящее, как первое. Кроме того, привычка людей, весьма небогатых, ремонтировать обувь, если я правильно понимаю, составляет modus vivendi[4] вам подобных.

Должен признать, что изучение плодов вашего труда навело меня на довольно-таки невеселые мысли. Вот одна из них: вы не любите свою работу. Если вы, забыв обиду, навестите меня и пристально рассмотрите башмаки, то признаете мою правоту. И обратите внимание на прошивку: слепой не мог бы сделать хуже. Кожа обрезана с необъяснимой небрежностью: края подметок вышли неровными и опасным образом выступают наружу. По всей вероятности, в вашей мастерской нет нужных колодок: башмаки стали совершенно бесформенными. Вспомните: даже изношенные, они сохраняли приятные глазу очертания. А теперь…

А попробуйте-ка пощупать их внутри! Вы обнаружите странную полость, в которую влезет разве что лапа какой-нибудь рептилии. И еще одна неприятность: у самых носков — некий выступ, твердый, будто из цемента. Как такое возможно? Мои ноги, сеньор сапожник, — это обычные ноги, такие же, как ваши (если, конечно, у вас конечности человеческого существа).

Но достаточно. Я написал, что вы не любите свою работу: это действительно так. Обстоятельство, печальное для вас и рискованное для ваших клиентов, явно не склонных бросать свои небольшие деньги на ветер.

Замечу кстати, что моим пером движут не корыстные соображения. Я беден, да, но не мелочен. И я вовсе не пытаюсь посредством своего письма вернуть деньги, уплаченные за ваш разрушительный труд. Ничего подобного. Я пишу вам со всей искренностью и простотой, чтобы призвать вас полюбить свою профессию. Я поведал вам трагедию моих башмаков, чтобы внушить вам почтение к занятию, выпавшему вам на долю, занятию, которому вы учились в молодости… Прошу прощения, ведь вы и сейчас еще молоды. Тем лучше: значит, если вы забыли, как чинят ботинки, — у вас есть время начать все сначала.

Нам так не хватает мастеров, похожих на умельцев прошлых лет… Они работали не из-за денег, а из уважения к священным законам ремесла. Законам, над которыми, взяв в руки мои башмаки, вы надругались.

Я с удовольствием рассказал бы вам о сапожнике из моей родной деревни, с любовью и тщанием чинившим мне башмаки в далекие времена моего детства. Но у меня нет намерения пристыдить вас посредством примеров.

И последнее: если вы почувствуете, что в вашем сердце рождается не раздражение, а раскаяние и что оно готово привести в движение ваши руки, зайдите ко мне домой, заберите башмаки, почините их как надо — и у меня не будет к вам никаких претензий. Обещаю вам, что если мои ноги наконец-то смогут оказаться внутри башмаков, то вы получите от меня великолепное благодарственное письмо, где будете названы прекрасным человеком и примером для всех сапожников…

Искренне Ваш, и т. д.

1945

БЕЗМОЛВИЕ ГОСПОДА БОГА

Думаю, обычно так не поступают: не оставляют незапечатанных писем на столе, чтобы Господь их прочел.

Загнанный чередой мелькающих дней, измученный неотвязными мыслями, я оказался в этой ночи, как в темном тупике. В ночи, стоящей у меня за спиной, словно стена, и распахнутой передо мной, как вопрос, ответов на который не счесть.

Обстоятельства толкают меня к отчаянному поступку, и я кладу это письмо перед глазами Того, кто видит все. С детства я отступал и отступал, оттягивая этот миг, но все же он наступил.

Я не пытаюсь предстать перед Господом самым страждущим из людей. Ничего подобного. Близко ли, далеко, наверняка есть и другие, кого загнала в тупик ночь вроде этой. Но я спрашиваю: что сделали они, чтобы все-таки жить? Да и живыми ли они вышли из этого тупика?