Анатолий Гулин - И не комиссар, и не еврей… Страница 6

Как-то утром, расспросив у женщины, пустившей нас на ночлег, дорогу до ближайшего села, мы отправились в путь. Товарищ мой в тот день был мрачнее тучи. Он видел плохой сон, предвещавший нам сегодня какую-то беду. Сюжет его сна я забыл, помню только, он был убежден, что если бы приснились волы – тогда все было бы хорошо. Я посмеялся над его суеверием, но это еще больше разозлило его. Он стал рассказывать подробности своего “плохого” сна, а я продолжал подтрунивать.

Мы уже миновали поворот дороги к какому-то большому селу, когда из находящейся у дороги конюшни выскочили несколько парней, которые с криками “партизаны!” схватили нас и потащили в конюшню, где было двое немцев. Один из них прихватил винтовку и повел нас, а парни продолжали кричать, что мы партизаны и что нас надо расстрелять.

“Hy, что я говорил тебе? – спросил Лука. – Плохие сны всегда сбываются… Расстреляют нас”. Немец привел нас в комендатуру села, показавшегося мне очень большим. Мы, по-видимому, сбились с пути, так как всегда избегали больших сел.

Мы оказались в комнате, вроде приемной, где стояли пара столов и несколько стульев. Вошел переводчик-немец и спросил, кто мы, откуда и куда идем. Я сказал, что мы из города Шахты, что живу я на улице

Ворошилова (я назвал эту улицу на случай проверки, полагая, что в

Советском Союзе не может быть города, где бы не было улицы

Ворошилова), и назвал номер дома. Сказал, что мой товарищ тоже из города Шахты и тоже с улицы Ворошилова. Далее я рассказал, что нас везли на работу в Германию, но дорогой эшелон разбомбили. Многие погибли, а оставшимся в живых было приказано добираться самостоятельно до города… (я назвал какой-то близлежащий город, теперь уж не помню какой). Вот мы и идем туда. Я рассказал эту историю, так как совсем недавно слышал аналогичную об эшелоне, увозившем наших людей в рабство в Германию. Переводчик сказал, что им известно о разбомбленном эшелоне, но он не понимает, каким образом мы очутились так далеко от железной дороги. На это я ответил, что мы не местные, эти края не знаем, сбились с пути и потому оказались здесь. Мой ответ, как видно, удовлетворил переводчика, и я, заметив это, попросил оказать нам содействие, а также выдать справку, чтобы нам не мешали идти дальше на ту станцию, куда мы должны прибыть. Во время нашего разговора Лука был рядом, все слышал, и я был уверен, что если его будут тоже спрашивать, то он сумеет повторить мой рассказ. Но вместо этого переводчик повел

Луку Сандыгу, как он назвался мне когда-то, в смежную комнату.

Разговор через неплотно закрытую дверь доносился слабо, но я уловил, что на вопрос о фамилии он ответил “…енко”, а имя я и вовсе не расслышал. Я пришел в ужас: что, если меня спросят имя и фамилию моего товарища, а я не смогу назвать их, поскольку он их только что изменил.

Вот идиот! Но все обошлось, меня больше ни о чем не спрашивали. Мой товарищ вернулся с бумагой, в которой нам предписывалось явиться в такое-то село для временного трудоустройства. Мы вышли на улицу.

“Ну, что твой плохой сон?” – спросил я. Где мы провели эту ночь, память не сохранила, но я прекрасно помню, что мы получили по куску хлеба и по миске какой-то похлебки.

Обсудив детально сложившуюся ситуацию, мы решили временно бродяжничество прекратить и пойти по данному нам адресу, а там будет видно.

Утром, расспросив о дороге, мы с Василием Соколенко – так теперь назывался мой товарищ – отправились в путь. Пройдя несколько километров, мы увидели в поле два столба с проволочной сеткой вверху, на которой красовалась надпись “Госхоз садовый…”, а за ними в отдалении были видны фруктовые деревья.

Я оторопел: никогда ранее я здесь не был и даже не мог быть, но все мне хорошо знакомо, все это я уже видел. И тут я вспомнил – сон!

Сон, о котором говорят “вещий”.

Год или более тому назад мне приснился сон: я видел эти два столба с надписью “Госхоз…”, я видел фруктовый сад, я работал в этом саду, окапывая фруктовые деревья, обрезая ветки садовым ножом. Я видел пожилого бригадира, который руководил работами. Раньше никогда не видел фруктовых садов, не видел я, как окапываются яблони и груши, не видел садовых ножей и не знал, как нужно обрезать деревья. Как только мне могло присниться такое? Но ведь приснилось!

И вот теперь, отдав в контору выданную нам в комендатуре бумаженцию, мы были определены на работу к пожилому бригадиру (которого я видел во сне), были поставлены на довольствие в виде пары пригоршней кукурузной крупы в сутки и были направлены на постой к женщине с двумя ребятишками, муж которой был на фронте.

Постичь премудрости порученного нам круга работ было делом несложным. С лопатой я был знаком с детства, хотя особой любви к ней не питал, а садовый нож не является сложным техническим устройством, и я быстро освоил работу с ним.

Работать приходилось “от звонка до звонка”, которые подавались ударами в рельс. Получаемую крупу мы отдавали хозяйке, которая из нее варила нам похлебку, добавляя еще что-то из своих скудных запасов.

Женщина эта жилa бедно, питалась с детьми плохо и еще умудрялась подкармливать нас. Великое спасибо ей!

Тем не менее я был всегда голоден и с нетерпением ждал, когда созреют яблоки. Есть я их начал еще маленькими, совершенно зелеными и довольно противными на вкус. Когда яблоки созрели, я стал уничтожать их в колоссальном количестве: зараз я мог съесть ведро яблок. Фантастично, но это так. А есть все равно хотелось, и я стал варить повидло. Набрав ведро яблок сладких сортов, я освобождал их от серединки и ставил ведро на костер. Варил до тех пор, пока яблоки не превращались в однородную массу.

Удивительно, что ведром свежих яблок я не наедался, а этого же количества, превращенного в повидло, мне хватало, чтобы быть сытым.

В этом саду были абрикосы, сливы, груши и еще что-то, но не помню, чтобы я их ел.

Другая серьезная проблема – одежда. Ватные брюки, которые я выменял на военную формy, были хороши зимой, но жарким летом – явно не по сезону, да к тому же износились так, что были похожи на тюль, из которого торчали клочья ваты. Пределом моих мечтаний было раздобыть немецкий мешок из-под сахара, сделанный из белой очень прочной, плотной ткани с синей полосой. Из этих мешков получались отличные штаны, сносу которым не было, а синяя полоса делала их похожими на генеральские брюки с лампасами. Увы, моей мечте не было суждено осуществиться. Мешок я так и не смог достать.

Не менее серьезной проблемой была обувь. Мои армейские ботинки окончательно развалились, а о новых нечего было и мечтать.

Единственно, что можно было делать, – бесконечно ремонтировать ботинки, чем я и занимался. Часами сидя около деревенского сапожника и наблюдая за его работой, я детально изучил технологию сапожного ремесла вплоть до пошива сапог. Но мало знать, как делать, нужен еще и материал. А вот с ним дело обстояло совсем скверно. Для подошв можно было бы использовать старые автопокрышки, но немцы чересчур аккуратный народ, чтобы выбрасывать их. Немцы не выбрасывают ничего и утилизируют даже то, что вроде бы и утилизировать невозможно.

Однажды в сад явились двое полицаев и отвели нас в управу, сказав, что после проверки отпустят назад. Однако из управы с группой других людей нас повели, уже под охраной, в какое-то большое село. Там находился немецкий строительный отряд, состоявший в основном из австрийцев пожилого возраста и нескольких немцев средних лет из нестроевых. Этот отряд занимался ремонтно-восстановительными работами, и нас использовали как чернорабочих. Жили мы в вагонах и все время переезжали с места на место. Было нас человек тридцать – тридцать пять. Закончив ремонт в одном месте, ехали на новое, туда, где после очередных бомбежек требовались восстановительные работы.

Отношение к нам со стороны большинства, главным образом австрийцев, было вполне удовлетворительное.

Двое из немцев говорили по-русски: один хорошо, так как несколько лет до войны он работал специалистом на каком-то ленинградском заводе, а второй владел русским языком значительно хуже. Однажды среди немцев стало заметно радостное оживление, у нас же усилили охрану и двери вагона закрыли наглухо. Как выяснилось вскоре, их радость была вызвана тем, что отряд покидает Россию и едет…

Куда едет? Кто называл Францию, кто – Италию, но хоть то, хоть другое, считали они, лучше, чем Россия. Нас же это далеко не радовало.

Как мы ехали, каким путем, я не помню. То останавливаясь чуть не у каждого столба, то рыская в стороны, как зайцы, то возвращаясь назад, мы наконец однажды утром оказались в Вене. Двери нашего вагона широко раскрылись, и нам скомандовали выходить строиться.

Немец, хорошо владевший русским языком, сказал, что сейчас нас поведут по городу, чтобы показать красавицу Вену. Не понимаю, чем был вызван этот жест, но я очень доволен, что хоть в качестве такого