Алексей Кошкин - Люди и те, кто против них Страница 6

Такие мысли держали его в напряжении довольно давно. Если агентства, наконец, не станет, если запретят их деятельность здесь — придется возвращаться домой. Но как? Тут личное… Так рвался сюда Синьоретти, так горел — человек пожилой, семейный, преуспевающий — здесь, в Великодержавии, рай для журналиста! Дерзкие факты, разоблачения, огромная жажда информации у народа, огромная жажда обрести профессионализм у местных коллег; вот-вот эта страна поймет, постигнет, поймает западный ветер свободы… А сейчас, когда опускаются руки, когда удивляешься порой, насколько эти люди не уважают себя, как они беспомощно злы, как они вообще еще живые — как я приеду к жене, которую оторвал от себя на десять лет, к детям, которые усмехнутся: «Что, папа, как там? Ты уже научил их свободе?» Старший сын, богослов и философ, будет, конечно, иметь в виду свободу выбора, которую всем предоставил Бог. А выбору, сын, их учить не надо. У них и так огромный выбор. Например, товаров, на которые не хватает денег. Выбор болезней, от которых здесь не умеют лечить. Выбор из двух зол, или даже больше… И самый главный, традиционный — кого ненавидеть. Ну, тут большая тема, большая беда… В общем, никому не нравится терпеть поражение, подумал директор. Ненавидят, в основном, нас, носителей других языков, носителей другой культуры; или даже носителей просто культуры, здешней — их все меньше…

А пока есть агентство — есть люди, крепкие, веселые. Они как будто светятся на фоне местного уныния и сумрака. Некоторые даже друзья… Хотя Синьоретти не любил заводить друзей. За годы работы в Великодержавии столько их предало его, предало работу. Их купили, напугали? Слухи; люди с непроницаемыми лицами, непонятные телефонные звонки, одна заказная статья, другая, третья… Смотришь, а человек-то уже не светится. Вот загадка, да? А я — нет, не вернусь домой так, чтобы отводить глаза. Не дам себе поставить мат, лучше кулаком по доске — трах! Да это и не игра — у меня фигур вдвое меньше и тот, играющий за черных, держит меня под прицелом. Направил револьвер и держит!..

Именно после такой записки закрылось агентство «Независимое бюро», в соседнем здании. По слухам, чтобы освободить журналистов, взятых в плен на войне, понадобились огромные деньги и выполнение каких-то там особых условий… Невероятными усилиями собрали деньги, а выполнить условия обещал генерал из Великодержавной Службы Безопасности, ВСБ. А через месяц смотрю закрылось «Независимое бюро», кто-то уехал, кто-то перешел ко мне, а кто-то вообще пропал…

Идет война, настоящая война! Нет, не та, что с Островом, который поднялся против Великодержавии, борется за независимость от центральной власти… Нет, война всех против всех, и не найти союзников в этой войне.

Через день в кабинете директора раздался телефонный звонок. Говорил глухим, нарочно измененным голосом автор той записки.

— Почему вы не пришли?

— Я вам не доверяю, — ответил Синьоретти. — Почему вы не подписались? Почему обратились именно ко мне? Странно было бы придти на встречу неизвестно с кем, одному. Что вы хотели сообщить?

— Очень важная информация! Надо немедля предать огласке это дело, иначе все погибло. Почему именно к вам… Мы встречались в Европе, нас знакомили, — сказал голос, и Синьоретти узнал его. Он чуть не назвал его по имени, но осекся — их могли слышать.

Синьоретти обещал встречу. Назначили в кафе.

В кафе появился грузный и равнодушный парень, он отвел директора в другое кафе, далеко от агентства. За столиком сидел господин Халиев, в прошлом спортсмен, также в прошлом депутат Великодержавской Думы, а ныне Бог знает кто. Кажется, коммерсант, но на свой манер. Кто их, местных, разберет? Синьоретти кивнул ему.

— Вы мне звонили?

— Давайте уйдем отсюда, — сказал Халиев, поднимаясь. — Поговорим в автомобиле. Это опасно и срочно. Клянусь, вы заинтересуетесь моей информацией! Но всего я вам не скажу, во всяком случае, сейчас.

Разговор состоялся.

О, говорил бывший депутат, это будет удар! Полетят головы. Его, Халиева, голова не полетит. Он скоро будет далеко, уедет из Великодержавии в неизвестном направлении.

У него арендовали пароходы. Кто — он не скажет, только намекнет, что это один из мятежников с Острова. Вы знаете, Синьоретти, засекреченные последние военные новости? Армии у мятежников больше нет, остались лишь небольшие группы экстремистов. Они ходят вдоль побережья на старых парусниках и убивают всех, кого увидят. А генералы Великодержавии разжирели на этой войне, они не хотят воевать. И, по секрету скажу вам, Синьоретти, не будут воевать. Потому что больше никому это не надо. Пьеса окончена! Будет объявлено, что Остров снова в подчинении у Федерации, Президент одержит очередную победу, народ снова почувствует свое единство.

Но пьеса окончена только для дураков, Синьоретти. У нее есть второе, секретное, действие. Никому не известные актеры будут играть за закрытым занавесом. И тут-то появятся мои пароходы.

В них золото, Синьоретти. Я послал двух своих людей участвовать в погрузке. Они рисковали жизнью, но их никто не узнал. Там все забито золотом! Во всех банках Великодержавии столько нет.

Остров? Остров пропустит мои пароходы. Я уверен, что золото и предназначается мятежникам. Актерам заплатили за их работу! Мой человек видел у парохода одного из командиров мятежников, из тех, кого давно проклял Президент.

Моя роль невелика. Я просто решил нагреть руки на войне. Оставим подробности, скажу лишь, что я совершил ошибку. Меня опередили, и сейчас многие хотели бы видеть меня мертвым. С самого начала я обещал помочь транспортом, Синьоретти, и я это обещание сдержал. Теперь пароходы потеряны для меня, а это состояние и доход!

Пока они беседовали, у Синьоретти все больше портилось настроение. Халиев был горяч. Он возбуждался и прижимал к груди сжатые кулаки. В открытом автомобиле они сидели вдвоем; телохранители бывшего депутата стояли поодаль, один спереди, другой сзади. Синьоретти подозревал, что где-то прячутся еще, но его это не слишком интересовало.

Едва директор узнал о чем пойдет речь, его прошиб холодный пот. Он понял: вот оно! То, из-за чего разгромят его агенство. Но каким будет последний материал, а? Вот это информация! Он беззвучно застонал от восхищения и уставился на собеседника, не отрывая от него взгляда.

Халиев замолчал, потом прикрыл ладонью налитые кровью глаза. Отдохнув, он наклонился к уху директора и прошептал:

— Я знаю, что один из пароходов находится на стоянке неподалеку от города Гермеса. Он пробудет там еще некоторое время, а затем пойдет в сторону Острова. Наверное, заберет тех, кто посвящен в это дело, и дальше за границу. Остальные пароходы я потерял из виду. Но я хочу, чтобы все они попали в руки иностранной полиции.

— Вы что, раскаялись в своей прошлой жизни? — спросил директор. — И по гуманным соображениям решили посадить своих сообщников?

— Нет, просто я погиб, Синьоретти, — болезненно ухмыльнулся Халиев. Вся моя сеть, все мои добровольные помощники и друзья уничтожены! Эти ребята, что пришли со мной на встречу — последние верные. Хорошо, что у меня не было семьи… Остается только укусить и бежать.

Прошли сутки.

Синьоретти пригласил нескольких журналистов, из тех, кому он доверял. Они были молоды и еще не потеряли в его глазах; да, наверно, и в своих собственных.

Директору хотелось курить. Однако, он считал себя слишком воспитанным человеком, чтобы курить в помещении, на рабочем месте и в присутствии подчиненных. Во всем цивилизованном мире это уже считалось неприличным. Поэтому он говорил нервно и отрывисто, потирая пальцы так, словно что-то солил.

— Это мерзко! — сказал он. — Думаю, что у всех такое же ощущение. Наша работа в этой стране — грязь. Скоро все захотим отсюда домой. Дома тоже есть работа, лучше, чище. А пока мы здесь — будет задание. Риск, смелость. Кажется, война скоро кончится. Это не только мое ощущение. На это намекает и официальная пресса, только пока не говорит точно. Их газеты, кстати, уже два года сообщают об окончании войны, однако сейчас это правда. У нас не осталось человека на Острове. Люди ждут новостей. Если кто-то из вас, господа, согласен побывать там…

— Я поеду.

— Не ожидал от вас, ведь вы моложе всех, — Синьоретти почти с испугом посмотрел на него. — Надеюсь, за вас не говорит ваше легкомыслие?

Остальные журналисты потупились и, кажется, были обрадованы.

Молодой журналист улыбнулся.

— Я не испугаюсь любого задания, я профессионал своего дела. И я много путешествовал.

Потом они беседовали с глазу на глаз. У молодого журналиста горели глаза, он жадно слушал директора. А Синьоретти говорил все медленней и неохотней, и на сердце его становилось все тяжелее.

— Так вот, слухи об окончании войны… Человек, который подбросил мне эти слухи, сегодня утром убит, застрелен возле своего дома своим телохранителем. Это бывший депутат Халиев…