Ольга Толмачева - Подружка Страница 6

— Мне жаль, что вы расстались, — вдруг сказала Аня.

— Нет, почему же — все логично, вы сказали… И это правильно.

— Но почему?

— Это была любовь, несовместимая с жизнью… — с моей стороны. Думаю, она пугала. Любого испугает. Представляете, жить на изломе… Захлёбываться от счастья…

— А теперь что же? Не захлёбываетесь?

— А теперь, Аня, «Начинает мне Господь — сниться. Отоснились — Вы»**. Теперь я не хохочу, а улыбаюсь, не гневаюсь, а печалюсь. Тише, спокойнее, покорнее. Все оттуда, — Светлана показала в потолок.

— А муж что же? Ему не обидно?

— Нет, ему хорошо. Понимаете, Аня, для жизни семейной нужно что–то другое: предсказуемость, ум, спокойное сердце, трезвый расчёт. Уважение к человеку. Тогда все выдержать можно.

— Вы что же, мужа не любите?

— С чего вы решили? Это самый дорогой мне человек!

— Дорогой — но не любимый? — прищурилась Мальвина.

— И дорогой, и любимый, и родной. Понимаете, Аня, родной — одна пуповина. Не разорвать… Что бы с кем ни происходило, куда бы кого ни заносило — терпишь, прощаешь… Это дом. Семья. Могилы.

— А этот ваш пресный благостный мир — сегодня… — У Ани хитро блеснули глаза. — Но скажите… Неужели вы бы не поменяли — представьте на миг, что произошла встреча… Любовь…

Светлана покачала головой. Пожала плечами:

— Говорю же вам: все оттуда. — Она снова показала в потолок. — Там решают, что с нами делать. Даже если кому–то и не нравится…

— А мы в Рим ездили, — сказала Аня и подняла фужер. Поставила локоть на стол, всмотрелась сквозь стекло в темно–вишнёвую жидкость. Слегка качнула бокал в руке. Вино скользнуло по тонкой поверхности, пришло в движение, затрепетало.

— Рим — вечный город, осколок рая, великолепнейший из городов… — мечтательно произнесла Светлана. — Я в Риме не была. Вам понравилось, Аня?

— Очень! — Лицо Мальвины озарилось светом. На губы легла лёгкая, неуловимая тень.

Улыбка? Вздох? Светлана замерла, вглядываясь в лицо. Эта улыбка… Не может абсолютно счастливый человек так улыбаться. Это улыбка человека, познавшего разочарование. Но как красиво лицо!

— Только в Риме можно почувствовать любовь ко всему миру, — сказала Аня.

— Жизнь бурлит?

— Повсюду: на узких улицах и маленьких площадях… Мы шли, держась за руки. На улице, под небом — как в храме. Думала, так будет всегда… — Аня горько усмехнулась. Жалобно посмотрела. — Красота и свобода — безграничная… — прошептала.

— Представляю… Дух захватывает…

Они уткнулись в бокалы и замолчали.

— А чего бы вам сейчас хотелось больше всего? — спросила Светлана.

— Честно? — глаза Мальвины вспыхнули.

— Я отгадаю, — Светлана предупредила движение. Закрыла глаза. — «…Я хотела бы жить с Вами В маленьком городе, Где вечные сумерки и вечные колокола. И в маленькой деревенской гостинице — Тонкий звон Старинных часов — как капельки времени. И иногда, по вечерам, из какой–нибудь мансарды — Флейта. И сам флейтист в окне. И большие тюльпаны на окнах. И может быть, Вы бы даже меня не любили…»*

— Это вы? Вы написали? Игорю? — Аня вплотную придвинулась. Восхищённо смотрела.

— Нет, не я. Моя подружка — Марина Цветаева. Я её обожаю.

— Цветаева — ваша подружка? — Мальвина охнула. — Сколько же вам лет?

— Э–э–эй! Осторожнее, Анечка! — Света шутливо замахала руками. — Я большая, но не до такой же степени! Не так много, Анют, — весело рассмеялась. — Хоть и подружка…

— Вы знаете… — Мальвина подбирала слова. — Вы такая… тёплая… Так чувствуете… Мне стыдно, что я вам говорила… Эти стихи… я ещё никогда… я… мне никто не читал…

— А мне читал — Игорь. Он открыл мне Цветаеву. До него я не чувствовала. Её слова мне были пустыми звуками. А потом словно вгляделась, прониклась. И ты почитай. Женщина — одна из нас, такая же глупая и беззащитная, как и мы с тобой… с вами… влюблялась и любила. И не один раз, между прочим! Хоть и жила в прошлом веке — ни мобильных, ни телефонных будок.

— А почему, скажите, вы мне то «ты», то «вы» говорите?

— Да? Не заметила. Наверное, «ты» — это когда очень тепло, близко, «вы» — дистанция. Видимо, не могу определиться. Извините. Извини.

— А ваш этот… Игорь — мне кажется, он холодный, рассудочный, влюблённый в себя тип. Хоть и музыкант. Если бы вы встретились…

— Мы не встретимся… зачем? — поспешила возразить Светлана.

— И у него появилось бы желание побыть с вами хоть один час — хотя бы в аэропорту… как мы с вами… сегодня, здесь… Вы не представляете, как бы он удивился… и как бы пожалел, что не оценил, просмотрел вас — смешную девочку с обезьяной… О! Хотела бы я на него посмотреть! — Мальвина громко рассмеялась.

— Это уже ни к чему. Пусть живёт, не мучается… и он не холодный — напрасно вы так.

— Почему вы все время его оправдываете? — вдруг воскликнула Аня и нетерпеливо откинулась на стуле. — Все русские так — сглаживают, не видят очевидного, обходят углы. Немка или француженка ни за что бы! Он чёрствый — я же вижу! Не откликнулся на стихи… Хоть слово тёплое вам сказал?

— Стихи?

— Но вы же ему писали стихи — я уверена! Писали?

— В юности все пишут… — неуверенно сказала Света.

— Не все! Я — не пишу!

— Да, но вы танцуете…

— А кто не танцует? Вон, посмотрите, — Аня кивнула на большой монитор, где транслировали танцевальное шоу.

— И на полки с книжками посмотрите. Кто только не пишет. — Светлана указала на газетный киоск. — Аня, этот разговор ни о чем. Оставьте мне мои заблуждения. — Она шутливо обхватила себя за плечи, словно оберегаясь. Захлопнулась. — «Солнце — моё. Я его никому не отдам», — засмеялась. — «Пусть себе руки, и губы, и сердце сожгу!» Кстати, тоже подружка написала.

— Цветаева?

— Она. Чудо, правда?

— Вам надо понять, что ваш Игорь — не тот, кого вы себе надумали… — продолжила Мальвина.

— Аня, не хочу! — запротестовала Света. — Пусть будет так, как я чувствую. Игорь у меня здесь, в юности, — приложила руку к груди. — Пусть там остаётся! Не трогайте, Анечка.

Они замолчали.

— Он не должен со мной быть — так распорядились… — тихо сказала через минуту.

— Там? — показала Аня в потолок и фыркнула. Закрыла ладонью рот. — Извините.

Они ещё много о чем говорили. Светлана читала стихи и рассказывала, как неэкономно любила Цветаева — себя не берегла. Пылко любила, только так могла «выдышаться в стих»*.

Аня слушала — то удивляясь, то протестуя, но в общем–то была согласна, что строчки чудные — мороз продирает, и навряд ли, живя по–другому, поэтесса оставила бы проникновенную стопку восхитительных стихов — в дар.

— Значит, мы ничего не решаем? По вашей логике? — вдруг спросила Аня.

— Можем наблюдать, прислушиваться. Выводы делать. Что–то понять в себе, лучше стать… Изменишься сам — изменятся и обстоятельства… Я так думаю… — ответила Света.

А ещё Аня говорила, что мечтает отправиться в дальнюю экспедицию — куда–нибудь на север или ещё дальше, где живут суровые, немногословные люди, честные и бесхитростные, потому что только на краю земли, вдали от цивилизации, можно встретить искренность и настоящие чувства — где же ещё? Не в клубах же, не на дискотеках! А настоящих мужчин почти совсем не осталось — может быть, они вымерли? Истреблены?

А в жизни ей хочется заняться чем–то особенным — нужным, полезным, что увлекло бы, поглотило без остатка. И она не прочь объехать весь свет.

Света соглашалась, что любовь окрыляет душу. И какое счастье — любить. Как это сложно — среди тысяч и миллионов лиц найти своего единственного — почти невозможно… на грани фантастики… И как в наши дни измельчали мужчины — любят с оглядкой, расчётливо, как жаль…

В бар входили и уходили люди. Многих они видели уже не впервые. Как старым знакомым, им порой улыбались — примелькались… За столько часов ожидания!

Осмелев, Света призналась, что во времена королевы Виктории она жила в старом английском замке — на юге страны. Ей так кажется… И лишь Ане она может рассказать об этом, кто ещё будет слушать подобный бред?

А если когда–нибудь она все же встретится с Игорем, обязательно спросит: «Как живётся вам с простою Женщиною без божеств?», «Как живётся, милый? Тяжче ли? Так же ли, как мне с другим?»* — Цветаева подсказала нужные строчки.

Но навряд ли… Где его встретишь?

Ночь постепенно угасала. Наступал зыбкий предрассветный час. Две женщины — совсем юная и уже немолодая, все говорили, потеряв счёт времени, смеясь и печалясь, не могли наговориться. Со стороны казалось, что после долгой разлуки встретились две подружки — а может, сестры? Они долго не виделись, были рады встрече — столько новостей собралось.

Наступало утро — белое, долгожданное, сулящее надежду наконец–то выбраться из сонного, засыпанного снегом, богом забытого альпийского городка. Небо раздвинулось, стало выше, в большие окна аэропорта тихо вползал бледный утренний свет.