Аркадий Бабченко - Алхан-Юрт Страница 6

Около распахнутого настежь бокового люка, выливавшего на полянку волны света, облокотившись на броню, стоял Игорь, матерился на солдат, поднимая очередную смену караула, фишки по-армейски:

– Давай, давай, бегом! Шаволитесь, как сонные мухи. Что, четыре часа уже и в падлу отстоять? Быстрее, а то чехи свет заметят. Прикинь, пятнадцать минут этих обмороков поднимаю, – обратился он к Артёму, – в следующий раз гранату кину, влёт выскочат у меня! Вы чего, у нас спать будете?

– А где ж ещё? Что, по-твоему, пехота немытая в бэтэре нежиться будет, а начштаба и его персональный радист всю ночь на бугорке мёрзнуть должны? И так уже яйца звенят, отморозил всё на хрен. У вас в бэтэре тепло?

– Нет, мы движок не заводим. Его сейчас ночью да по воде – за пять километров слышно будет. И соляры мало… Да ладно, нас тут много, надышим.

– А место есть?

– Найдём. У нас фишка сегодня больша-а-ая. – Он улыбнулся, пропустил вперёд Артёма и полез в люк. – Решили ночь на трое ломать, с семи до семи по четыре часа получится. Долго, зато выспаться можно. Устали люди… Под башню вон ложись, на ящики.

В машину их набилось человек двенадцать. На десантный диван с одной стороны накидали тряпья, получилась лежанка. Там разместилось четверо. Двое легли на подвешенные над диваном носилки. Ситников согнал с командирского места дремавшего там наводчика, заснул сидя. Рядом с ним захрапел водила. Кто-то лёг позади них, в углублении для брезента. Наводчик переполз на свой стульчак, примостился, положив голову на коробку КПВТ. Артём пролез мимо него под башню, стукнулся лбом о коробку с лентами, затылком о пулемёт, бушлатом зацепился за боковую турель, втиснулся в пространство между телом спящего пехотного взводного и бронёй, продавил своим весом местечко, завозился на ящиках c патронами. Ящики были навалены на попа, их острые углы резали тело сквозь бушлат, давили на рёбра. Артём поворочался, выбрал себе опору на четыре точки – один угол под плечо, один под задницу, один под колени и один под ступни, голову положил на живот парня, спавшего на месте брезента, шапку надвинул на глаза, ремень автомата намотал на руку.

Было ужасно неудобно. Нутро бэтэра тускло освещалось двумя лампочками, в полумраке, куда ни глянь, везде были навалены спящие тела. «Вот уж действительно гроб на колёсах, – подумал Артём, – братская могила. И придумают же технику. Тут и одному-то не развернуться, не то что двенадцати рылам. Одна „муха“ – и всем конец, в такой тесноте никто не вылезет. Мне так точно отсюда не выбраться. Самое поганое место: под башней, прямо в середине».

Артём закрыл глаза, сквозь дрёму подковырнул пехоту:

– Слышь, мужики, у вас фишка не заснёт?

– Не заснёт.

– А то случ-чего одна «муха» – и напишут маме, что служба у сына не сложилась.

– Сплюнь.

Артём поплевал три раза, постучал себя по лбу, зевнул и, пробормотав «не будить, не кантовать, при пожаре выносить первым», отключился.

Проснулся он минут через двадцать. Отдавленное углом плечо невыносимо резало, согнутые ноги сводило судорогой. Но самое поганое то, что ужасно болел мочевой пузырь – на холоде организм, сохраняя тепло, выводил лишнюю влагу, и Артёму нестерпимо хотелось отлить. Так было всегда, в Черноречье они даже сверяли по этому делу часы – через каждые пятьдесят минут взвод, как один, просыпался и шёл мочиться.

Артём глянул на пехоту в надежде, что хоть кто-то проснётся. Но никто не шевелился, все спали.

«Не вылезти, – с тоской разглядывая груду застилающих дорогу тел, подумал Артём, – придётся терпеть. Вот сука, только что мочился же… Видимо, похолодало».

Оставшаяся ночь прошла в бредовом полузабытьи. Он то на пять минут проваливался в темноту без сна, то просыпался. Всё время в машине шло движение. Кто-то приходил с фишки, кто-то вылезал, кто-то залезал, кто-то, проснувшись, курил, кто-то подыскивал себе место. Вся эта кутерьма проходила мимо сознания Артёма, не задерживаясь в нём. Просыпаясь, он сам тоже ворочался, менял положение. Тело постоянно затекало на острых углах. Было холодно, мокрые вещи не высохли, его трясло… И всё время мучительно хотелось по-малому.

Наконец, очнувшись в очередной раз, Артём понял, что терпеть этот сон он больше не сможет. Надо как-то выбираться из ледяной машины – попрыгать, помочиться, развести костёр, обсушиться. Он приподнялся на локтях, огляделся. Ситникова не было, через приоткрытый командирский люк в машину проникал свет.

Артём, торопясь, перекатился через сиденье, откинул крышку и полез наружу, как щенок, поскуливая от боли в мочевом пузыре. Быстро-быстро, боясь не успеть, он спустился вниз и, облегчённо вздохнув, зажурчал под колесом.

– Мама дорогая, как хорошо-то… А-а-а… Как бога за яйца подержал…

Струйка, пару раз брызнув, иссякла. Артём удивлённо вскинул брови:

– И всё? Так хотелось, думал океан налью, а это всё? – Его вдруг озарило: – Блядь! Сука! Я ж себе мочевой пузырь отморозил! – Артём повернулся вокруг своей оси, ища справедливости. Мысль, что в его организме, раньше никогда не подводившем, теперь нарушена какая-то функция, сильно задела его. Мочевой пузырь – не бэтэр же, не починишь. Абзац. – Вот паскудство! Чехи, гады, сволочи! Ну, суки, я вам это ещё припомню!

На улице уже рассвело, ранняя рассветная дымка стелилась по земле. Метрах в десяти от машины, греясь около куцего костерка, сидела пехота, жгла снарядные ящики: с дровами в степной Чечне напряжёнка. На огне стоял термосок, от которого шёл ароматный пар.

Артём, всё ещё озлобленно матерясь, подошёл к костерку. Пехотный взводный, не глядя на него, подвинулся на дощечке, приглашая присесть. Больше никто не пошевелился, бессонная холодная ночь всех довела до апатии.

– Чего ругаешься-то? – спросил взводный.

– Мочевой пузырь отморозил.

– А-а… Бывает… – Взводный отломил от снарядного ящика одну дощечку, экономно бросил её в костёр.

Артём присел рядом с ним, стянул сапоги, пододвинул их к огню. Мокрая кирза запарила. Тепло от костра приятно согревало прозябшее насквозь тело. Артём вытянул ноги, пошевелил пальцами, наслаждаясь теплом.

Термосок пыхнул в лицо ароматным парком. У Артёма закружилась голова, в животе заурчало. Он вдруг вспомнил, что последний раз по-человечески ел вчера утром. От этой мысли он почувствовал резкий голод.

Втянув воздух ноздрями, он картинно шмыгнул носом, придуриваясь, улыбнулся по-клоунски:

– А чего, мужики… Как бы это подипломатичней спросить… Пожрать есть чего-нибудь?

Никто не ожил, не улыбнулся. Кто-то, упёршийся подбородком в колени, не поднимая головы ответил:

– Настой из боярышника. Сейчас закипит.

– Всё?

– Всё.

– А-а… А вода откуда?

– Из болота.

– Она ж тухлая. Таблетку-то обеззараживающую хоть кинули?

– А толку? Её четыре часа выдерживать надо. С голоду сдохнешь.

Таблетками этими, которые им клали в сухпайки, они почти никогда не пользовались. Так, когда было время и много воды. В основном воду пили сырую – из канав, луж или местных речушек. И странное дело, никто не заболевал, хотя с каждым глотком они втягивали в себя годовую норму болезнетворных микробов. Не до этого было. Организм в экстремальной ситуации нацелен только на одно – выжить и на всякие мелочи типа брюшного тифа просто не обращал внимания. Пустые желудки перемывали кишечные палочки, как попкорн, высасывая из них всё до последней калории.

Он мог спать зимой в мокрой одежде на камнях, за ночь примерзая к ним волосами, и хоть бы кашлянул.

Болезни начнутся потом, дома. Выйдет страх ночными криками и бессонницей, спадёт напряжение, и полезет из него война наружу чирьями, вечной простудой, депрессией и временной импотенцией, полгода будет ещё отхаркиваться солярной копотью от «летучих мышей».

Термосок закипел, забулькал. Петрович, сорокалетний контрактник, руководивший варкой, подцепил его веточкой, обжигаясь, поставил на землю и той же веточкой помешал настой.

– Готово. Давайте котлы.

Протянули котелки. Петрович разлил в них мутную, пахучую жидкость. Термосок быстро опустел. Петрович отдал его сидящему рядом солдатику:

– Иди зачерпни ещё воды. И боярышника принеси.

Котлов было мало, и их пустили по кругу. Когда подошла его очередь, Артём сжал ладонями горячий закопчённый котелок, вдохнул опьяняющий аромат тёплой пищи и, поняв, что если сейчас же не насытит чем-нибудь желудок, то умрёт на месте, глотнул.

Горячее варево теплом прокатилось по пищеводу, тяжело провалилось в живот. И тут же Артёма замутило – для голодного желудка настой оказался чересчур крепким.

– Фу, дрянь-то какая, – он отодвинул котелок, недоверчиво глянул на него, – а пахнет приятно… – Он понюхал, глотнул ещё раз. Нет, на пустой желудок это пить нельзя, вырвет. Слишком жёсткое пойло.

После горячего есть захотелось совершенно нестерпимо. Артём поднялся:

– Пойду пройдусь. Может, у кого ещё пожрать чего осталось.