Чимаманда Адичи - Половина желтого солнца Страница 6

Она переедет в Нсукку. Она будет жить в этом доме. Угву отошел от двери и уставился на кастрюлю на плите. Отныне жизнь его изменится. Он научится готовить жареный рис, будет экономить масло и подчиняться ее приказам. Угву стало грустно, но в его грусти чего-то не хватало; он был и надежды полон, и какой-то непонятной радости.

В тот же вечер, когда Угву стирал белье Хозяина на заднем дворе под лимонным деревом, он поднял глаза от тазика с мыльной водой и увидел ее — она стояла в дверях, глядя на него. Угву решил, что ему померещилось, ведь те, о ком он много думал, часто приходили к нему в мечтах. Он без конца вел воображаемые беседы с Ануликой, а перед сном, когда он ласкал себя, на миг являлась Ннесиначи с загадочной улыбкой. Но Оланну он видел наяву. Она шла к нему через двор. Она была в одном только покрывале, завязанном на груди, и Угву представил ее желтым плодом кешью, спелым и красивым.

— Вам что-нибудь нужно, мэм? — спросил Угву. Казалось, если дотронуться до ее лица, то кожа ее на ощупь будет гладкой, как масло, которое Хозяин достает из бумажной обертки и намазывает на хлеб.

— Давай помогу. — Она указала на простыню, что полоскал Угву, и тот медленно вынул ее из таза. Оланна взялась за один конец и отступила. — Выкручивай.

Они вместе выжимали простыню, держась за концы и глядя, как с нее струйками течет вода. Простыня норовила выскользнуть из рук.

— Спасибо, мэм, — поблагодарил Угву и от ее ответной улыбки будто стал выше ростом.

— Смотри, вон те папайи почти созрели. Lotekwa, не забудь собрать.

И голос ее, и сама она казались гладкими, полированными, как камешек на дне ручья, отшлифованный за долгие годы искристой водой, и смотреть на нее было все равно что любоваться таким камешком. Она направилась к дому; и Угву глядел ей вслед.

Он не хотел ни с кем делить заботу о Хозяине, боялся, что привычный порядок их с Хозяином жизни пошатнется, и все же мысль, что он может никогда ее не увидеть, была невыносима. Поздно вечером, после ужина, Угву подкрался на цыпочках к хозяйской спальне и прижался ухом к двери. Из спальни неслись стоны, громкие, хриплые — даже не верилось, что это она так стонет. Угву простоял долго, пока стоны не стихли, и ушел к себе.

Оланна, сидя в машине, кивала в такт музыке хайлайф.[17] Рука ее покоилась на бедре Оденигбо; она убирала руку, когда он переключал передачи, и смеялась, когда он дразнил ее Афродитой-искусительницей. Весело было ехать с ним рядом в машине с открытыми окнами, вдыхая пыльный воздух, под мечтательные напевы Рекса Лоусона. Оденигбо всего два часа оставалось до лекции, но он все равно предложил отвезти Оланну в аэропорт Энугу, и хотя Оланна отговаривала его для вида, ей было приятно. Когда ехали узкой дорогой через Милликен-Хилл, где с одной стороны зияла пропасть, а с другой нависала скала, она не стала просить Оденигбо сбавить скорость. Не взглянула она и на табличку у дороги, с надписью от руки кривыми буквами: Лучше всюду опоздать, чем успеть на встречу со смертью.

Когда подъезжали к аэропорту, Оланне взгрустнулось при виде стройных белоснежных самолетов, уходивших в небо. Оденигбо поставил машину у входа с колоннадой. Вокруг столпились носильщики, галдя наперебой: «Сэр? Мадам? Ваш багаж?» — но Оланна их почти не слышала, потому что Оденигбо притянул ее к себе.

— Жду не дождусь, нкем, — шепнул он, прижимаясь к ее рту губами со вкусом мармелада. Оланна хотела ответить, что тоже ждет не дождется переезда в Нсукку, но все было ясно без слов, и Оденигбо целовал ее, и по низу ее живота разлилось тепло.

Раздался гудок автомобиля. Носильщик крикнул: «Эй, здесь место для погрузки! Только для погрузки!»

Оденигбо разжал объятия и вылез из машины, чтобы достать из багажника ее сумку. Помог донести до кассы.

— Счастливого пути, ije ота, — пожелал он.

— Не лихачь на дороге, — отозвалась Оланна.

Она проводила его взглядом — кряжистого, в брюках цвета хаки и наглаженной рубашке с коротким рукавом. Двигался он решительной поступью человека, который никогда не станет спрашивать дорогу, а твердо знает, что найдет ее сам. Когда его машина скрылась, Оланна, опустив голову, потянула носом. Утром перед отъездом она во внезапном порыве побрызгалась его одеколоном «Олд Спайс», не признавшись Оденигбо — он посмеялся бы, и только. Человек он не суеверный, не поймет, что она взяла с собой частичку его. Как будто запах способен хоть ненадолго заглушить ее сомнения, помочь ей стать похожим на него — прибавить уверенности, побороть нерешительность.

Оланна повернулась к кассиру и написала на клочке бумаги свою фамилию.

— Добрый день. Мне, пожалуйста, билет до Лагоса в один конец.

— Озобиа? — Рябое лицо кассира расплылось в улыбке. — Дочь господина Озобиа?

— Да.

— Ах! Прекрасно, мадам. Сейчас попрошу швейцара проводить вас в зал ожидания для важных лиц. — Кассир оглянулся. — Икенна! Где этот дурень? Икенна!

Оланна, покачав головой, улыбнулась.

— Спасибо, не надо. — Ей совсем не хотелось сидеть в зале для важных лиц.

Общий зал был битком. Оланна сидела напротив троих бедно одетых ребятишек; они хихикали, а отец грозно посматривал на них. Ближе всех к Оланне сидела их бабушка, мрачная морщинистая старуха, она сжимала сумочку, бормоча под нос. От ее покрывала шел затхлый дух — по такому случаю наряд явно извлекли из сундука. Когда звонкий голос объявил о прибытии самолета «Найджириа Эйрэйз», отец вскочил и снова сел.

— Вы кого-то встречаете? — на игбо спросила у него Оланна.

— Да. Мой брат. Прилетает из-за границы, он учился там четыре года. — Говор выдавал уроженца Оверри и деревенского жителя.

— Вот как. — Оланна хотела спросить, из какой страны прилетает его брат и на кого учился, но раздумала. Мужчина мог и не знать.

К Оланне обратилась бабушка:

— Он первым из нашей деревни уехал за границу, и односельчане приготовили для него танец. Танцоры будут встречать нас в Икедуру. — Она гордо улыбнулась, обнажив коричневые зубы. Ее акцент был еще сильнее, чем у сына, Оланна с трудом ее понимала. — Соседки мне завидуют, но разве я виновата, что у их сыновей пустые головы, а мой сын заслужил стипендию у белых?

Объявили о прибытии еще одного самолета, и отец закричал:

— Chere![18] Это он? Он!

Дети вскочили, отец велел им сесть, а сам поднялся. Бабушка прижала сумочку к груди. Оланна смотрела, как садится самолет. Он коснулся земли, а когда заскользил по полосе, бабушка с криком выронила сумочку.

Оланна и сама испугалась:

— Что такое? Что случилось?

— Куда он едет? — Бабушка схватилась за голову- Chi m! Боже мой! Горе мне! Куда везут моего сына? Неужто обманули?

— Не волнуйтесь, он остановится. Он так всегда приземляется. — Оланна подняла с пола сумочку и взяла мозолистую бабушкину руку в свою. — Он остановится, — повторила она.

Оланна держала бабушку за руку, пока самолет не остановился. Буркнув что-то о глупцах, которые не умеют строить самолеты, старушка высвободила руку, и семейство устремилось к выходу для встречающих. Идя на посадку, Оланна то и дело оглядывалась, надеясь хоть одним глазком посмотреть на сына, прилетевшего из-за границы, но так его и не увидела.

Полет был тряским. Сосед Оланны громко хрустел горьким орехом кола и все пытался завести с ней разговор, а Оланна отодвигалась дальше и дальше, пока не оказалась прижатой к стенке.

— Я просто хотел сказать, что вы очень красивая, — объяснил сосед.

Оланна с улыбкой поблагодарила и уткнулась в газету. Расскажи она Оденигбо о попутчике, он посмеялся бы, как смеется обычно над ее воздыхателями, со своей всегдашней непоколебимой уверенностью. Именно эта уверенность и покорила ее два года назад в Ибадане, в дождливый июньский полдень, скорее напоминавший синие сумерки. Оланна приехала из Англии на каникулы. У нее был серьезный роман с Мухаммедом. Вначале она не обратила внимания на Оденигбо, стоявшего впереди нее в очереди за билетами в университетский театр. Могла бы и вовсе его не заметить, если бы не билетер, знаком подозвавший седовласого белого, стоявшего за ней. «Позвольте вам помочь, сэр», — выговорил билетер с нелепым «белым» акцентом, излюбленным невеждами.

Оланна была раздосадована, но не слишком — все равно очередь двигалась быстро. Она никак не ожидала столь яростного отпора от человека в коричневом костюме и с книгой в руках — Оденигбо. Он шагнул вперед, вернул белого в очередь и обрушился на билетера:

— Жалкий неуч! Чем белый лучше ваших земляков? Вы должны извиниться перед всей очередью! Сейчас же!

Оланна изучала взглядом его крепкую коренастую фигуру, дуги бровей за стеклами очков, а про себя уже прикидывала, как расстаться с Мухаммедом, причинив ему по возможности меньше боли. Вероятно, она ощутила бы самобытность Оденигбо, даже если б он и не подал голоса; все было ясно уже по прическе, по ореолу торчащих волос. Однако выглядел он ухоженным — явно не из тех, кто подкрепляет радикализм неряшливостью. Когда он проходил мимо, она сказала с улыбкой: «Вы молодчина!» Впервые в жизни она так расхрабрилась, потребовала внимания от мужчины. Он остановился, представился: «Меня зовут Оденигбо». «А я — Оланна».