Иэн Бэнкс - Воронья дорога Страница 60

– Ну, для начала, он про твои дела не знал,– соскреб Льюис грязь со штыка лопаты.– И он был умный человек, понимал: диплом – не самое главное в жизни. Мы с тобой не в тюряге с ворами и наркоманами и не в рядах юных тори.– Он комично подвигал бровями.– И это само по себе немалое достижение.

– М-да, пожалуй.—Я снова принялся копать.

Зря Льюис про тюрьму упомянул – я ведь ему не сообщил, что меня прищучили за кражу в магазине. Сидеть я, правда, не собирался, но зачем сыпать соль на раны, пусть даже не подозревая о том?

Льюис тоже вонзил заступ в землю.

– Могло быть и хуже,– задумчиво сказал он.

– Но могло быть и лучше.– Я энергично выбрасывал землю из ямы.

Какое-то время Льюис молчал, затем тихо произнес:

– Лучше чем… вчера? – Он намекал на то, как мы вчера покатывались со смеху.

Я рассмеялся, хотя кладбищенская обстановка не располагала. Как не располагало и самочувствие: трещала башка и на сердце скребли кошки.

– Заткнись, пожалуйста.

Льюис заткнулся. Я перепилил садовой ножовкой очередной корень и снова взялся за лопату, смаргивая с глаз пот и отгоняя мух.

Потом сделали перерыв, чтобы освежиться «Айрн-Брю» и посидеть, болтая ногами, на краю могилы. А Джимми Террок знай себе посапывал блаженно по ту сторону ямы.

Я надолго присосался к бутылке и вручил ее Льюису. Он допил, состроил рожу, заглянул в горлышко.

– Наконец-то понял, что мне эта хреновина напоминает.– Он звучно рыгнул.

Я решил не отставать и потревожил несколько сонных ворон на ближайшем дереве. Даже старина Террок пошевелился.

– Ну, и что?

– Жевательную резинку.– Льюис навинтил колпачок и запустил бутылкой в муниципального могильщика, но промахнулся.

Я с глубокомысленным видом кивнул:

– Действительно, определенное сходство наблюдается…

Мы посидели помолчали. Я посмотрел на веснушчатую физиономию Джимми Террока, на его разинутый рот и рыжие патлы. Изо рта вырывался храп – как будто там кто-то не оставлял надежды завести раздолбанную бензопилу. Я послушал, полюбовался на парочку мух, совершавших замысловатые пируэты возле его рта, как будто каждая подбивала подружку «на слабо» начать разведку в этой заманчивой пещере. Но вскоре мухи сдались и занялись изучением сильно пересеченной местности: клетчатой рубашки Джимми. У меня болела голова. Да если на то пошло, у меня почти все болело. Впрочем, это были членовредительские раны.

А Джимми Террок храпел, и на все-то ему было наплевать.

Льюис с Верити приехали к нам накануне вечером, за час до того, как я вернулся из закатного паломничества к прибрежной скульптуре Даррена. Самолет опоздал, и с такси были проблемы, так что счастливая парочка явилась на два часа позже, чем мы рассчитывали. Льюис решил не звонить из аэропорта, а нанять машину с телефоном – и тот оказался неисправен. Поэтому мы с мамой разволновались не на шутку, даже запаниковали, и я боялся смотреть новости. А ну как услышу: «…А сейчас – экстренный репортаж из аэропорта Глазго… Подробности мы сообщим позже…» Как утверждает статистика, вероятность того, что именно с твоими родственниками произойдет подобная трагедия, крайне низка, но… с тех пор как погиб папа, меня такими доводами не успокоить. Все, кого я знаю, теперь кажутся слишком уязвимыми, и за всех страшно. При каждом телефонном звонке екает сердце, и если кто-нибудь сообщает, что собрался куда-нибудь махнуть на автомобиле, так и подмывает ему сказать: ради бога, не втыкай передачу выше второй, не пожалей денег на аварийные подушки, и действительно ли эта поездка так необходима, и будь осторожен, будь осторожен, будь осторожен… И вот мы с мамой смотрим телевизор, сидя рядом на диванчике, бок о бок, крепко взявшись за руки, и даже не понимаем, о чем там говорят; глядим на экран – и ничего не видим, и боимся услышать телефонный звонок, и ждем, ждем, ждем рычания движка на подъездной дорожке.

Наконец я его услышал. Соскочил с дивана, рывком раздвинул занавеси, и машина подъехала, и Льюис вышел и мне помахал, когда из нее вышел, и я замахал в ответ. «Они!» Мама улыбнулась и успокоилась и вмиг стала такой же красивой, как прежде.

В прихожей имели место крепкие трехсторонние объятия, а потом мама увидела стоящую в дверях Верити, та нарочно тянула время, раздеваясь и вешая куртку; так что и ее затащили в нашу толпу, и впервые в жизни я ее обнял, пусть даже только одна моя рука легла на ее тонкие плечи. И всем нам было хорошо…

И тут зазвонил телефон. Мы с мамой подпрыгнули от неожиданности. Я взял трубку. Мама увела Льюиса и Верити в гостиную.

– Алло?

– Алло! С кем я разговариваю? – осведомился мощный командирский бас.

Это была тетя Ильза. Два дня назад мы записали сообщение на ее автоответчике. Сама она находилась в Ладакхе – этому городу понадобились несколько международных аэропортов, большой железнодорожный вокзал и система восьмирядных автомагистралей, чтобы получить статус центра тамошних чертовых куличек.

– Тетя Ильза, это Прентис.

Последовала задержка – вероятно, сигнал проходил через наземную станцию спутниковой связи, расположенную где-то между Исламабадом и Улан-Батором. Помехи были сильные – как будто кричало множество людей и им вторил мул.

– Здравствуй, Прентис,– взревела тетя Ильза,– Как дела? Почему ты хотел, чтобы я позвонила?

«Может, она стероиды принимает,– подумалось мне,– и это сказывается на голосовых связках?»

– Я… Тут у нас…

– Алло?!

– Боюсь, у нас плохая новость…

– А? Что? Прентис, душечка, ты уж не молчи, пожалуйста, а то у нас тут несносный хозяин гостиницы…

– С папой беда.– Я решил: чем быстрее все выложу, тем дешевле отделаюсь.– С вашим братом Кеннетом. Он… Его больше нет. Погиб три дня назад.

– Господи боже! Как же это случилось? – протараторила тетя Ильза.

Я услышал крики. Мул, или тот, кого я принял за мула, похоже, решил откашляться.

– Мистер Гиббон! – взревела тетя Ильза.– Усмирите этого скота!

– Молния ударила,– ответил я.

– Молния? – вторила громом тетя Ильза. – Да.

– Иисусе! Где он был, на лодке? Или…

– Он…

– Ну конечно же гольф… У мистера… Алло? У мистера Гиббона был друг, так его в Марбелле убило молнией, прямо на поле для гольфа. Как раз в момент обратного удара. И клю…

– Нет, он…

– …Железная, конечно?

– …Полез…—сказал я.

– «Семерка», небось… Что?

– Он на церковь полез,– прокричал я. Послышались странные звуки – как будто на том конце линии завязалась драка.

– На крышу, и там…

– На церковь?! – изумилась тетя Ильза.

– Вот именно. Тетя Ильза, послушайте…

– Но как его угораздило забросить мяч на крышу церкви?

Я оскалил зубы и зарычал на телефон. Моя тетя – комик по призванию, хотя сама о том не подозревает.

– Что случилось, то случилось,– проговорил я самым спокойным тоном.– Завтра похороны. Мы, конечно, понимаем, что вам никак не приехать.

Некоторое время слышалась возня, а затем фортиссимо:

– Извини, Льюис, я сейчас вынуждена прекратить разговор…

– Прентис,– процедил я сквозь скрежещущие зубы.

– У нас як сбежал. Передай маме, что всеми мыслями мы с ней и…

Я посмотрел на запищавший телефон: не уверен, тетя, что у вас найдется хоть одна мыслишка для нас. И положил трубку, испытывая облегчение.

– Надо выпить,– сказал я себе и целеустремленно двинулся в гостиную.

В тот вечер, накануне похорон, Льюис показал себя парнем куда более здравомыслящим, чем его младший брат. Он ушел спать около трех ночи, оставив меня в гостиной наедине с виски. Я бы тоже мог отправиться баиньки, но предпочел допивать, унывать и вспоминать другой вечер с бутылкой на двоих, имевший место в этой же комнате больше года назад.

– Но это несправедливо!

– Прентис…

– И не надо мне говорить, что в жизни нет справедливости!

– Ну, подумай сам, сынок,– сказал папа, наклоняясь вперед в кресле и ладонями сжимая стакан.

Его взгляд уперся в мое лицо. Я опустил глаза, посмотрел на его отражение в стеклянной поверхности разделявшего нас низкого столика.

– Справедливость – это то, что зависит от нас. Это идея. Вселенная не может быть справедливой или несправедливой, она подчиняется законам математики, физики, химии, биохимии… В ней просто что-то случается, и нужно иметь разум, чтобы эти события воспринимать как справедливые или несправедливые.

– Значит, что случилось, то случилось, и все на этом? – произнес я горько.– Он просто взял и погиб, и больше ничего не будет? – Меня распирали чувства – до дрожи. Только бы не заплакать!

– Будет лишь то, что он после себя оставил. В случае с Дарреном – это искусство. Многие и этого не оставляют. И еще кое-что в памяти людей. Ну, могут быть и дети…

– В случае с Дарреном – вряд ли,– усмехнулся я, не теряя возможности отыграть у отца хотя бы пустяковое, риторическое очко.