Петер Ярош - Тысячелетняя пчела Страница 60

— Неделю тому мне и не снилось такое!

— Ну, в таком разе, родитель наш умер в самое время! — ухмыльнулся Само и заглянул в бумаги.

— Не богохульствуй, сынок! — одернула его мать. — Безбожников господь карает!

— Дак я не о боге, об отце вроде! — защищался Само.

— Знаю, что у тебя на уме! Псалтырь в руки не берешь, а Библию, ту, что когда-то купила, я нашла в пахте.

— Я ее туда не кидал!

— Буквы расплылись, читать неможно, — роптала мать. — Ты б хоть о детях подумал…

— Не заводитесь, мама! — сказал Само строго. — У нас сейчас другое на уме… Землю делить надо, и я знаю как!

Три куска поля в наличии. Я оставляю за собой новину за Похванкой, Кристине дадим землю на Яме, а Валенту — на Бугре. И с лугами тоже не мудрено управиться, потому как, если не возражаете, Валенту я определил пар под Углищем, Кристине — покос на Ракове, а я соглашаюсь на Гляники… Ну как, вас это устраивает?

— Добро! — сказала Кристина.

— А этот перелог у калитки? — спросил Валент.

— Ты что, не знаешь? — спросила в свой черед Кристина.

— А в чем дело?

— Он у нас был в аренде, и только.

— Ах да, забыл я, — сказал Валент, смутившись. — Тогда все в порядке!

Само встал и открыл шкаф. Покопался в его утробе, потом выпрямился — в руке оказалась бутылка палинки и четыре рюмки. Воротившись к столу, поставил на него рюмки, откупорил бутылку.

— Я не буду! — сказала мать.

— Да надо бы выпить за это! — Улыбнувшись брату и сестре, Само наполнил рюмки.

Валент с Кристиной оживленно кивнули.

— За родителей наших, за мать и отца! — поднял Само рюмку. — Низкий поклон им, что они сберегли все то, что нынче мы между собой поделили.

Пока дети пили, мать на стуле как-то странно заскулила, они обернулись и увидели, что она плачет. Тогда, переглянувшись, они молча подошли к ней, обняли, поцеловали в лоб, запрудив потоки слез своими телами, словно крепкой стеной.

Перед отъездом в Ружомберок Валент зашел к Само.

— Послушай, Само! — сказал он брату. — У тебя пятеро детей, ждешь шестого. Мои дела кое-как наладились, и, в общем-то, поле это, корова и телок сейчас мне без надобности. Поразмыслил я тут и решил, если ты, конечно, не против, это поле я мог бы отдать тебе в аренду, а коровенку с телком продать. Деньги все разом мне не потребуются. Как заработаешь и сможешь, вышлешь мне по частям. Буду рад, Само, если ты согласишься!

Само обнял Валента, в глазах у него заиграли слезы.

— Спасибо тебе, Валент! — прошептал он.

13

Спустя два дня мороз сдал. С утра светило солнышко, ветер утих, словно бы застрял или затерялся в какой-то отдаленной долине. Из-под стрех выпархивали стаи голодных, шумливых воробьев. Боязливо подкрадывались они к курьим корытцам и в мгновение ока ухватывали ячменное зернышко или хотя бы позабытую мяканку. Юло Митрон стоял на припеке и вот уже битый час дивился воробьиной сметке. Его жена Матильда ходила вокруг да около, сперва тихо, потом разъярилась. Словно фурия кинулась она ни с того ни с сего к курам, замахнулась на воробьев и с бранью шуганула их к соседним дворам.

— У, сволочь ненасытная, еще на вас хребтину ломать! — кричала она в ярости. Воробьи упорхнули, а ей все не было покою. В злобе хватала она рыхлый снег, скатывала из него хрупкие снежки и швыряла в изгородь. Потом, запыхавшись, сурово поглядела на равнодушно стоящего мужа. Юло Митрон рассеянно улыбался. Злость в Матильде вспыхнула с новой силой. Подскочив к мужу, она схватила его за полушубок и затрясла.

— Размечтался, голубок, размечтался?! — орала она ему в лицо. — О голубке своей вспомнил, по куропаточке затужил!!

Юло спокойно отстранил ее, перестал улыбаться и брезгливо сплюнул сквозь зубы.

— Э, да что ты понимаешь! — сказал он тихо. — Любить-то — уметь надо!

Он отошел на несколько шагов, а жена, словно окаменев, застыла на месте. Она хотела еще что-то сказать или крикнуть, но голос у нее осекся, захлебнулся и наружу вырвался только глубокий выдох. Она расплакалась. Юло с неприязнью оглянулся и недоуменно покачал головой.

— Все ревешь да ревешь, а потом сызнова лаешься! — плеснул он ей в лицо. — В этом ты вся!

Матильда взвизгнула, повернулась и в растерянности сбежала в подвал. Юло молча глядел ей вслед и видел, как она поскользнулась на лестнице и чуть не упала; как тужилась второпях отворить примерзшие двери; как всем телом налегла на них и вдруг разом влетела в подвал. Он понурил голову, зажмурился, а когда открыл глаза, в них стояла сплошная темень, и лишь постепенно они стали различать сияющую, мерцающую и солнцем напоенную белизну. Он зашатался, но совладал с собой. Побрел не спеша в дровяник и до обеда колол дрова. У колоды громоздилась куча белых духовитых щепок, пришлось не раз отгребать их, чтобы новые уместились рядом. Стали уже звонить к обеду, когда объявилась Матильда. Он поглядел на нее сбоку и увидел, что она тоже косит на него глазом. Больше не плакала. Похоже было, хотела заговорить с ним, но, чуть помедлив, опустилась на корточки к колоде и стала в охапку набирать щепу. Перестав колоть, он наблюдал за ней. В руке сжимал топор и острием возил по колоде. Обожгла вдруг мысль: а ну как топор ненароком из рук выскользнет и заденет женино тело? В глазах и на лице Матильды мелькнул страх. Когда она сомкнула веки, он размахнулся и всадил топор в колоду.

— Что стряпаешь? — спросил.

— Твое любимое!

Он повернулся и вышел из дровяника. За ним семенила жена с полной охапкой дров. Он отворил дверь дома, вошел в кухню, вымыл руки, снял полушубок. Жена ловко скинула щепки к печи и тут же стала собирать обед. Из духовки достала печеную картошку, из бочки — полную тарелку квашеной капусты, с полки — кружку, к ней поставила горшок кислого молока и соль. Взбила молоко веселкой, налила в кружку.

— Ешь на здоровье! — пожелала ему.

Он поел и встал. Все послеобеденное время мотался по двору, кормил, поил скотину в коровнике, а как завечерело, выбрался из дому. Пройдя метров пятьдесят, неожиданно обернулся — заметил, как Матильда отпрянула от окна. Не останавливаясь пошел дальше.

В кузне у деревенского кузнеца, Ондро Митрона, брата Юло, было жарко и едко от дыму. Ондро ковал подковы с таким пылом, что искры отлетали далеко вокруг. Повернув голову, он улыбнулся Юло.

— День добрый всей честной компании!

Двое мужчин, что убрались от кузнечных искр куда подальше, поворотили головы, осклабились и кивнули. Юло хотел было к одному из них подсесть, но, приглядевшись в темноте, узнал Само Пиханду. В трех шагах от него на лавке курил крестьянин Ян Древак. Он подвинулся, Юло сел… Изрядное время мужчины молчали, и Юло ерзал на скамейке, словно сидел на крапиве, да еще усыпанной муравьями. Он искоса разглядывал Само — приметил, что и Само глаз с него не спускает. В мастерской гремели лишь удары молота. Само потянулся к карману, достал кисет с табаком и бумагу. Предложил Древаку и Юло. Скрутив по цигарке, они задымили.

— Сторонишься меня! — сказал Само, взглянув на Юло.

— Я? — отозвался Юло тут же, будто с испугу.

— И почему — знаю!

— Ты всегда все знал, — улыбнулся Юло и сел поудобнее. Он выпустил дым и в первый раз смело взглянул Само в глаза.

— Потеплело, — вмешался Ян Древак. — Глядишь, завируха начнется… Снегом по шею засыплет!

— Не робей, каленого железа хватит, спасемся! — рассмеялся кузнец.

— Слыхал, буренку продаешь, — поворотился Древак к Юло.

— Пустое!

— Куплю, ежели надумаешь!

— А тебе зачем? — вмешался кузнец. — У тебя их две…

— Гм, детей прибавляется, — обронил Древак. — В год по штуке!

Юло Митрон резко встал — аж скамья скрипнула. Древак на другом конце перевесился и слетел на пол. Зачертыхался громко и подымаясь покосился на Юло.

— Я ненароком! — сказал Юло.

— Уступи коровенку по дешевке — поверю!

— Заткнись! — взревел Юло Митрон. — Тебе-то чего до моих коров? Корова мне самому нужна. И дети тоже будут!

Мужики вперились один в другого. Застыли от напряжения. Задышали порывисто. Кузнец перестал ковать и крикнул:

— Эй, Юло! Поди мехи раздуй, огонь ослаб!

Ян Древак сел.

Само Пиханда, поднявшись, удержал Юло за плечо.

— Пойдешь мимо, заглядывай!

Юло, склонив голову, двинулся к мехам, Пиханда — к двери. Он был в трех шагах от нее, когда в кузню весело ввалился крестьянин, торгаш и истовый словацкий мадьярон Пал Шоколик. Пьяный румянец заливал ему лицо. Из-под дорогого полушубка выглядывал штофовый пиджак, а под ним — расшитая цветная жилетка. В жилетке тикали на золотой цепочке швейцарские часы. Было как раз шесть.

— Pejló, péntek, pecsenye, pecsét![93],— забормотал хмельной Шоколик по-венгерски, а потом продолжал по-словацки — Ну как, Ондро, тыща подков готова?..