Стэн Барстоу - Рассказ о брате Страница 60

— Спасибо.

Парень умудрился выдавить улыбку.

— Приятного вам аппетита. — Поклонившись, он отошел.

— Лично я считаю — случай умилительный, — промурлыкал Бонни. — Как, Юнис, по — твоему — случай был какой?

— Восхитительный и обворожительный.

— Восхитительный и обворожительный, а также?..

— А также.

— Нет, во слов‑то накидала! Гордон, как их там называют? Слова, которые значат то же, что другие?

— Синонимы, — опередила меня Юнис,

— Очень умно, — одобрил Бонни.

— Но только полных синонимов не существует, — поправил я. — Даже самые близкие хоть чуть, а разнятся по значению.

— Вот это правильно, покивал Бонни. — Томаса Артура Гринта я б в жизнь не назвал обворожительным, а ты, Юнис, мошенничаешь. Плутуешь, детка. Другие из себя выдираются, лишь бы держаться мило.

— Но сам же предупреждал, что мне запрещено употреблять слово «милый»?

— Ага, попалась! Еще один штраф.

Юнис кивнула, когда Эйлина задержала полный половник бульона над ее чашкой.

— Мило, мило, мило, — зачастила она. — Мило!

— Гляди, Гордон, Юнис‑то не по вкусу наша игра, — пожаловался Бонни. — Так и норовит поломать.

— Игра ваша в зубах навязла, — возразила Юнис.

— Так вот ты как заговорила? — Бонни доел суп, но поднимая глаз на девушку, и отрицательно помотал головой, когда Эйлина протянула половник к его чашке.

— Как нам с ней поступить, Гордон?

— И мне забава ваша прискучила, — поддержала Эйлина.

— Ну в таком случае — окружен и сдаюсь!

Принесли горячее. Метрдотель самолично доставил

шампанское.

— Наливать?

— Ага, давайте, — Бонни тронул бутылку. — Отлично.

Вылетела с легким хлопком пробка. На нас оборачивались. Какая‑то женщина улыбнулась. Бонни поднял бокал.

— За поэзию! Всюду, где встречается!

— Ммм, — причмокнула Юнис. — Ничего нет лучше!

— Ты про поэзию? — уточнил Бонни. — Или про шампанское?

— Про шампанское. Нечего смешивать одно с другим.

Эйлина принялась раскладывать по чашкам жареный рис. Проворные палочки Юнис подцепили цыпленка и кешью.

— Нет, ты не права. Шампанское идет ко всему, — изрек Бонни. Он нацелился палочками на кушанья. — Гордон, ты заказывал. Что порекомендуешь?

— У меня вкусно, — с полным ртом едва выговорила Юнис.

— Да ну тебя! Еще одурачишь!

— Попробуй утку, — предложил я и подвинул ему блюдо. — Помнишь, Эйлина, как мы пили шампанское в летнем кафе напротив Реймского собора?

— Да. На нас тогда налетели осы.

— Любую романтику что‑то да подгадит, — заключил Бонни.

— Неважно! — возразила Эйлина. — Победили мы!

Тогда в Реймсе мы с Эйлиной, разомлев от шампанского, любили друг друга в отеле (отель — одно название: так, скромненькая крыша над головой, постель и завтрак). Мы заснули, а проснувшись, отправились обедать. Но выбор оказался на удивление скудным: в этом провинциальном городке в девять вечера уже наступила ночь, он прятался за жалюзи. «Только и всего, что величественный собор, — ворчал я, пока мы тащились от одного запертого ресторана к другому, — а так ничем не лучше, чем в Барнсли». — «Нет, в Барнсли лучше, — поправила Эйлина, — там китайский ресторанчик открыт до полуночи». Но нам все‑таки удалось набрести на ресторан, владелец которого не успел закрыться. Помню, я еще побранился с ним на скудном французском, а он лениво отругивался на скудном английском. Перебранка разгорелась из‑за отсутствия газа в минеральной воде, заказанной Эйлиной. Бутылку принесли уже распечатанной, и меня охватили подозрения, что нацедили водичку прямо из‑под крана. Спать нам не хотелось, но податься больше было некуда, и мы промаялись всю ночь. На следующее утро, выбираясь на юг, я сделал два круга по кольцевой, прежде чем отыскал нужный поворот. Шел наш медовый месяц.

Усадив посетителей за соседний столик, к нам опять подскочил метрдотель. Приметив, что бокал Юнис пуст, он налил вина ей и дополнил наши три бокала. Меня подобная обходительность всегда злит — ведь это, в сущности, поощрение жадности: чем быстрее человек пьет, тем больше ему достается, а бутылка пустеет, и другим остается меньше.

Бонни кивнул официанту, окинул взглядом Юнис, поглощенную деликатесами, и спросил с вкрадчивым простодушием;

— Юнис, а у тебя с кем случилась самая памятная любовь?

— Ну уж извини!

— Та, о которой ты сочинила поэму? Угу?

— Какую поэму?

— Ну свою. Ты еще заходила за ней к Гордону.

— Так ты что, читал?

— Гордон мне показал. А разве стихи не для посторонних глаз? Прости.

— Поэма еще не опубликована.

— Ладно, кончай скромничать. Мне понравилось. Хотя, само собой, я не спец вроде Гордона, но даже я проникся. Недурна. Совсем недурна. Будешь пробивать в печать?

— Со временем, возможно. Но с чего ты взял, что она автобиографическая?

— Ты, Юнис, точь — в-точь девушка из поэмы. Сдержанная такая, не настырная, не нахалка. Много размышляешь, да скупо болтаешь.

— Разыгрывать меня взялся, что ли?

— Не, серьезно. А как ты набрела на такой сюжет? Мне понятно, как поэтов осеняет идея написать о нарциссах, о деревьях… Но такие картинки…

— Поэты должны обладать живым воображением.

— Ах, вон как! Воображение! А я‑то думал, главнее всего — жизненный опыт.

— Заимствовать сюжет из личных переживаний необязательно.

— Не, ну это понятно. Убивать там, пытать и калечить людей — зачем это? Но секс приятен и доступен всем. Что толку, например, спрашивать Гордона или Эйлину, кого они любят больше всех. Что им отвечать при данных обстоятельствах? Само собой, скажут — друг друга. Но мы‑то с тобой, Юнис, мы — птицы вольные, перед нами весь мир. По — моему, эмансипация женщин — придумка хоть куда.

— Ты хам! Настоящий хам! Вот ты кто! — выпалила Юнис.

— Вот те на! Чего это? Думал, ведем приятную беседу о развлечениях, всем понятных. За бутылочкой шампанского, деликатесами разными. Думал, милый вечерок у нас.

— Катись ты вместе со своими милостями! — Юнис швырнула салфетку, подхватила с полу сумочку и ушла в холл.

Лицо Эйлины горело, она уткнулась в чашку, царапая палочкой скатерть.

— А знаешь, она права, — наконец подняв глаза на Бонни, выговорила она.

— О чем ты, Эйлина? Не пойму.

— Понимаешь прекрасно. А я вот не пойму, в чем смысл — зачем приглашать, а потом оскорблять человека, — Эйлина скрутила салфетку и встала. — Пойду к ней.

— Ну, теперь давай ты, братец, — повернулся ко мне Бонни, когда Эйлина ушла.

— Что именно?

— Послушаем твой выговор.

— Ты сам на это упорно напрашивался. Не пойму только, чего ради.

— Что, не слыхал никогда о грязной игре на поле? Когда мяч отобрать не удается, дают подножку.

— Приставал к ней вчера?

— А ты как думал? Слопал рыбу, обтер рот и без проволочек подкатился.

— И, как я понимаю, ничего не вышло?

— Очень правильно понимаешь. Ничегошеньки.

— Девушка не обязана тебе уступать.

— А почему? Потому что знает — будет со мной, когда захочется ей. В ее власти подарить мне — ну назовем это — утешение. Но нет, она такая же, как все. То приманивает, то убегает. А пожелает — уступит.

— Мало девушек, что ли? У тебя, надеюсь не наступил дефицит.

— Им льстит прошвырнуться с тобой по всяким шикарным местам. Но предложи провести тихий вечер у камина — и готово: надулась. Сначала бросается к тебе сломя голову, враз, а едва начнет пощипывать совесть, ты ж у нее выходишь подонок.

— Традиции, Бонни, освященные веками.

— И винить надо мужчин. Известно. Любят? Что ты! Ненавидят! Любовью можно заниматься и ненавидя. Знаешь про это?

— Неужели не встретилось ни одной непохожей?

— Однажды да, — признался Бонни. — Но замужем. Муж ее парень неплохой, и к тому же ей никак нельзя было огорчать двух своих ребятишек.

— И вы расстались?

— Да. Ее муженьку подмогли, перебросили на работу получше. Она отправилась с ним. Со слезами, с клятвами, что не забудет меня вовек. Но уехала. Жизнь всякого цепляется о какую‑то зазубринку. Верно? Скажи? Вот если б тот парень прежде согласился на работу в Австралии… А другой встретил бы именно эту женщину на несколько лет раньше. А у тебя с Эйлиной что? Вот бы она родила пару детишек?

— Нет. Это огорчительно, но не конец света.

— Ты ее так и утешаешь? Знаешь что, малыш? Не худо б тебе присматривать за ней. Не очень я ее хорошо знаю, но по — моему, женщина она с настроениями.

— Нет, Эйлина очень спокойная.

— Значит, тем труднее разгадать, когда ее что одолевает.

— Мне кажется, ей Юнис не пришлась по душе.

— Да… Юнис…. Слушай, что с Юнис‑то теперь? Как думаешь, дотла я все спалил?

— Поглядим, какая вернется. Тебе это важно?

— Черт его знает, — он поднял бутылку и разлил нам остатки. — Твое здоровье!