Елена Блонди - Судовая роль, или Путешествие Вероники Страница 61

Музыка, и без того негромкая, стала тише. И сверчки заорали в голос, хором под самым окном. Фотий, перегибаясь через Нику, поставил на скатерть пепельницу с потушенным окурком. Снова лег, чуть отодвинувшись от нее. И ей сразу стало беспокойно. Чтоб не заметил, она тихонько подвинула ногу к его ноге.

— Тут работы теперь — на всю жизнь. Чтоб и вода и свет, чтоб люди ехали, и все было в порядке — с бельем, шторами, ремонт. И зимой придется работать. Большой дом весь на зиму закрываем, кроме первого этажа — его будем держать, мало ли кто захочет весной, или поздней осенью. Так что, сама понимаешь, я как мог тебя сюда тащить? Что предлагать? Вот тебе, девочка, хозяйство, в глуши, в пустынной бухте, откуда выбраться, только если дядька Фотий отвезет на машине. А когда зимой гололед и ветры с ног сбивают? Море знаешь, как ревет? Как тысяча медведей.

— Я же здесь, — напомнила Ника, — я сама тебя нашла и приехала.

— Не сильно ты торопилась, — отозвался Фотий, повернулся и обнял ее, руками и ногами, — не сильно…

— Ойййй. Я расскажу про адрес. И про Федьку Костантиныча расскажу, и про Ваську свою.

Ника рассмеялась и, возя по его груди лицом, вытерла слезы со щек.

— Да, — согласился Фотий. И добавил мягко:

— Ты приезжай всегда. Я тут буду, а ты, как соскучишься, сразу звони. Телефон уже поставили, я буду тебя забирать. И Женьку твоего. Пацану море — самое то.

— Подожди. Ты меня гонишь, что ли?

— Ника, ну куда тебе тут? Летом еще ладно, вон видишь, ребята ко мне едут интересные. Это американская команда, мы на Байкале вместе были, теперь вот показываю им свои места.

Ника подышала в его теплую грудь, закрыла глаза. Разговор важный, а она все время улетает, вдохнет и сразу вместо головы воздушный шарик. Господи, ну, какая дура, два месяца уже могла бы тут. С ним!

— Я тебе одну вещь скажу. Не смейся только.

— Не буду, — он положил руку на волосы, укрывающие ее плечи и спину.

— Я еще маленькая была, мечтала на маяке жить. Или на острове. На моем собственном. Чтоб ходить, где хочу и ничего не бояться. Разговаривать с морем и птицами. И травой. Это детская такая мечта, ну, как мальчики мечтают полететь в космос.

— Разве над мечтами смеются?

— Подожди. Из них обычно вырастают, так? И вместо космоса получают другое, всегда. И даже сами мечты меняются. Так вот. Моя не изменилась. Я про нее никому не говорю.

Она замолчала, по-прежнему прижимаясь лицом к его груди. И он молча лежал рядом, держа руку на ее волосах, а вторую положив поверх талии. За окном все стихло, кроме сверчков и негромкого голоса Пашки — он что-то рассказывал, а Марьяна мирно смеялась в нужных местах.

Фотий хотел не поверить, или просто уточнить, мол, да ты серьезно, что ли? Не стал, чего ж воздух сотрясать, если — сказала. Просто кивнул.

— Тогда мне очень повезло.

— Еще бы, — гордо ответила Ника, — это ты еще с моей мамой не знаком, подожди, она тут все засажает топинабурами и уедет обратно — волноваться.

— Чем?

— Неважно. Кажется, мы с тобой уже целую вечность не целовались.

— Упущение, — сокрушенно сказал Фотий и немедленно его исправил.

Медленно просыпаясь утром, Ника решила не открывать глаза, будто все еще ночь и они долго-долго будут вместе. За окном орали птицы, казалось, швыряя жестянки на жестянки, так нестерпимо по-утреннему. Фотий рядом лежал тихо, и она прижалась к его спине, утыкаясь носом в теплую кожу. Дыхание его сразу изменилось, он повернулся, обнимая ее руками, нагретыми сном

…

— Пап? — сказал за форточкой хмурый Пашкин голос, прокашлялся и повторил, — пап?

Тогда Ника открыла глаза, умоляюще глядя на Фотия, а тот, улыбаясь, и остановив мерное движение, откликнулся:

— Чего тебе?

Звук голоса прогудел под Никиной кожей, перебирая ребра и поджимая ей пальцы на ногах.

— Стивен с мужиками сами уехали. В Каменную. Сказали пусть у отца выходной. Я с Марьяшкой купаться иду.

— Хорошо.

Пашка помолчал, чем-то там постукивая. Добавил с ясно услышанным раздражением в голосе:

— Ну, ты понял да? В доме никого. Только вот… вы.

— Понял.

Прошлепали шаги и уже вдалеке Пашка сердито закричал:

— Ну, что копаешься? Кто тебя увидит, на скалах-то? Вороны разве?

— Сердится, — печально сказала Ника. И закрыла глаза, задышала часто-часто, закусывая губу.

— Привыкнет…

Завтракали поздно, совсем одни. Фотий поднял светлые брови, увидев парадную сервировку и букетик степных цветов в глиняной вазочке в центре стола. Улыбнулся.

— Марьяша постаралась, для нас.

— А Паша сердится, — снова расстроилась Ника, с удовольствием поедая теплые сырники, пахнущие ванилью.

Допив кофе, откинулись на спинки стульев, и посмотрели друг на друга.

— У меня сейчас лопнет лицо, — сказал Фотий, — сто лет так не улыбался.

— Такая вот я смешная.

— Ага. Еще и кокетка. Купаться пойдем?

— А давай ты мне сперва все покажешь?

— Тебе правда интересно?

Ника кивнула. Поправила лямки тонкого сарафанчика. Как хорошо, что взяла его. Она в нем красивая.

Держась за руки, бродили между сваленных досок, стопочек новой плитки, мешков с саженцами, поднимались по лесенке на крышу большого дома и сверху осматривали каркас для будущей виноградной беседки.

— Тут будет… а здесь… Понимаешь, я не хочу много. Потому в глуши. Но хочу, чтоб как часы все. Я дотошный мужик, может, даже зануда. Штат будет маленький, но будет. Марьяшка хочет поваром, или в баре, если все хорошо пойдет. Пашка тоже планирует выучиться и вернуться. Даже удивился, помню, когда я трагедии стал разводить, мол, езжай, сынок, смотри мир, то се. А говорит, успею. Пока пусть мир ко мне.

— Он на тебя похож. Очень сильно. Я просто, когда увидела, просто…

— Не влюбись, смотри! Ему семнадцать, тебе всего двадцать три? четыре?

— Двадцать семь! Почти двадцать восемь уже!

Они стояли перед большим домом, Фотий обнимал Нику, прижимая спиной к своему животу и ей было покойно и весело. Только вот Пашкин сердитый голос тревожил. Ну, должно же что-то быть не так, чтоб не разорваться от счастья, рассудила Ника. Раз уж шоколадная дама не предмет для тревог.

— А детская будет площадка?

— Гм. А нужна?

— Если хочешь, чтоб ехали к тебе, нужна, конечно. Чтоб не болтались под ногами. Ну и мало ли, родителям надо одним… выкупаться или эти твои погружения, да? Там же все сурово. А мелким — место, чтоб гулялись и не терялись. Вон там, к примеру.

Она показала рукой и, высвободившись, пошла к сетчатому забору. Ветер крутил вокруг босых ног тонкий полупрозрачный подол.

— Тут всяких небольших горок поставить. Бассейн надувной маленький. Навесы обязательно. Заборчик яркий. Пусть бегают в загоне, как козлики. О! А вон там, если свободно, поставь пару тренажеров. Таких, простых совсем, но чтоб не ломались. Молодняк будет красоваться и фотки делать. А, вот еще для фоток можно — тут у тебя, где сад камней, сделать смешной такой трон, из валуна. К нему ступеньки. Народ постоянно будет топтаться и фотографироваться.

Она шла, подбирая подол, чтоб не цепляться за банки с краской и мешки с цементом. Оглядывалась, поправляя волосы над разгоревшимся лицом. Встала у сетчатого забора:

— Мы когда шли, задняя стена дома — она глухая и белая. Кино не хочешь на ней крутить?

— Кино? Видик же есть, в доме.

— Пф! Удивишь ты своих американцев видиком! Найди старую кинопередвижку, пусть по вечерам Пашка в киномеханика играет! А кроме стульев, можно вот там и там поставить такие из досок грубые, типа салоны машин, ну, чтоб смешные — для парочек. Такая пародия на кинотеатр для автомобилей. Ты чего смеешься? Ты не видишь разве, как это будет!

Она отбежала, вернулась к фасаду и встала, глядя на крышу.

— Наверху, там солярий будет и щиты. Чтоб даже почти зимой — валяться и ставить их от ветра. Это же недорого совсем, но очень удобно. Я вот на пляже иногда думаю, ну был бы такой, на спине б с собой носила. А еще…

Она оглянулась на тростниковую веранду. Махнула рукой:

— Ну, тут ясно, тут будут пираты.

— Какие пираты?

— Обычные. Деревянные столы, свечки в старых бутылках, в банках еще, веревкой оплести и повесить. А камыши эти со стен убрать, с этой вот точно убрать и завесить ее хамсаросом. Ну, ты знаешь, сетка рыболовная.

— Да уж знаю…

— На ней будут висеть сушеные рыбы и ракушки. И пусть висят так, чтоб отвязать и увезти с собой. А мы других повесим. Правда?

Она выдохлась и замолчала, хотя по глазам, что блуждали по рождающейся ее сказке, было видно — в ней полно всего, через край.

— Потом еще скажу, — пообещала и спохватилась, — ой, забыла главное! Вот тут на крыше веранды пусть стоит настоящий парус. И ветер в нем.

— Отлично! Надо подумать, как закрепить. Мне нравится.