Майя Кучерская - Тётя Мотя Страница 62

И еще один месяц прошел — такой же нервный, счастливый, такой же больной.

Глава одиннадцатая

— Тетя Таня! — объявил Теплый. Он открывал дверь, пока Тетя срочно допекала оладушки.

Тишка ввалилась с горой пакетов, пакетиков, с хулахупом через плечо. Уронила пакеты на пол, извлекла откуда-то раскрашенное яичко и книжку сказок Перро — с любимыми Тетиными картинками — переиздали! Протянула Теплому, тот поблагодарил, яичко сунул Тете и сейчас же уселся на диванчик на кухне — смотреть книжку.

В выданный Тетей Колькин рюкзак, старый, но крепкий, тридцатилитровый, переехали все вытряхнутые из пакетиков штанишки, колготки, кофточки, поблескивающие детские книжки, мягкий серый кот, хрустящие упаковки мужских рубашек.

— Себе-то купила хоть что-нибудь?

— Да! — улыбалась Тишка. Извлекла новые шлепанцы, похлопала ими как в ладоши. Тетя засмеялась, радуясь Тишкиному смешливому возбуждению — велела Теплому мыть руки.

Вчера была Пасха, поздняя в этом году, пришедшаяся на 1 мая. В Кокошкино приехала Тишкина мама и сделала дочке подарок — отпустила ее на целый день. Побродить по магазинам, погостить у Тети. Коли не было дома, Коля уехал летать на своих драконах — было спокойно, свободно.

Тишка привезла и другие гостинцы — высокий кулич в нахлобученной, чуть съехавшей набок шапке из глазури, пасху в настоящих, деревянных стеночках, обвязанных толстой косматой веревкой — Тишка ее освободила, выставила на блюдечко, поднялся легкий аромат ванили. Из стеклянной банки достала еще несколько пестрых, раскрашенных детьми яиц.

— И ты со всем этим ходила по магазинам! Не разбила! — ласково удивлялась Тетя.

Тишка только рукой махнула — била-била, не разбила!

— Я тоже хочу рисовать на яйцах, — заныл вдруг Теплый. — В прошлом году, помнишь, мам, мы же рисовали, а в этом…

— В этом не успели, прости, миленький, — виновато залепетала она.

Действительно замоталась, только и сделала, что купила в магазине кулич.

— Еще не поздно, — утешила его Тишка, — всю неделю Пасха. Можно после ужина порисовать, если мама, конечно, разрешит.

— Разрешит, — кивнула Тетя. — Только… яйца все ушли в оладушки. Завтра! А сегодня эскизы, в альбоме, наброски, хорошо?

Теплый промычал невнятное, у него во рту уже был оладушек, хотя за стол они еще не сели. Но Теплый их слишком любил.

— Можно? — глянула Тишка на Тетю, та кивнула — и, встав перед окном, звонко, чисто Тишка пропела «Христос воскресе». Тетя выслушала ее без внутреннего сопротивления, недоуменно ощутив в сердце отзвук прыгучего, воздушного веселья. Теплый потребовал спеть еще. Даже про оладушки забыл — ему тоже понравилось. И Тишка снова спела, они подпели ей как могли.

Затем они ужинали, долго пили чай, жевали сладости и разговаривали, болтали так, как говорили всегда — перепрыгивая с одного на другое, о методике Монтессори, кружке рисования на дому, терапевтическом воздействии пения, гомеопатии, планах на лето — вывозить такую ораву Тишке всегда было трудно, но тут проклюнулся, вы подумайте, собес! А? Предлагают бесплатные путевки в Болгарию! Тишка комично поднимала брови, закатывала глаза. Тетя вспоминала: да-да, такой она и была на первом курсе — заводной и актрисой слегка. Вот что делают с женщиной дети, и вот что значит отпустить ее хоть на денек… Или дело в чем-то другом? Но Тишка была сегодня легче, свободнее, чем обычно, — это точно!

Теплый за это время нарисовал несколько волшебных, красивых узоров — вот так буду завтра раскрашивать яйца, посмотрел мультик, уложен был спать. Не стал даже требовать, чтобы Тетя ему почитала на ночь, согласился на магнитофонное «Рики-Тики-Тави».

Тетя сидела на своем любимом диване, Тишка в кресле напротив, времени оставалось уже немного. Тане нужно было успеть на последнюю электричку, ночью оставлять маму с детьми она все-таки не решилась. Вдруг Тишка вскочила.

— Не может быть. Слышишь? — кивнула она в сторону уже подернутого прозрачным сумраком окна.

Тетя вслушалась, на улице пела какая-то очень знакомая птичка.

— Кто это?

— Соловей! — засмеялась Тишка. — На улице Вавилова, под звон трамваев!

— Может, из Битцевского прилетел? Или из Нескучного?

— Романтично-то как, — быстро глянула Тишка на Тетю.

И сейчас же, без перехода выпалила:

— Ну и как твоя личная жизнь?

— Прекрасно! — сейчас же отвечала Тетя, глядя на тут же слегка нахохлившуюся Тишку. Поднялась с дивана, распахнула окно пошире, ей показалось, в комнате стало душно. Соловей все пел, разошелся, из окна повеяло вечерней прохладой и сладким запахом цветущего тополя.

— Совсем как в Кокошкино. И пахнет так хорошо, — сказала Тишка. — Знаю этот запах, он у меня с детством ассоциируется. Во дворе нашем тоже росли тополя, да мы ведь и жили тут неподалеку, на Ломоносовском, в восьмиэтажном кирпичном доме буквой П. Идешь по двору, наступаешь на этих червячков пахучих и понимаешь: скоро листья распустятся, сирень зацветет, лето уже близко. И так свободно от этого дышится.

— Вот видишь, физика и лирика так тесно переплетены, — улыбнулась Тетя. — Жаль только, этот лирический кокон, кокон мифов вокруг физики, слишком уж густ. Но Тишка! — Времени у нас мало, так что перейду сразу к делу, — говорила Тетя, бросаясь с места в карьер. — Это всего лишь близость. Способ сказать друг другу — ты мне нравишься, ты хорошая, и ты хороший. Зачем усложнять? Это просто еще одна возможность, данная Богом, — уточнила Тетя, — говорить друг с другом. Блуд, — какое разнузданное, пляшущее в ладонях слово…

— Слушай! — взвилась, перебивая, Тишка. — Ты сейчас стихами уже заговоришь! Ты знаешь, как я люблю тебя, и я, я первая желаю тебе счастья. И все же мне кажется, вот такие представления о любви, как об исключительной радости, яркости, близости и как… как… о форме… — Тишка не могла подобрать слово.

— Форме понимания, — подсказала Тетя.

— Хорошо, — кивнула Тишка, но не повторила. — Но я про яркость скорее. Так вот все это плод нашего дурного воспитания. Нам просто не объяснили вовремя, что такое любовь.

— Не объяснили?

— Да, что такое настоящая любовь. У нас, — Тишка дернула ртом, — царит Культ Сильного Чувства! Вот — абсолютная ценность, вот — божество, которому нужно принести на алтарь, — она задумалась на мгновение и тут же тряхнула головой, — да вот просто что угодно… Мужа, жену? Разумеется! Как можно сравнивать — там Великое, а тут… постылый! Или постылая, унылая. Выпитая до дна. Но так и не понявшая меня, — Тишка слегка стукнула кулаком в грудь. — Поэтому и на жену, с который ты прожил сколько лет, наплевать. И на детей, обреченных разорваться напополам, жить на два дома, постоянно выбирая между папой и мамой. Тут, конечно, в связи с детьми, сожалений обычно больше, но и они лишь несколько усложняют решение, а не отменяют его. Дети, что ж, дети меня поймут, — изобразила Тишка кого-то, и Тетя подумала: похоже, изумленно отметив про себя, что хотя все, что говорит Тишка — верно, ей отчего-то скучно ее слушать.

— Люди точно с ума сходят, — продолжала Тишка, — ничто не важно, никакие соображения, все в топку, в жертвенный костер, на котором, обрати внимание, горят-то живые люди…

— Подожди, подожди, — повысила голос Тетя, — во-первых, я, между прочим, не собираюсь разводиться. Во-вторых, это великое и сильное, как ты говоришь, чувство как раз и открывает ценность другого человека. Мужа не полюбила так, как следовало, так хоть тут научаешься любить правильно, жертвенно, становишься зрячим. Великое и прекрасное чувство, — усмехнулась Тетя, — и открывает в другом его красоту. Любя, я перестаю видеть видимое — и вижу, каким он должен был стать, и ребенка в нем, душу его детскую вижу…

— Цветаева, — припечатала Тишка. — Это Цветаева говорила — тоже певица чувств. Любить человека — это видеть его таким, каким его задумал Бог. Не любить — видеть его таким, каким его осуществили родители. Ну, а разлюбить — видеть вместо него: стол, стул. Я согласна отчасти, но вот ты увидела другого, раскрыла замысел, но дальше-то что начинается?

— Дальше? Неизбежное, — улыбнулась Тетя, глядя Тане прямо в глаза, напрягая всю волю, чтобы не опустить их.

— Вот именно. Чувство оно и есть чувство, слабое, сильное, великое… Оно то разгорится, то погаснет. А любовь — это все-таки любить человека таким, какой он есть, и притом не терять из виду и замысел. Никогда.

— Никогда! — повторила Тетя. — Слова-то какие у тебя.

— Да, слова, кстати, тут тоже очень важны. Беготня в поисках «близости» сроком в три, заметь, года, называется изменой, но так уж у нас все устроено, будто все мы страшно заинтересованы как раз в том, чтобы размыть, расслабить суть многих слов, тех в особенности, что связаны с нравственностью. Ну, неохота людям про это думать — зачем? Поэтому даже и слова этого, кстати, «измена» я давным-давно как не слышала. «У него роман», «он полюбил другую» — все! Хотя если бы людям с детства объяснили, что верность — это не плохо, не хорошо, это — нормально…