Эрвин Штриттматтер - Чудодей Страница 62

«Почему вы задерживаете сочинение на тему о периоде „бури и натиска“ и о том, как он отразился на творчестве различных поэтов?» — спрашивал заочный учитель по немецкой литературе.

В данном случае Станислаусу не стоило большого труда восполнить пробел.

«Почему вы задерживаете работу на тему о влиянии Фридриха Великого на использование болот вдоль рек Одер и Варта?» — спрашивал заочный учитель истории.

Тут уж Станислаусу труднее было ответить. А о логарифмах и гиперболах нечего было и спрашивать.

— За последнюю неделю написал какие-нибудь стихи? — спросил папаша Пешель.

— Стихов не писал, только занимался.

Папаша Пешель кивнул.

— Рабочий человек должен учиться. Нет ничего важнее образования. Писать стихи — это тоже значит учиться, это часть общего образования. Во всяком случае, когда я состоял в профессиональном союзе, я почти каждый день писал по стихотворению, особенно во время забастовок. Как начинается забастовка, так, понимаешь ли, свободного времени хоть отбавляй, стихи прямо-таки сами пишутся. Теперь профсоюзная борьба запрещена. — Папаша Пешель отхлебнул глоточек клубничного вина. — Теперь все носятся с пресловутым «отечеством». Бастовать, видишь ли, нельзя. Это против отечества. Во имя этого отечества помалкивай в платочек, во имя этого отечества делай то-то или не делай того-то, а оно, отечество, что-то маловато нам платит.

Станислаус кивнул. Он ждал Лилиан. Лилиан работала стенографисткой на фабрике, расположенной на краю города. Фабрика была новая, окруженная таинственностью. Кое-кто утверждал, что она построена под землей. Этих людей арестовали за распространение слухов. С тех пор под землей уже не было никакой фабрики. Существовала птичья ферма, и наседки там несли для фюрера железные яички.

Лилиан вернулась домой, чем-то расстроенная.

— Ты думал обо мне в понедельник?

— В понедельник я думал о тебе.

— Это был тяжелый день для меня.

— Тяжелый день?

— Я пострадала от несправедливости. Нам не разрешают рассказывать насчет фабрики.

— Тогда не рассказывай.

— Мой начальник сказал: «Напишите тридцать тысяч!» Я написала тридцать тысяч.

— Тридцать тысяч чего?

— Тридцать тысяч того, что мы производим.

— Я уже сказал тебе — не рассказывай!

Они сидели, каждый куда-то уставившись. Она — на клетку с канарейкой, он — на ало-розовую пустошь. Пробили часы.

Половина вечера прошла. Ему не хотелось возвращаться в свою каморку под крышей не согретым душевно. Они обнялись, несмотря на «отечество» и тайны фабрики.

— Он бросил на стол свои белые перчатки и сказал: «Напишите тридцать тысяч».

— Он носит белые перчатки?

— Нам нельзя и о таких вещах говорить. Он майор. Он мне нравился.

— Рассказывай живей!

— Он, безусловно, сказал: «тридцать тысяч». А потом заявил, что он сказал «три тысячи». Что я приписала лишний нуль к поставке. «Вы пишете, значит, что вам заблагорассудится?» — спросил он. «Я пишу то, что мне диктует господин майор», — сказала я. «Кто оправдывается, тот признается в своей вине», — сказал он. «Что верно, то верно», — ответила я. «Верно то, что вы мне больше не нужны», — сказал он. И меня перевели на склад.

Станислаус попытался утешить ее.

— И очень хорошо. Тебе не придется больше иметь дело с белоперчаточником.

— Тот, что на складе, только унтер-офицер. — Она захныкала, вытирая слезы ребром ладони. Казалось, будто она стирает с лица все его обаяние. — Во всем виноват отец. Господин майор меня пригласил. Что уж там могло случиться? Он ведь мой начальник. Теперь он взял к себе в канцелярию какую-то брюнетку. Она похожа на еврейку.

Станислаус вернулся в свою каморку под крышей не согретый и не обласканный.

Он приревновал к майору и в ближайшую среду и субботу не пошел к Пешелям. Он где-то раздобыл книжонку, которая заинтересовала его. «Внеси ясность в свою душевную жизнь (это залог успеха в жизни)», называлась книжонка. Станислаус прочитал то, что там говорилось о ревности: ревность отравляет мысль, сковывает ее. Кто хочет добиться успеха в жизни, тот должен смотреть на любовь как на второстепенное занятие; на плотскую любовь — в особенности, это камень преткновения на крутом подъеме к высотам успеха.

Станислаус воевал со своей ревностью. Он намеревался подняться по лестнице успеха и сочинил стихотворение против ревности. Это была поэзия по образцу боевых стихов папаши Пешеля. А с Лилиан, решил он, он будет холоден и сдержан, как предписывали правила прочитанной им книжонки.

42

Станислаус тщетно борется с сумятицей в своей душевной жизни, марширует под кренделем на знамени, и при виде человека с лицом, как луна, его бьет дрожь.

Маленький городок готовился к большому местному празднеству. Дошла очередь и до Винкельштадта. Все организации обязывались принять участие в празднестве. Это их долг. А Станислаус входил, оказывается, в организацию. Она называлась Трудовой фронт. Черт возьми, как же это произошло? А очень просто. Хозяин принес ему членский билет. Ни один уважающий себя немецкий рабочий не может оставаться вне организации Трудовой фронт! Трудовой фронт или безработица.

Папаше Пешелю Трудовой фронт казался чересчур смирным.

— Раньше в профессиональных союзах кипела жизнь.

Но где-то человек состоять должен. Человек тянется к людям. Пешель предпочитал присоединиться к шествию в колонне Общества разведения канареек. В клетку с канарейкой-самцом он посадил канарейку-самку и таким образом положил у себя дома начало разведению канареек.

Торжественный день празднества наступил. Население городка просыпалось под звуки флейт и барабанов. По улицам шли дети, маленькие карапузы с большими барабанами, как у ландскнехтов. Смотрите-ка на этот юный народец! Трам-трам, трам-там-там, трам-та-та-та-та-там! «Гитлер, мы принадлежим тебе!»

Празднество. Оркестр с большой никелированной лирой впереди. Коричневые рубашки, желтые галифе, высокие сапоги; в воздухе пахнет сапожным кремом «Эрдаль». Топ-топ-топ! Боевым шагом проходит черный отряд эсэсовцев. Хозяин сапожной мастерской Крепель, страховой агент Шнибель, директор фабрики Дрюкдрауф, ночной сторож Берензоль, чистильщик каналов Моддерпфлуг, председатель Общества разведения пчел Бруммензиг, производитель работ Третер — все с изображением черепа на фуражке, все с изображением черепа на перстне. Во главе отряда шагает его фюрер — владелец поместья и винокуренного завода Хартвиг фон Хартенштейн. Неорганизованные домашние хозяйки стоят по обочинам улиц и условным жестом, выбрасывая руку вверх, приветствуют доблестное знамя союза «Мертвая голова».

Станислаус — в белом одеянии своего цеха. Союз пекарей несет крендель на своем знамени и движется под грохот двух духовых оркестров. Орда белых ночных привидении шла, толкаясь и дурачась. «О Германия, слава тебе… пока в прах не рассыпется все…» Каша из звуков двух гремящих оркестров. Среди разводителей канареек идет в штатском черном костюме Пешель. Канареечники несут плакат: «Мы разводим наших желтых певцов для Великого германского рейха!» За Обществом по разведению канареек идет Особое общество по разведению кур германской породы в системе Имперского продовольственного ведомства.

Мамаша Пешель приветствует взмахом руки вверх — хайль Гитлер! — и знамя канареечников. Неужели она допустит, чтобы ее мужа, старого краснодеревщика, никто не приветствовал?

Вот движется колонна грохочущих машин национал-социалистских водителей грузовиков. Это гроза в праздничном шествии. Черные железные каски, взгляды во все стороны: на что бы такое наехать? Хельмут с высоты своей машины презрительно оглядывал пекарское привидение — Станислауса. Воинский цех презрительно смотрел на цех питания. Мы сражаемся, дабы вы могли печь!

Ох, смотрите, конный отряд эсэсовцев! Лошади возчика пива, лошади ассенизатора, кривоногий гнедой конек зеленщика, вечно жеребая кобыла старьевщика, чистокровки из конюшни того же Хартенштейна, пара черных лошадей из похоронного бюро, у которых создалась привычка ходить с опущенными головами. Вся эта кавалькада мещан маленького городка двигалась, устремив взоры на знамя с «мертвой головой». Что бы такое растоптать копытами наших коней?

Праздничное шествие обходило памятник Неизвестному солдату в Священной роще города. «Отдайте почести храбрым героям нашего народа!» Общество по разведению канареек отдавало им почести, Общество по разведению кур германской породы в системе Имперского продовольственного ведомства отдавало им почести, городские подметальщики улиц отдавали им почести, склонив метлы. Знамя с кренделем склонилось в знак почитания мертвых героев. Станислаус увидел Лилиан. Она шла в колонне Союза немецких девушек. Истинно немецких девушек, потомков небожительницы Фригги, спаровавшейся с богом громов и метателем молота Донаром. Куда они собираются взобраться, эти девушки в коричневых безрукавках? Черные шарфы развеваются, а голубые овечьи взоры прикованы к широченным лентам венков, предназначенных для павших воинов. Стадо детородных кобылиц; косы перекинуты на грудь. Смуглые, черноволосые арийки вперемежку с кривоногими и белокурыми, прямыми потомками древнегерманских выбивальщиц медвежьих шкур. Отряд вела германистка, преподавательница городского лицея. Почтенная фрау с косами, уложенными венчиком, и в пенсне а ля Гиммлер провела овечье стадо девушек и собственный подавленный детородный инстинкт мимо черной орды эсэсовцев.