Майк Телвелл - Корни травы Страница 62

Пастор увидел спрятанный в кустах велосипед и почувствовал, как его начинает душить ярость, и это вместо того, чтобы все как следует продумать. Вызвать полицию? Парень виноват в злоупотреблении гостеприимством, поскольку его предупредили. Нет, лучше схватить его самому. Но сначала велосипед. Он запер его в мастерской и проверил комнату Эльзы. Она мирно спала. Что ж, парень, кажется, понял, что жить на улице не так-то просто. Проскользнул, наверное, в свою бывшую комнату, чтобы скоротать ночь в безопасности. Надо пойти проверить, парень способен на все.

Но что это за тусклый свет в церкви? Возможно, забыли выключить после занятий хора? Айвана там быть не может, если только не… тут его инстинкт священника был приятно польщен. Аллилуйя, парень понял, что сбился с пути. Дух раскаяния привел его в церковь, чтобы примирить себя с Богом. Вот источник мира в душе Эльзы. Но ведь она должна была ему сказать! В конце концов, радости в Раю больше достанется тем, кто покаялся…

Но когда он приблизился к Молитвенному дому, то услышал вовсе не звуки покаяния, вовсе нет. Оказалось, что гитара подключена к его усилителю, не его, а Бога, конечно, и голос Айвана:

И меч ихДа внидет в сердца их.Всех и вся,Всех и вся…

Вместо того чтобы стоять на коленях перед престолом Господним, этот негодяй-еретик танцует под музыку борделей и баров — и это все в его церкви! Подобной мерзости от этого парня он не ожидал. Пастор вспыхнул праведным гневом. Впервые за последние недели он обрел в себе источник ярости, чистый, далекий от личных амбиций, не омраченный неуверенностью. Он подождал несколько секунд, чувствуя, как в нем поднимаются ярость и жажда мщения. Нет, парень явно не в своем уме. Но теперь он в его руках. Никто, ни Эльза, ни кто другой не защитит его. Это злоупотребление, взлом и осквернение святого места. Его святого места! Второй подросток, по виду еще больший подонок, играет на гитаре, а Айван поет:

Угнетатель, он хотел меня сломать,Дурачком заставить жить-поживать.И когда он понял — битву выиграл он,Бог, прости его, ведь что творил не ведал он.Потому что меч ихДа внидет в сердца их…

Пастор видел и слышал уже достаточно. Более чем достаточно! Освободительный праведный гнев!

—Что ты здесь делаешь! Поешь эту мерзость в моей церкви! — прокричал он.

Оба они застыли. Айван — с открытым ртом, его сообщник — в страхе и удивлении.

—Ваше преподобие, сэр, у меня только этот шанс…

—Шанс, тебе нужен шанс? Ты найдешь его в тюрьме. Я арестую вас обоих. Ты слышишь, арестую!

—За что, сэр?

Второй парень начал понемногу отступать к двери, но Айвана, казалось, ничто не трогало.

—Мы ничего не взламывали, сэр.

Он полез к себе в карман. За чем? За ножом? Он на все способен. Но в руках он держал ключ.

—У нас есть ключ, сэр, мы ничего не взломали.

—Ключ, где вы взяли ключ? — и он замолчал, начиная понимать…

Так же, как и парень этот…

—Нет, Ваше преподобие, это не… Пастор выхватил ключ и выбежал из церкви.

Айван что-то кричал, но он уже его не слышал.

Заспанная и удивленная, она все-таки созналась. Твердо и без сожалений.

—Да, я дала ему ключ, я должна была.

Должна была? Ни капельки раскаяния. Не сознавая, когда это началось, он тряс ее и бил.

—Что? Что? Что еще ты ему дала?

—Ничего, ничего такого.

С каждым ее отрицанием ярость в нем возрастала. Ее щеки разрумянились, и голова моталась под его ударами туда-сюда. Она упала на кровать. Шлюха! Осквернила его дом и его церковь.

—Лгунья! Лгунья! Ты отдала ему свои губы, свое тело. Ты опорочила себя. Лгунья! Шлюха! Блядь!

—Нет, нет. Ваше преподобие, я ничего ему не давала.

В глазах ее стояли слезы, но голос был твердым и уверенным. Он снова швырнул ее на кровать и оставил лежать там, так и не добившись отнее раскаяния.

—Я — ничего — ему — не — давала.

Он очень беспокоился за Эльзу. Она говорила ему, как странно в последнее время ведет себя пастор Рамсай. Зря Айван бросил ее в последнюю ночь, да и велосипед тоже, но Мак убедил его, что так будет лучше. Он и правда не думал, что пастор будет ее бить. Послезавтра они будут вместе, а если надо, то и сегодня могут уйти отсюда. Но он был сильно напряжен, когда приблизился к ограде Молитвенного дома. Последний раз, подумал он, послезавтра я завяжу с этим чертовым местом.

Длиньша встретил его почти радушно. Он тщательно полировал велосипед Айвана и, оторвавшись, бодро улыбнулся.

С чего это Длиньша полирует его велосипед?

— Эй, я слышал, ты отказался от должности почтальона? Что ты тут делаешь?

—Пришел за велосипедом. — ответил ему Айван.

Улыбка Длиньша стала еще шире.

—За каким-таким велосипедом?

—Чо, Длиньша, не шути со мной. Ты ведь знаешь, за каким велосипедом — за этим самым.

—Это твой велосипед? Где, интересно, ты его купил?

То, с каким невинным удивлением Длиньша притворяется, взбесило Айвана. Он был не в настроении выносить сегодня это дерьмо.

—Не болтай, Длиньша. Ты прекрасно знаешь, что это мой велосипед.

Свинячьи глазки поблескивали в злобном триумфе.

—Это велосипед Его преподобия. Где ты его купил, говоришь?

Так вот что за игра. Нет, Длиньша не может говорить все это серьезно. Всего-навсего обычные провокации.

—Мне ничего не надо доказывать, Длиньша. Ты и сам видел, как я его делал. Как покупал запчасти. Одни колеса обошлись мне в шесть долларов. Не шути со мной. Ты с жизнью своей играешь.

—То же самое я могу сказать и тебе, потому что Его преподобие отдал велосипед мне. Здесь его владения, его добро.

Оказывается, он не шутит. Он собирается с помощью пастора украсть велосипед, на который у Айвана ушло столько сил и времени.

—Так значит… ты мне его не отдашь? — Айван удивился тому, как медленно и спокойно прозвучал его голос.

—Если он твой, забери его, а? — ухмыльнулся Длиньша, осторожно поднял велосипед и поставил перед собой. Потом, сдвинув свои тяжелые плечи, повернулся к Айвану. — Его преподобие сказал, что, если ты придешь сюда, ты злоупотребишь гостеприимством, и я обязан тебя выдворить. Он сказал — любыми подручными средствами. Я тебя так отделаю!

—Я ухожу. Отдай мне велосипед — и я уйду. Айван попытался обойти Длиньшу сбоку, но внезапно оказался на земле. В голове у него звенело, он почувствовал, что у него онемела одна сторона лица.

Длиньша широко улыбался над ним.

—Знаешь, как долго я ждал этого момента? — проговорил он с вызовом. — Вставай, ман, вставай, посмотрим, как ты умеешь держать удар. Козел!

Айван встряхнул головой, чтобы прийти в себя, и сплюнул кровь. За что Длиньша так его ненавидит? Он смотрел на его победную ухмылку и видел, что в ней сконцентрировались все его ежедневные провокации и преследования, все несправедливости и притеснения. Айван пошел на Длиньшу, но следующий удар пришелся ему в челюсть, и он снова покатился, глотая пыль. На этот раз зрение у него помутилось, и глаза застлал красный туман.

Потом вдруг произошла удивительная вещь. Его голова вдруг прояснилась, и он оказался на месте, но где-то не тут. С одной стороны, он ощутил себя отделенным от всего и как бы парящим, с другой — видел, что лежит на земле, а над ним возвышается могучая обезьяноподобная фигура. Он видел, как он быстро перекатился по земле, вскочил на ноги и выхватил свой окапи. Он видел, как Длиньша остановился, тревожно оглянулся, схватил бутылку и разбил ее. Все было так, словно он смотрел эпизод из фильма «Отсюда — и в вечность», где Ланкастер и Боргнин сидят в баре. Он слышал, как тот говорит: «Хочешь убийства, Жирдяй, ты его получишь». С какого-то далекого расстояния он видел себя: вот он балансирует на пальцах ног, согнув колени и перекладывая окапи из руки в руку, как это делал Питер Лорре.

И в то же время он стоял перед Длиньшей, следил за его глазами и руками, вертел своим окапи и угрожающе его направлял. Он слышал, как где-то прозвучал сигнал тревоги, но в себе тревоги не чувствовал. Все замедлилось, словно они оказались в воде, и в его распоряжении для того, чтобы уворачиваться и наносить удары, была уйма времени. Его лицо болело, в нем кипел гнев или, вернее, холодная контролируемая ярость. Казалось, он знал каждое движение Длиньши еще до того, как тот его совершал, увертывался от его нападений и полосовал его ножом. Схватка стала похожей на танец и пошла в зловещем ритме: увернулся — полоснул, увернулся — полоснул. Каждый раз, когда он резал, он чувствовал, как острие ножа пронзает рубашку и натыкается на что-то твердое и все-таки мягкое. Каждый раз Длиньша вскрикивал, но не сдавался, и Айван продолжал танцевать и полосовать ножом, танцевать и полосовать, совершая, как ему казалось, замедленные изящные движения.

Но Длиньша все-таки нашел в себе силы прижать Айвана к скамейке, и, когда зазубренные края бутылки распороли его плоть, он почувствовал, как вспыхнули ребра. Затем он уже сидел на Длиньше, у которого не было больше бутылки и который кричал от страха, стараясь защитить лицо ладонями.