Аласдер Грей - ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах Страница 62

В итоге Toy решил вообразить трапезу такой, какой видел ее Иисус, сидевший во главе стола. По обе стороны столешницы апостолы — охваченные тревогой, надеждой, сомнениями, восторгом, голодные и насытившиеся — вытягивали шеи, подавшись вперед и стараясь поймать взгляд смотревшего на них. На скатерти были видны только руки Иисуса, протянутые из-за нижнего края картины (натурой Toy послужили руки отца). Подготовительная работа заняла столько времени, что для написания самой картины времени у Toy уже не оставалось, и он представил черно-белый картон.

Премии картина не получила, но ее легко было сфотографировать, и «Буллетен» поместил снимок, на котором перед ней стояли Молли Тирни и Эйткен Драммонд. Подпись гласила: «Будущие художники обсуждают версию "Тайной вечери" Дугласа Шоу на открытии летней выставки художественной школы в Глазго». Toy укрылся с газетой в кабинке школьной уборной, чтобы жадно ее рассмотреть. Картина ему опротивела, но опубликованный снимок вызвал у него короткий прилив наслаждения, близкого к сексуальному. Он направился в столовую довольный собой, как никогда, и подсел к Джуди, которая участливо его спросила:

— Дункан, тебе не тошно было рисовать эти отталкивающие физиономии? Или картина тебя шокирует так же, как нас?

Проявленный Джуди интерес захлестнул Toy радостью.

— Нет, — пустился он в объяснения, — я вовсе не стремился изобразить кого-то отталкивающим. Собственно говоря, Христос выбирал себе учеников наугад, как жюри присяжных; они и должны были быть обыкновенными заурядными представителями. Я мог бы подчеркнуть их гротескность. Немногие из нас таковы, какими должны быть, даже в собственной оценке, поэтому как же нам не выглядеть гротескно? Но отталкивающими мы бываем нечасто.

— Дункан, нарисуй мой портрет вот здесь, на столе, — попросила Джуди и держала голову неподвижно, пока Toy чертил на огнеупорном пластике.

— Ну вот, готово, только у меня плохо вышло.

— Знаешь, — сказала Джуди, — ты меня выставил злюкой. Показал все мои дурные качества.

Toy вгляделся в рисунок. Ему-то казалось, что он просто сделал абрис лица, причем неважно.

— Я знаю, что во мне больше плохого, чем хорошего… — добавила Джуди.

Toy собрался было запротестовать, но тут Джуди воскликнула:

— Глянь-ка на Кеннета! — Toy повернулся в сторону Макалпина, который запрокинул голову, хохоча над какой-то шуткой. За время каникул он отрастил бороду: ее рыжеватый кончик, задранный к потолку, слегка колыхался. — У Кеннета дурных качеств нет. Если он и причинит кому-нибудь неприятность, то только по глупости, а не намеренно.

— Он джентльмен, — заметил Toy. — Знакомство с ним цивилизует.

Тем вечером в трамвайном вагоне Toy словно впервые увидел себя со стороны: ниже пояса — рабочий в заляпанных краской брюках, выше — клерк с белым воротничком и галстуком. Когда они проезжали мимо парка, кто-то потянул его за рукав. Он обернулся: перед ним стояла симпатичная полная девушка.

— Привет! — услышал он. — Как дела?

— Спасибо, отлично. А у тебя?

— Тоже неплохо. Ты живешь здесь?

— Да. Напротив церкви.

— Я навещаю тетушку. Увидимся.

Девушка шагнула на ступеньку, a Toy терялся в догадках, кто это такая. И вдруг вспомнил: это же Толстушка Джун Хейг, учившаяся в Уайтхиллской школе. Он спустился за ней вслед, и теперь они оказались рядом.

— О, и ты сюда?

— Обычно я схожу дальше, на холме. — Toy словно пытался что-то объяснить.

— Твой дом смотрит окнами на церковь?

Трамвай остановился, и они вышли из вагона.

— Нет, он стоит на улице, перпендикулярной дороге, — как раз напротив церкви.

Toy, стоя на месте, показывал жестами расположение дома. Джун, взявшись за отворот его пиджака, оттянула Toy с проезжей части дороги на мостовую со словами:

— Не хочу, чтобы меня задержали как свидетельницу дорожного происшествия.

— Где ты сейчас работаешь?

— У Брауна. Официанткой в столовой.

— О, я иногда туда заглядываю, только вниз, в курительную комнату.

Toy подробно описал, как и чем привык питаться; Джун, казалось, слушала его со вниманием. Он показал ей снимок в газете, который ожидаемого впечатления на нее не произвел. В разговоре случались паузы, когда Toy думал, что Джун попрощается, однако она никуда не двигалась, ожидая, пока он скажет что-то еще. Наконец Toy предложил: «Давай я провожу тебя до дома тетушки», и они зашагали вперед бок о бок. Джун, со вскинутым подбородком и выразительным ртом, держалась надменно, словно отвергала толпы поклонников, а сердце Toy глухо билось о ребра. Они обогнули несколько углов и остановились у подворотни. Джун пояснила, что навешает тетушку дважды в неделю: старушка недавно перенесла операцию. Toy со всей прямотой высоко оценил ее отзывчивость. Снова помолчали, и Toy, набравшись храбрости, спросил:

— Послушай, можно будет как-нибудь с тобой увидеться?

— Ну конечно.

— Где ты сейчас живешь?

— Лэнгсайд, возле памятника.

— Хм… Где же мы встретимся?

Подумав, Джун назвала угол дома Пейсли у Джамайка-стрит-бридж.

— Прекрасно! — скрепил Toy, потом добавил: — Но когда именно, мы не договорились, — вечером, в котором часу?

— Да, не договорились, — подтвердила Джун и после короткой паузы предложила: — В четверг вечером, в семь часов.

— Замечательно! — снова поддакнул Toy. — Вот тогда и увидимся.

— Да.

— Ну, пока!

— Пока, Дункан.

Вечером работа Toy не давалась, и он расхаживал по гостиной, напевая и тихо посмеиваясь. Мистер Toy поинтересовался:

— Что это с тобой? Девчонка стрельнула в тебя глазками?

— Моя живопись вызвала определенный интерес.

Наутро в школьной библиотеке Toy рассказал о Джун Макалпину. Тот не сразу оторвался от глянцевого журнала:

— Чем от нее несет — пекарней, пивоварней или борделем?

Потрясенный Toy, почувствовав себя ничтожным, проклинал себя за то, что проговорился. Макалпин, глянув на него искоса, продолжал:

— Пойми, все женщины чем-нибудь да пахнут. Поклонники дезодорантов зажимают носы, но это все чушь собачья. Если девушка чистоплотна, то запах у нее очень привлекателен. Джуди благоухает.

— Я рад.

— Что тебе нужно, Дункан, так это добрую, опытную женщину постарше, а не глупую малышку.

— Но я не выношу снисходительности.

— Допустим, она будет обращаться с тобой по-умному. В борделях на континенте уйма сообразительных особ. Бордели в Шотландии своего наименования не заслуживают. Чертовски бедная страна.

— Сегодня у тебя что-то одни бордели на уме.

— Да… Как ты считаешь, что с тобой будет по окончании художественной школы?

— Не знаю. Но учить детей я не смогу и в Лондон не поеду.

— У меня тоже нет желания преподавать, — проговорил Макалпин, — но, вероятно, придется. Мне бы хотелось попутешествовать, насладиться свободой, прежде чем осесть, навестить Париж, Вену, Флоренцию. В Италии множество тихих городков, где есть церкви с фресками не столь знаменитых мастеров, а домашнее вино там подают прямо на площадях под навесом. Хотелось бы там побродить с девушкой — не обязательно будущей невестой. Представь! После заката воздух там такой теплый, как здесь в чудный летний полдень… Но я не могу надолго оставить матушку. Во всяком случае, тогда придется жениться на Джуди, а это — в рассуждении свободы — все равно что угодить из огня да в полымя. А я между тем старею.

— Вздор.

— Ход времени тебя не волнует?

— Нет. Меня волнуют только ощущения, а время неощутимо.

— А я его ощущаю.

Помолчав, Макалпин недоуменным тоном добавил:

— Подозреваю, что, если бы я поселился в трущобе с проституткой и ходил исключительно в леопардовой шкуре, мать и Джуди четыре раза в неделю притаскивали бы мне корзины с едой.

— Завидую тебе.

— Не завидуй.

Днем в лекционном зале тело Toy достигло нелегкого компромисса с деревянной скамьей, и он задремал. Позже до него донеслись слова лектора:

— …кем-то вроде головореза. Однажды, когда оба были молоды, он в драке сломал Микеланджело нос. Отрадно вспомнить, что умер он в безрадостных обстоятельствах, буйнопомешанным в испанской тюрьме, ха-ха. Впрочем, на сегодня достаточно.

Свет погас, и слушатели столпились у выхода. Впереди себя Toy заметил Макалпина и Джуди: взявшись за руки, они перебежали через улицу к дополнительным корпусам, и он медленно побрел следом. В столовой их не оказалось. Toy сел за столик рядом с Драммондом и Макбетом.

— Не понимаю, почему меня позвали, — говорил Драммонд. — Кеннета я почти не знаю.

— А когда это будет? — спросил Макбет.

— Завтра вечером. Сначала пойдем к нему — поужинать и выпить, а потом на костюмированную вечеринку в отель.