Дэймон Гэлгут - Арктическое лето Страница 62

Процессия не раз останавливалась, и, когда они достигли пруда, было уже десять часов. Здесь свершилась заключительная церемония – глиняная модель деревни Гокул была растворена в воде, хотя для чего это сделали, Морган не понял. Магараджа объяснил, что деревня представляла собой Кришну, который по определению не мог утонуть. Хотя на самом деле утонул – полуголый человек, чьей наследной обязанностью было выводить на небольшом плотике модель деревни, со всеми домами и людьми, на середину пруда, отвел ее от берега в темноту и спихнул в воду. Следом отправились в качестве приношений образы Ганеши, бога мудрости и благополучия, и горсти зерна. Затем плотик вернули к берегу, где он стал объектом поклонения. Был произведен пушечный салют, заставивший слонов зареветь, но Моргану уже хватило впечатлений. Он стер ноги, спина у него болела, он проголодался и почти ничего не слышал. Хорошо, что он заранее позаботился о том, чтобы сюда, к пруду, была подведена его «виктория». Морган доковылял до экипажа и велел ехать к гостевому дому, где намеревался выспаться.

– Ты глупец! Маленький гнусный глупец! Как ты посмел?

Точь-в-точь как и в прошлый раз, цирюльник сразу же разревелся. Лицо его только что было исполнено волнения и надежды, но теперь надежда исчезла. Он упал на ковер и, ухватив Моргана за ноги, принялся театрально вопить, зная, что Морган станет его бить. И Морган побил его. Удары были вполне реальными, хотя они и не повредили цирюльнику. Справедливо ожидая, что его побьют, Канайя загодя так повязал тюрбан, что он стал защитной подушкой, смягчавшей затрещины.

Отвесив молодому человеку еще несколько ударов, Морган подошел к креслу и сел. Особого удовлетворения он не чувствовал, хотя возможность показать свою власть возбуждала. Он тяжело дышал, причем не только от приложенных усилий. Канайя подполз к нему и принялся целовать его ноги.

– Теперь побрей меня, – сказал Морган.

Рыдания прекратились. Цирюльник успокоился и принялся готовить бритву, отирая щеки рукавом. Морган наблюдал за ним так, словно между ними было значительное расстояние. Одновременно он наблюдал и за собой. Он не узнавал себя. До этого дня он никого не бил, и новый опыт был приятен, несмотря на то что рука его дрожала.

Все это произошло через несколько дней после окончания праздника. Морган ждал, что Канайя появится – он видел его болтающимся во дворце и ожидающим сигнала. Но Морган знака не сделал, зная, что тот и так придет. У него на подобное было развито чутье – настолько сильное, что он, готовясь, даже надел европейскую одежду.

С того момента, как магараджа все ему рассказал, ярость его не уменьшилась, хотя и приобрела, пока он размышлял над проблемой, более интеллектуализированную форму. Все было устроено лучшим образом, Канайя получил точные инструкции; и если бы он просто следовал им, все шло бы отлично. Но юноша оказался человеком жадным и непорядочным, а потому от него трудно было ждать послушания в будущем. Это коренится в самой природе раба – не подчиняться, а потом получать взбучку.

Бритье совершалось в полной тишине; слышался только звук, издаваемый бритвой, скользящей по коже. Но в этом ритуале сегодня Морган не получал чувственного удовольствия. Эмоции умерли – их уничтожил приступ гнева. Но вскоре и гнев иссяк.

Страх тоже должен был исчезнуть. Вряд ли Канайя, предав, погубил его окончательно. Он сделал самое плохое, на что был способен, но ведь ничего не произошло. Даже сейчас, когда бритва цирюльника скользила по его горлу, Морган знал, что он в безопасности. Чтобы убить, у Канайи не хватит духу. Самое большее, на что цирюльник оказался способен, когда бритье закончилось, – вопросительно дотронуться до пуговиц, на которые брюки Моргана застегивались спереди.

– Нет.

Канайя отвел руку. Вскоре исчез и сам, унося свой саквояж с инструментами. Он вернется, но позже. Теперь же Морган подошел к зеркалу, чтобы, по видимости, проверить, как он выбрит, а по сути – рассмотреть свое лицо. Лицо было бледным и суровым и вместе с тем достаточно красивым. Теперь Морган доподлинно знал, что такое сила и власть.

Через пару дней они возобновили встречи, но все изменилось. Со стороны Моргана нарастала холодность, цирюльник же становился раболепнее. То желание нежности и человеческих взаимоотношений, которое, правда, испытывал только англичанин, исчезло в его душе. Разница же в статусе, ощущавшаяся все это время, сделалась определяющим моментом отношений, вытеснив все прочие соображения и эмоции.

Морган стал груб с Канайей. Иногда он видел, что причиняет любовнику боль, и знание этого возбуждало его. Что-то новое пробудилось в нем после того, как он свершил акт возмездия, избив жалобно скулящего цирюльника. Сила его была велика, авторитет непререкаем. На мгновение его наполнила вся мощь Империи. В их отношениях не стало ни мягкости, ни нежности. Молодой человек полностью подпал под власть Моргана и вел себя соответственно.

Это могло навредить Моргану. Когда семнадцать лет назад он писал свой первый роман, там имелась жестокая сцена, возбудившая его. Образ руки, вывернутой в суставе, идея власти, намеренно причиняющей боль, – сознание Моргана не могло принять этого, а вот тело – отреагировало. Никогда в реальной жизни Морган не желал соответствовать герою своей сцены, зло оставалось вымыслом, литературным фактом – до настоящего момента.

Серьезных повреждений Канайе Морган не нанес, но желание его стало темным, и он был несчастен. Все выглядело так, будто некая рука взбаламутила дно его души, выпустив клубы ила в чистую воду, и он утратил способность незамутненного видения. Проще всего было продолжать в том же духе, позволив одной слабости уступить дорогу другой, и постепенно дойти до самых темных глубин собственного «я». Нравственное падение, если оно умножает вашу власть, следует собственной логике и предлагает свои особые награды. Начавшись, оно может сделаться необратимым.

Переживая смешанное с печалью острое чувство вины, Морган написал обо всем Мохаммеду. Он надеялся, что исповедь облегчит его муки, что друг поможет ему оправдать себя, но вместо этого был вынужден выслушать упреки.

Мохаммед писал:

«Ничего не могу сказать, кроме того что ты глупый. Мне очень печально от твоих развлечений. Я с нетерпением ждать нашу встречу, чтобы пристыдить тебя за твои глупые поступки, глупые поступки».

В этот момент судьба решила облегчить его положение. Уже несколько недель Бапу-сагиб вынашивал план официального визита в Симлу, где хотел встретиться с вице-королем лордом Редингом и пригласить того в Девас на акт принятия новой конституции. Поездка неоднократно откладывалась, но теперь все посчитали, что время пришло.

Чтобы максимально продлить отсутствие при дворе магараджи, Морган попросил дать ему положенный отпуск. Три недели он будет далеко от Деваса и от Канайи – достаточный срок, чтобы восстановить ту лучшую часть своей души, что он едва не погубил. Тем не менее, когда он вернулся, разразился очередной скандал, грозящий разрастись в нечто совершенно грандиозное.

Предшественником Моргана на посту личного секретаря магараджи был некто полковник Лесли, с которым он несколько месяцев вел дружественную переписку. Но последнее письмо, полученное от полковника, так и кипело злобой. Полковник писал:

«Некоторые люди, оказываясь к востоку от Суэцкого канала, начинают считать устаревшими не только десять заповедей, но также обязательства и правила поведения, принятые в английском обществе».

Морган счел, что совершил некий проступок, по ошибке приняв личное письмо, обращенное к полковнику, за официальное и вскрыв его перед тем, как переслать в Англию.

Его лицо разгоралось по мере того, как он перечитывал обращенные к нему высокомерные слова. Когда Морган слышал что-либо оскорбительное в свой адрес, ему всегда требовалось время, чтобы правильно – в смысле чувств и эмоций – отреагировать на оскорбление. Но он также понимал, что подобного рода обвинения не могут оставаться частным делом двоих – его и полковника. Поэтому он поспешил к Бапу-сагибу, но тот молился и беспокоить его не следовало.

Пока Морган ждал, он обдумал ситуацию. Он знал, что полковник Лесли вернулся в Англию, чтобы отдохнуть от невыносимо жаркой для него индийской погоды, но планировал приехать назад и вновь занять место личного секретаря магараджи. Возможно, думал Морган, полковник боялся, что он помешает ему сделать это, окончательно и бесповоротно утвердившись в должности.

Когда Бапу-сагиб появился, то сразу же подтвердил подозрения Моргана. Еще перед тем, как тот заговорил, магараджа сказал:

– Я получил письмо от полковника Лесли. Он написал, что больше не будет заниматься административной деятельностью, так как его в данной роли никто не ценит. Очень неприятное письмо.