Леонид Билунов - Три жизни. Роман-хроника Страница 62

Я долго стоял перед каждой иконой, отходил от нее и снова возвращался. Это не осталось незамеченным. Ко мне подошел господин лет пятидесяти, огромного роста, с бугристым лицом хорошо и долго пьющего западного человека — я говорю западного, потому что было видно, что пьет он разборчиво. В руке господин держал бокал шампанского.

— Хотел бы чокнуться с вами, — произнес он на довольно приличном русском. — Господин покупает иконы?

— С Божьей помощью! — ответил я. — Среди прочего.

— Представляю себя. — Он поднял бокал, словно хотел выпить сам за свое здоровье. — Ян Шкода.

Это был известный американец чешского происхождения, который уже не раз пытался перебежать мне дорогу на аукционах.

Я тоже хотел назваться, но он меня предупредил:

— Я знаком господина Билунова!

— Вы хотите сказать: я знаю? — позволил я себя поправить его русский.

— О, да, мне нужно говорить, когда ошибка! Это прогрессирует язык. Спасибо!.. Хороший? — кивнул он на икону.

— Как и все остальные, — пожал я плечами. — Иконы, картины…

Но я видел, что он прекрасно заметил мой интерес. Мне было досадно: в этом мире никогда нельзя выдавать себя.

Американец отошел, но тут же вернулся со вторым бокалом шампанского для меня. Взяв меня за локоть, он стал прохаживаться рядом, явно расположившись к долгому разговору. Я остановился и высвободил руку.

— Мне бы хотелось с вами поговорить. За рюмкой чаю. Так ведь говорят русские люди? — начал он.

— Некоторые, — ответил я вежливо, но без всякой охоты продолжать разговор.

— Я знаю, что господин Билунов остановился в отеле…

— Вы слишком много знаете! — перебил я его с усмешкой.

Я знал, чего он хочет. На любом аукционе к концу приходит не больше двух покупателей. Эти двое бьются друг с другом, стараясь не дойти до настоящей цены, которая им хорошо известна. Даже если они выступают не лично, а через агентов, опытные коллекционеры скоро узнают друг друга по почерку. И вот тогда приходит время переговоров. Первая цена, которую объявляют перед началом продажи, гораздо ниже той, за которую, в конце концов, уйдет это произведение искусства. Поэтому зачастую такие покупатели договариваются между собой до начала аукциона: ты не претендуешь на мою картину, а значит, молчишь и не поднимаешь цену, а я не поднимаю цену на твою. В результате работы продаются по гораздо более низкой цене. Иногда они заключают сделку, и один из них получает от другого отступные за то, что не вмешивается в процесс продажи, иногда даже значительные. Все равно покупатель будет в выигрыше.

Я не мог отказаться от встречи, хотя и знал, о чем пойдет речь. Но и встречаться с ним не собирался.

— Оставьте ваши координаты. Созвонимся, — ответил я.

— Когда? — сразу же ухватился Шкода, протягивая карточку.

— Да хоть завтра!

Звонить я тоже сам не собирался. У меня тут был один представитель, известный лондонский прощелыга Шарымов, который, однако, долгое время честно работал на меня как агент на аукционах. Впрочем, он знал, что для меня работать можно только честно. Правда, недавно его схватили за руку при подделке сертификатов на русский авангард — дело, не имевшее ко мне никакого отношения. Но тогда я мог послать Шарымова как своего представителя.

Тот созвонился со Шкодой от моего имени, и они встретились в пабе на Уайтхолл-стрит, около площади Трафальгар. Шарымов в лицах пересказал мне разговор, это он умеет. У него в запасе есть одна нехитрая штука, из-за которой он выбирает этот паб для разговоров, которые могут оказаться неприятными. Там работает официанткой одна хорошенькая молодая полька, а он слегка болтает на этом языке — может, бывал в Польше или обделывал с поляками какие-то свои дела. «Когда клиент начнет особенно на меня напирать, я подзываю полячку, и мы болтаем пять минут на языке, на котором тот ни в зуб ногой! Даю ему время остудиться», — объяснял он мне.

— Или разозлиться! — предупреждал я его.

Шкода пришел в бешенство уже тогда, когда увидел Шарымова без меня.

— Ваш хозяин заболеет? — спросил он ядовито, усаживаясь за столик.

— У меня нет хозяина, я работаю независимо, — спокойно ответил Шарымов.

— И что вы здесь делаете?

— Я представитель господина Билунова.

Пришлось американцу удовольствоваться моим посланником. Они долго сидели за черным английским пивом стаут и кружили вокруг главного, пока Шкода не приступил к делу.

— Господин представитель понимает, что если мы встретились, мы будем договориться!

— Конечно! — тут же согласился Шарымов, и я представил, как он хитро сверкнул глазами. — Но о чем?

Оказалось, тот собирается разом купить всю коллекцию икон и предлагает откупиться за определенную мзду.

— Назовите ваша цена! — потребовал он с угрозой, наклонившись над столиком и почти касаясь Шарымова. Тут-то мой Шарымов и попробовал свой трюк. Он позвал польку, заказал еще два стаута и начал болтать на ломаном польском.

Но со Шкодой этот номер не прошел. То ли тот не забыл еще свой чешский, а поляки с чехами друг друга понимают, то ли он действительно был полиглотом. Он вступил в разговор и на очень хорошем польском языке отправил девушку обратно в бар.

Он ждал ответа.

— Понимаете, — уклончиво начал Шарымов. — Это предложение нам не подходит.

— Персонально? — поинтересовался тот.

— Лично мне ничего не нужно, — продолжал «валять Ваньку» Шарымов. — Я представляю моего доверителя.

— И чего доверитель желает хотеть?

— Мне поручено тоже предложить вам отступные. Назовите вашу цену!

Посылая Шарымова, я думал договориться, возможно, даже уступить американцу одну из икон или пообещать не вмешиваться в продажу других картин, среди которых была пара холстов второстепенных, но замечательных средневековых художников, однако увидел, что мы хотим с ним одного и того же.

— I see we can't find a solution,[39] — сказал Шкода совсем другим тоном, поднявшись во весь свой огромный рост. Дружеские интонации совершенно исчезли из его голоса, а вместо них появились угрожающие. — Think it over![40]

И вышел из паба, даже не сделав попытки из вежливости заплатить за пиво.

Через четыре дня должен был состояться аукцион. Начало было назначено на три часа дня. С двух часов, когда я надел костюм и собирался выйти, со мной стали приключаться странные вещи. Прошло не меньше часа, прежде чем я связал их с сегодняшней продажей икон. И этот час мог оказаться решающим.

Только я собрался повязать на шею шарф, как в дверь номера кто-то постучался. Я не говорю по-английски, но несколько слов знаю.

— Yes! — крикнул я из ванной комнаты. — Come in![41]

Дверь была не заперта.

С той стороны помедлили, возможно, не поняв мой английский, но через минуту дверь робко отворилась. Я вышел в прихожую. В дверном проеме, скромно потупив глаза, стояла девушка лет семнадцати — и, можете мне поверить, я кое-что в этом понимаю, чертовски красивая! Одета она была так, как одеваются лишь в Париже и лишь те женщины, у которых есть не только деньги, но и вкус. Я плохо знаю этих новых дизайнеров (лучше спросить о них у моей дочери), но видел, что тут не пахнет никакой Ниной Риччи, ни даже Версаче или Армани, нужно брать куда круче! По каким-то неуловимым признакам я понял, что это моя соотечественница, хотя это не было очевидно: обычно у наших красавиц всегда что-то не ладится с волосами и с прической, а платья они считают красивыми, только когда они на три размера меньше, чем им нужно.

— Чем могу быть полезен? — спросил я.

— А как вы догадались, что я русская? — спросила она с удивлением. — Разве это так заметно?

— Ну, не совсем, но у меня есть глаз, — ответил я уклончиво. — И опыт.

Она продолжала переминаться у порога. Это была явная застенчивость — тогда мне не пришло в голову, что это может быть просто игра.

— Я могу зайти? — спросила она и, не дожидаясь ответа, сделала несколько шагов по направлению к дивану.

Я с интересом смотрел, как она уселась, положила красивую длинную ногу на круглое колено другой и подняла свои серые удлиненные глаза, обдавшие меня такой нежностью и таким пониманием, которых совершенно невозможно ждать от незнакомки. Согласитесь, что как бы ни был верен своей жене, полон самообладания и хладнокровия мужчина, женская красота не может оставить его равнодушным. Тем не менее я посмотрел на часы: до начала аукциона оставались какие-то полчаса.

— Я видела вас в холле и слышала, что вы говорите по-русски… — начала она.

— И угадали, в каком номере я остановился? — тут же перебил я ее нетерпеливо.

— В баре вы положили ключ на стойку. А я сидела рядом, — обезоруживающе улыбнулась девушка. — Он у меня полчаса лежал перед глазами. А цифры там такие большие и такие выпуклые… Сами запоминаются.