Канта Ибрагимов - Сказка Востока Страница 63

Без слов администратор указал на обшарпанную дверь.

— Шадома, Шадома, — Малцаг толкнул, легонько постучал — ни шороха. Тогда он на грузинском стал читать любимый отрывок из Шота Руставели.

— Малцаг, — послышался голос изнутри, дверь распахнулась. Увидев его, она в испуге воскликнула, попятилась, упала на кровать.

Прикрывая за собой скрипучую дверь, Малцаг вошел. Это маленькая, узкая комнатенка с узким обрешеченным окном, спертый, если не дурной, запах и полумрак.

— Малцаг, Малцаг, это ты?! — она отпрянула в самый конец кровати, как испуганный котенок, свернулась в клубок, поджимая ноги. — Как ты преобразился. Откуда этот наряд?

— Шадома, — он мечтал, как обнимет ее при встрече. Однако теперь он едва сделал всего один шаг и не оттого, что захотел.

Просто здесь с его ростом очень тесно, и, чтобы не прогибаться, он, как скорый гость, сел на самый край кровати, не глядел в ее сторону. Правда он мало что различал, лишь силуэты.

От неожиданной встречи оба были ошеломлены, долго пребывали в молчании, которое нарушил Малцаг:

— Что с тобой, Шадома? Она не ответила. Он повторил, уже пытаясь разглядеть ее. А она, уткнув лицо в колени, вдруг стала рыдать.

— Шадома, перестань, успокойся, — он только теперь попытался легонько дотронуться до нее.

Ее словно током прошибло, она как-то судорожно дернулась, вытянулась вперед, и в слабом свете окна Малцаг увидел скуластый контур ее осунувшегося, изможденного лица, эти слипшиеся, в беспорядке спадающие засаленные космы. А синих, этих темно-синих, бархатистых глаз совсем не видно. Ему стало не по себе, видимо, он машинально отпрянул.

— Хм, что, ныне брезгуешь, дотронуться боишься? — она уже не плачет, вызов во всем.

Он обернулся к ней и, видя, как она вся дрожит, он с силой схватил ее, прижал к себе.

— Шадома, что с тобой, что? — горячо зашептал он, уже привыкая к этому едкому запаху, вспоминая, что он ему уж больно знаком, — это запах рабства, сопряженный со смертью. — Что с тобой, Шадома? Что они сделали? — Она молчала. Теперь, поддавшись его силе, тихо и жалобно скулила. — Это из-за меня? Может, из-за девочек Сакрела?

Тут она ожила, робко отстранилась, пытаясь заглянуть в его лицо.

— Как они? — тепло появилось в ее голосе. — Хм, хоть одно доброе дело в жизни сделала.

— И меня спасла, — напомнил он и, видя, как вновь сникла: — Что с тобой, скажи, что? — и доподлинно зная, что в этом мире, тем более в этом заведении, все решают деньги, он, как тайну, выдал: — У меня есть деньги. На, возьми.

Приглушенный звон монет в кожаном мешочке их обоих будто отрезвил. Она выскользнула из его объятий, подошла к окну, пытаясь вдохнуть свежий воздух. В комнатенке стало совсем темно.

— Малцаг, — она стояла к нему спиной, — разве ты не знаешь, что со мной? Ты теперь свободен и забыл, что такое рабство?

— Я ничего не забыл.

— А знаешь, каково быть женщиной-рабыней?

— Я тебя выкуплю.

— Хм, кого еще хочешь ограбить? Раз повезло, может, два, но не более. Здесь свое охранять умеют.

— Мы убежим, — он подошел к ней сзади, как-то робко, словно неумело, попытался обнять.

— Не насилуй себя, — отстранила она его руки, впервые усмешка появилась в ее тоне. — Уходи!

— Да что с тобой?! — отступил Малцаг.

— Уходи, — она развернулась к нему лицом.

— Он хотел отвести свой блуждающий взгляд и чисто машинально остановился на мешочке с деньгами.

— Уходи, забери, — с реакцией кошки Шадома схватила мешочек, впихивая ему в руки, стала его выталкивать.

— Успокойся, уймись, — еще пытался что-то сделать Малцаг.

Она вновь стала плакать, шуметь. Все это переросло в истерику и тогда в дверь постучали, раскрылась.

— Уходите, уходите, — теперь и администратор выталкивал его.

Обескураженный Малцаг даже не помнит, как снова очутился в роскошном фойе, и тут к нему подскочил капитан:

— Ты где был? Всюду искал. Я проигрался, дай еще в долг. Толком ничего не соображая, Малцаг, будто избавляясь, отдал ему весь мешочек. Даже на улице он не мог отдышаться, не мог прийти в себя. В жизни у него не было тяжелее и несноснее ситуации. Он не знал, что делать, что думать, что предпринять. Единственная надежда — бежать домой, точнее — в дом Шадомы. И не дай бог Сакрел сегодня не придет.

Доктор, словно чувствуя неладное, ждал в волнении во дворе. Бессвязно, как сумел, Малцаг описал ему картину встречи.

— Надо мне к ней пойти, — решился доктор.

— Да-да, пойди, завтра же пойди, она больна, — упрашивал Малцаг, тут же вспомнил о деньгах и что у него их больше нет.

— У меня кое-что осталось, — успокоил Сакрел.

Наверное, так долго, как в этот день, время для Малцага не тянулось. Лишь в сумерках вернулся доктор, тяжело вздыхая, устало сел.

— Не томи, говори быстрее, — не сдержался Малцаг.

— В общем, это полное истощение, — заключил Сакрел и, видя, что кавказец ничего не понял: — Она любила и любит тебя. После встречи с тобой публичной девкой быть более не смогла. Она, видимо, никого больше не принимала, даже концерты давать перестала. Словом, это глубоко в душе. С ней там цацкаться не будут. Боюсь, она на исходе, может скоро зачахнуть.

— Сакрел! — воскликнул Малцаг. — Ты ведь врач, помоги ей, спаси.

— Хм, — усмехнулся доктор. — В том-то и дело, что ее врач теперь ты и только ты, — он встал, придвинулся к Малцагу, ткнув пальцем в грудь: — Ты ведь любишь ее?! Спасай.

— Как? — словно от толчка отступился Малцаг.

— Помнишь, ты рассказывал, что, когда ты разгромил лагерь Тамерлана, выкрал Шадому, усадив ее на коня перед собой? От запаха ее тела и волос плюнул на многочисленную погоню, бросил коня, свернул с дороги, и трое суток, под носом у врага. ты позабыл, что есть иной мир, иная страсть или другое желание.

— Гм, — явно смущаясь, Малцаг прикрыл рукой лицо и, видимо, все заново переживая, он вдруг выдал: — Кстати, а это нас тогда и спасло.

— Вот пусть эта любовь и сейчас нас всех спасет. Иди.

— Денег нет, — страшные слова.

— У меня еще остались, — они поделили последнее, и, провожая Малцага, доктор горестно сказал: — Ты знаешь, ведь, выкупая моих дочек, Шадома выложила целое состояние.

На что кавказец, улыбаясь, ответил:

— Я твоих дочек еще не видел, но уверен, чтобы их там не оставить, можно выложить и два состояния. — И уже во дворе: — ты о деньгах не волнуйся: раз у других они есть, то и у нас будут.

Словно окрыленный, как на первое свидание, кавказец выскочил со двора, а доктор вслед прошептал:

— Молодость, любовь! Благослови вас Бог!

На сей раз даже «Витязь в тигровой шкуре» не помог Малцагу открыть дверь.

— Шадома, я сейчас все разнесу, — он с силой надавил.

— Не смей, арестуют, — выдала она себя. Лишь отодвинула засов, как он вихрем ворвался, хватая за руки, рванул к себе, то ли вопросительно, то ли утвердительно, горячо крикнул:

— Шадома, ты моя?! — они слились воедино.

Эта ночь, эта бурная встреча, после стольких лет мучений и лишений была поистине жаркой, страстной, ненасытной. Это были не три дня юношеских искр в предгорьях Кавказа, это был выстраданный вулкан чувств накопившихся страданий. Это был бешеный пожар, пожирающий их нутро!..

Администратор «Сказки Востока», думая, что посетитель скоро уйдет, немало прождал у дверей Шадомы. Потом он не раз приходил и невольно подслушивал. Будучи скопцом в душе и в теле, он с презрением относился к плотским утехам людей. Однако на сей раз он услышал и словно унюхал нечто иное, сладкое — то, чего он до сих пор не ощущал, не видел, не встречал. В этой встрече было что-то странное, воспаленное, перезревшее, так что даже вокруг витала какая-то колдовская и заманчивая аура страсти. И он впервые в жизни понял, что такое любовь. Ему вдруг стало завидно, жалко себя: он заплакал. Не в силах вынести эти мучения, он то уходил, то возвращался, и вновь подслушивал. Вот утихли, тишина, потом мужчина бубнит, она слышно плачет. Он успокаивает ее, ласкает, и администратор этого не выносит, уходит. Под утро снова много говорят, тот же неразборчивый мужской бас, а в ответ заливистый, чистый женский смех:

— Ха-ха-ха, ну, Малцаг, ну, Малцаг!

На следующую ночь администратор вновь провел визитера к Шадоме, вновь подслушивал, но той ночи нет, она сгорела в пламени страсти. Теперь здесь не до любви: о чем-то много говорят, порою спорят. И аура иная — тягость и печаль. Чужие заботы администратору не нужны, интереса нет, и он больше не подслушивает. А молодые все говорят, они все-таки хотят жить, и не в рабстве, а свободными людьми и у себя на родине, на Кавказе. Вот тут и начинается спор. Оба знают, что весь Северный Кавказ обезлюдел. Страну Аланию Тамерлан не просто разорил и разгромил. Мстя за убитого сына, он ее полностью уничтожил, все селения и города сровнял с землей, все водоемы отравил. Там оставлен гарнизон в десять тысяч всадников. Их цель — добивать тех, кто еще чудом остался в живых. А в живых остались лишь единицы горцев, и те обитают или скрываются высоко в горах. Словом, там жизни нет, и туда Малцаг сейчас не рвется. Его цель, его мечта, все, что его гложет и в то же время дает жить и бороться — месть.