Эрскин Чайлдерс - Загадка песков Страница 63

Но на подходе к лесопилке мне пришла в голову более практичная мысль: вот же ночлег, бесплатный и под рукой. Забравшись в одну из пустых барж в заводи, я огляделся в своей новой квартире. Баржа, как две капли воды, походила на все прочие, что я видел – лихтер, предназначенный исключительно для буксировки, лишенный помещений для экипажа, благодаря чему все внутреннее пространство отводилось под груз. На баке и на корме был устроен палубный настил длиной футов в десять, с установленными на нем кнехтами и тумбами. Остальная часть трюма оставалась открытой, если не считать идущие вдоль бортов широкие ватервейсы[101]. Простая и надежная конструкция и применительно к скромному лихтеру весьма пропорционального и даже изящного дизайна, с ощутимо заостренным носом и плавными линиями кормы. Короче говоря, даже такой береговой крысе, как я, было с первого взгляда понятно, что эти суда предназначаются не только для канала, но и для большой воды. И недаром: хотя несколько миль по морю до островов пролегали исключительно по мелководью, я по опыту знал, какое волнение поднимает там внезапно налетевший шквал. Не стоит полагать, будто я глубоко вник в эти мысли. В некотором смысле я продвигался вперед, но крылья воображения еще не расправились у меня за спиной. В противном случае я исследовал бы этот лихтер с точки зрения практического его применения, а не подходящего приюта на ночь. Под кормовым палубным настилом лежал большой рулон брезента, угол которого послужил мне одеялом, а мой засунутый под голову тюк – подушкой. Какое отличие от роскошеств предыдущей ночи, но шпион, философски рассуждал я, не вправе рассчитывать на пуховую перину два раза подряд, а здесь гораздо просторнее и свежее, чем в тесной койке на «Дульчибелле», да и жестче ненамного.

Устроившись поудобнее, я принялся изучать свою карманную схему при свете вспыхивающих спичек. В последние полчаса до меня начало доходить, что, сконцентрировавшись на Эзенсе и Бензерзиле, я упускаю из виду другие деревни, оканчивающиеся на «зиль», тоже изображенные на нашей карте с «поросячьими хвостиками» потоков. Более того, озвученная Беме статистика глубин и расстояний касалась семи объектов, от «A» до «G». Уже первая спичка позволила освежить в памяти эти деревни. Суффикс «зиль» встречался по всему побережью. В пяти милях к востоку от Бензерзиля лежал Нойхарлингерзиль, а еще дальше – Каролинензиль. В четырех милях к западу – Дорнумерзиль, а дальше Нессмерзиль и Хильгенридерзиль. Это шесть на одном только северном фасе полуострова. На западном его побережье, обращенном к Эмсу, значительно южнее Нордена, располагался один единственный Гретзиль. Зато на востоке, лицом к Яде, примостились аж восемь «зилей», разделенных очень короткими интервалами. После недолгого размышления я отбросил эту последнюю группу. Эти «зили» никак не соотносились с Эзенсом, как не имели и raison d'étre[102] считаться торговыми артериями. Иное дело – северная шестерка, имевшая выход к цепи островов и материковым центром для которых почти геометрически выступал Эзенс. Мне не хватало одного до семи, и я добавил в качестве рабочей гипотезы одинокий Гретзиль. Во всех семи деревнях потоки выходили на открытое место, как в Бензерзиле. Из всех семи гаваней на карте тянулись на север, к островам, точечные линии, пересекающие приливные отмели. А на материке в тылу у всей семерки проходило кольцо железной дороги. Но имелись и небольшие отличия. Ни один из потоков не был изображен на карте такой жирной и такой синей линией как Бензер-Тиф, ни один не уходил так далеко в глубь материка. Они варьировались в длине и извилистости. Два из них, относящиеся к Хильгенридрезилю и Гретзилю, вовсе, похоже, не достигали железной дороги. С другой стороны, Каролинензиль, лежащий напротив острова Вангерог, имел свою особую ветку.

Спичка за спичкой вспыхивали и гасли, пока я бился над загадкой этой таинственной семерки. В конце концов меня сморил сон, в который я погрузился с единственной идеей: завтра, на обратном пути в Норден, надо навести дополнительные справки об этих вероятных каналах, если их, конечно, можно так назвать. Мои сны той ночью представляли беспрерывную цепь картин редутов и замаскированных батарей, таящихся среди песчаных дюн и уединенных островков. Эти укрепления вырастали, подобно кораллам, благодаря кропотливой и тайной работе, а смертельные боеприпасы подвозили к ним лихтеры под управлением вороватых субъектов, как две капли воды, похожих на нашего приятеля Гримма.

Встав на рассвете, я отправился в дорогу (погода стояла тихая и дождливая), повстречав на пути нескольких моряков, удостоивших меня пожелания доброго дня и удивленного взгляда. Остановившись на мосту, я предался раздирающим меня сомнениям. Как много надо сделать и как мало времени. Единая прежде проблема вдруг умножилась семикратно и не собиралась на этом останавливаться: семь синих линий на карте, семь точечных путей по морю, семь островов. Одно время я даже взвешивал шанс воплотить выдуманный предлог в жизнь и махнуть на Лангеог, но это означало опоздание на рандеву, а об этом не могло быть и речи.

Так или иначе, пришла пора завтрака, а лучшим способом заполучить его, а заодно выбраться на новое поле деятельности было отправиться в Дорнум. Там я найду синюю линию под названием Ноейс-Тиф, ведущую к Дорнумерзилю на побережье. Исследовав это направление, я возвращаюсь в Нессе, откуда еще одна линия уходит к Нессмерзилю. Все это на пути к Нордену, да и железная дорога всегда под боком, чтобы доставить меня к вечеру на место. Последний поезд, как сообщало расписание, прибывает в Норден в 19.15. Стало быть, я могу перехватить его на станции Хаге в 19.05.

Шестимильная прогулка быстрым шагом привела меня, зверски проголодавшегося, в Дорнум. Все это расстояние шоссе и железная дорога шли рядом, а примерно на полпути к ним присоединился третий компаньон в лице вялого потока, который, как я понял из карты, являлся верхней частью канала Ноейс-Тиф. Извивающийся, словно уж, густо поросший осокой и камышом, он не выказывал претензий на судоходность. На одном участке русло его словно растворилось в болотах, чтобы появиться опять уже в более оформленном обличье перед самым Дорнумом.

В месте, где железная дорога пересекала его, отводка путей не было, но от самого города, который канал огибал с востока, начинался бечевник, виднелся также недавно построенный свайный причал. Рядом с ним стояло здание из красного кирпича, пока еще без крыши, по виду – склад. Вокруг суетились строители.

Аппетит мой достиг крайних пределов. Если по уму, мне бы стоило ограничиться пирогом, купленным в уличной лавке, но, подстегиваемый желанием выпить горячего кофе и добыть какие-нибудь сведения, я решил повторить эзенский опыт и нашел захудалую пивнушку. На этот раз мне повезло меньше. Заведение было достаточно паршивым, но вот хозяином оказался не добродушный фрисландец, а омерзительного вида тип с бегающими глазками и объемистым брюшком, проявивший в высшей степени неуютный интерес к новому посетителю. В качестве последней соломинки на нем красовалась такая же фуражка, как у меня, и он оказался бывшим матросом. Стоило мне сразу увидеть его, я бы улизнул, но сначала меня обслуживала неопрятная деваха, которая явно и пригласила хозяина. Чтобы объяснить грязь на сапогах и брюках, я сказал, что иду пешком из Эзенса, и оказался вынужден врать с лету. Следуя по накатанной, я поместил свою сестру на этот раз на Бальтрум и сообщил, что направляюсь в Дорнумерзиль (который как раз напротив Бальтрума), чтобы переправиться на остров.

Вынужденный пускать стрелу наудачу и не зная местных дел, я решил начать с рассказа о своем визите. С Дорнумерзилем я попал в цель: оттуда действительно ходил паром-галиот на Бальтрум. Однако хозяин или знал, или делал вид, что знает, жителей острова и никогда не слышал про мою сестру. Мне сделалось еще больше не по себе, когда я подметил, что меня принимают за пташку повыше, нежели простой матрос. Мало того, меня угораздило вытащить второпях из кармана свои золотые часы с цепочкой и печатками. Трактирщик заверил меня, что спешить некуда, к приливу в Дорнумерзиль мне все равно не поспеть, а потом подкатил всерьез, засыпав вопросами, характер которых дал мне ключ к его биографии. Этот мерзавец явно был некоторое время портовым вербовщиком, одной из тех грязных акул, поживой для которых служат безработные моряки. Такие типы зачастую сами были матросами, и их на мякине не проведешь. И вот теперь он вцепился в меня, человека, принадлежащего именно к тому классу, что всегда служил ему поживой, да еще с золотыми часами и наверняка набитым кошельком. Трудно было придумать стечение обстоятельств, более неудобное для меня и более опасное: вербовщики – порода хищников, столь же распространенная, как официанты и консьержи, обладающая к тому же даром к языкам и сверхъестественным умением угадывать национальность собеседника.