Человек случайностей - Мердок Айрис Страница 63

– Дори, не надо относиться к нему так, будто он фарфоровый и не такой, как все. Он очень сильный. Его не так-то легко сломать. Твердый, как старая подошва. Возьми себя в руки, собери силы и сумеешь справиться с Остином, и все снова будет хорошо. Самое худшее – ничего не делать.

– Ты хочешь, чтобы я уехала отсюда.

– Я хочу того, что для тебя лучше всего.

– Я знаю, но… Ах, Мэвис, мне трудно смириться с мыслью об отъезде отсюда, разве что к Остину.

Сумерки боролись со светом и победили – в комнате стало почти темно.

Через минуту Мэвис сказала:

– Подумай. Я тебя прошу. Сойдешь вниз, и еще поговорим.

– Я останусь здесь, если позволишь. Я чувствую себя очень измученной. Лягу пораньше. Поднос оставлю за дверью.

– Ужин остывает. Ты и в самом деле…

– Да, лягу пораньше, поговорим завтра.

– Завтра я помогу тебе собрать вещи… Побудешь у них немного, этого хватит. Своего рода отпуск. Тебе сразу станет лучше. Нужно что-то сменить в жизни. Вернешься, когда захочешь.

– Да, да, спасибо тебе.

– Ты себя хорошо чувствуешь?

– Да, я себя хорошо чувствую, все хорошо, моя дорогая, спокойной ночи.

Мэвис спускалась по ступенькам. В доме было жарко и сумрачно. Она включила свет. Как Дорина поступит утром? Если честно, то ей и в самом деле лучше куда-нибудь перебраться. Я засорила ее мысли. И Остин в некотором смысле тоже. Ей нужно общество людей, на которых она не была бы так сосредоточена. В самом деле, ей лучше уехать отсюда. С моей стороны тут нет ни эгоизма, ни желания причинить боль.

Миссис Карберри и Рональд все еще смотрели телевизор. Какой-то немыслимый сериал о супругах, неутомимо подбирающих бродячих собак. Маленьких, больших, лохматых, гладкошерстных, полных грустного достоинства и смешных. Рональд от восторга ерзал на стуле и хохотал так, что падал на пол, а мать втаскивала его обратно и усаживала. Сама миссис Карберри тоже смеялась – потому что фильм такой смешной, потому что Рональд смеется и счастлив, но и смеясь, она все же поплакивала. Мэвис тоже разобрал смех. Какая нелепость – столько собак! Мчатся всей стаей по ступенькам – нет, вы только посмотрите! И тут Мэвис поняла, что тоже плачет. В полумраке у экрана телевизора она плакала вместе с миссис Карберри.

Завтра поможет Дорине собрать вещи и Клер увезет ее. Это правильный поступок. После этого перед ней откроется радостная страна любви и вечного счастья рядом с Мэтью. В глубине кухни, в темноте, оживляемой отблесками экрана, Мэвис плакала от предвкушения счастья. А миссис Карберри плакала от горькой радости, видя веселье сына и понимая, какое будущее его ждет.

Дорина сидела на кровати. К еде она так и не притронулась. Глаза были сухими. Все ее доводы не смогли убедить Мэвис, открыть ей глаза. Сестра опьянена собственным счастьем. До нее не достучишься.

Стемнело. Поковыряв остывшую яичницу, Дорина снова прикрыла ее тарелкой и выставила поднос за дверь. Потом вновь легла.

Завтра в одиннадцать Мэвис соберет ее вещи и посадит в машину, после чего она торжественно отбудет. У Тисборнов наступит неописуемое веселье. Гости начнут приходить толпами, чтобы на нее полюбоваться. С лучшими намерениями, но убийственным результатом.

Остин обещал прийти. И не пришел. Прислал открыточку с заверением, что вскоре появится. Но к Тисборнам он не придет, это точно. Можно представить, с каким рвением Клер будет стремиться к тому, чтобы воссоединение наступило под ее контролем и чтобы заслугу целиком приписали ей, и какой непоправимый вред это рвение нанесет всем и каждому. Ну почему Мэвис вдруг оставила ее и перестала понимать? И с каким упорством видит теперь только одну сторону медали.

Этим вечером не было призраков, только полная отзвуков тишина, расширяющая темную комнату до размеров концертного зала, пустого, наполненного этой звенящей тишиной. Звон нарастал, оглушительно валился со всех сторон, поглощая ее крик. Неужели она и в самом деле кричала? Лавина звуков накрыла ее с головой.

Дорина села, чувствуя дурноту и головокружение. Завтра она поедет к Клер и никогда уже не вернется к Остину. Их разделит стена кривляющихся обезьяньих рож. Она предаст его, а он в отместку убьет их любовь. Была драгоценная тайная верность, которую она должна была хранить до тех пор, пока не наступит момент, когда они снова смогут быть вместе. Переезд к Тисборнам будет означать, что она может жить без Остина. Говоря о накоплении сил, Мэвис на самом деле подразумевала измену и гибель любви.

«Мэвис соберет мои вещи, – думала Дорина, – и я, как заколдованная, спущусь к автомобилю. Клер схватит меня за руку, будто полицейский, и затащит внутрь».

Дорина сжимала голову ладонями. Снова разыгралась буря звуков в огромном зале. Спасите, молила она, спасите. Impossible de trop plier les genoux![5] Она опустилась на колени возле кровати.

Коленом коснулась чемодана. Вытащила его, потом встала и включила свет. Сняла халат, надела блузку, юбку, туфли. Побросала вещи в чемодан. Собрала волосы, завязала ленточкой. Набросила дождевик. Отыскала сумочку с деньгами. Постояла, прислушиваясь, возле двери, потом тихо сошла по лестнице. Из кухни доносился оглушительный смех. Дорина вышла и неслышно закрыла за собой дверь.

– Давай уедем в Канаду, – предложила Митци.

– Еще чего, – возразил Остин.

– А что, начнем жизнь заново.

– Не получится. Признаем честно – мы свое отжили.

– Ты ужасный нытик, – заметила Митци. – Налей себе еще виски. У тебя всегда находятся отговорки. Ты же знаешь, что ругаюсь я только потому, что тебя люблю. Хорошо знаешь, разве нет?

– Знаю.

– И прощаешь?

– Да. Знаю, что ты меня любишь. Мы многое можем друг другу простить. Не думай, что мне наплевать на твою доброту и любовь. Я, конечно, плохой человек, но не до такой степени.

– Я тебя очень сильно люблю, мне так хорошо с тобой разговаривать, нам хорошо, правда?

В комнате Митци горела только одна лампа; они оба сидели возле стола, а бутылка стояла между ними. Сумерки душные, дверь распахнута настежь, но воздуха все равно не хватает. Расставленные вокруг стола пухлые кресла напоминают зрителей. На каминной полке неясно виднеются фарфоровые гномики и девичья фигурка – немецкая пастушка. Остину тепло, уютно, он чувствует желание. Рукава закатаны, рубашка расстегнута, он вспотел. Капельки пота стекают по шее, прикрытой отросшими спутанными волосами. Капельки пота стекают по груди. Он потирает грудь и с удовольствием замечает, что на ладони остались следы грязи. Украдкой нюхает пальцы. Ему хорошо, хорошо вот так, слегка под хмельком. Под мышками рубаха потемнела. Так же точно, как платье Митци – голубое, с вырезом, в котором видна темная влажная ложбина между грудями. Он гладит ее руку, она – его. Ее пухлые руки покрыты рыжеватым пушком, под светом лампы золотящимся, как молодая поросль.

– Какие у тебя голубые жилки, жаркие и вроде как упругие, я чувствую, как по ним течет кровь, – сказала она, ведя пальцем по его шее.

– Щекотно…

– Кстати, о Канаде, почему бы нам и в самом деле не выехать и не начать все сначала? Тут у нас с тобой жизнь не удалась.

– И там не удалось бы спрятаться от нужды и безнадежности.

– Можно хотя бы попробовать. Там хорошо платят. Я пошла бы работать машинисткой, ты тоже начал бы искать…

– Сладкие бредни, и ты сама тоже сладкая. Боже, какая жара. – Он наклонился и поцеловал у сгиба локтя мягкую, влажную и чуть грязноватую руку.

– Ах, Остин, если бы ты знал, как я тебя люблю…

Он посмотрел на ее крупную голову, округлое, загорелое лицо, простодушное, здоровое, коротко подстриженные рыжеватые волосы. И глаза – какого же они цвета? Зелено-синие с легким серым оттенком. Большие, полные нежности. Хорошие.

– Я подлец, – произнес Остин, – и поступаю бесчестно. Я тебя предупреждал.