Диана Сеттерфилд - Тринадцатая сказка Страница 64

В дверном проеме он остановился лицом ко мне. Я стояла холодно и твердо, как скала, глядя прямо перед собой — на верхнюю пуговицу его рубашки.

Его адамово яблоко дернулось вверх-вниз, когда он сглотнул слюну.

— Будь подобрее, Аделина, — пробормотал он.

В гневе я вскинула глаза, намереваясь испепелить его взглядом. Но меня ошеломило выражение его лица: нежное и просящее. На какую-то секунду я… я смутилась.

И он попытался этим воспользоваться. Он поднял руку с явным намерением погладить меня по щеке.

Но я оказалась быстрее и ударом кулака отбросила его руку в сторону.

Удар был не болезненным. И я не хотела его обидеть. Но он выглядел обиженным. И разочарованным.

И он ушел.

На кухне сразу же стало очень пусто. Миссиз ушла. Джон ушел. А теперь ушел и этот парень.

«Я вам помогу», — сказал он тогда. Но это было невозможно. Как он мог мне помочь? Как кто-нибудь вообще мог мне помочь?

Простыня была покрыта оранжевыми волосами. Я ходила по ним; они цеплялись к моим туфлям. Все подкрашенные волосы были обрезаны, а то немногое, что осталось на черепе мисс Винтер, имело чисто-белый цвет.

Я сняла полотенце и смахнула отдельные волоски, приставшие к ее шее.

— Дайте мне зеркало, — сказала мисс Винтер.

Я подала ей зеркальце. Стриженная почти наголо, она сейчас напоминала поседевшего ребенка.

Мисс Винтер уставилась на свое отражение. Долго и мрачно она глядела себе в глаза, а затем положила зеркальце на стол лицевой стороной вниз.

— Именно то, что мне было нужно, — заявила она. — Благодарю вас, Маргарет.

Покинув ее, я вернулась к себе в комнату, думая о том юнце. О нем и Аделине. О нем и Эммелине. И еще я подумала об Аврелиусе: найденыше в чужих обносках, засунутом в холщовый мешок вместе с ложкой из столового набора Анджелфилдов и страницей из «Джен Эйр». Я думала обо всем этом долго, но так ни до чего и не додумалась.

Впрочем, одно открытие я все же сделала — как водится, случайно. Восстанавливая в памяти свой последний разговор с Аврелиусом, я среди прочего припомнила его восклицание: «Может кто-нибудь сказать мне правду?» и почувствовала, как оно перекликается с другой просьбой: «Скажите мне правду». Да-да — тот самый молодой человек в мешковатом коричневом костюме. Теперь стало ясно, почему в архивах «Банбери геральд» не оказалось интервью, которое репортер этой газеты брал у известной писательницы. Такого сотрудника у них попросту не существовало. То был Аврелиус, заявившийся к мисс Винтер под репортерской личиной.

Дождь и торт

Наутро меня разбудил колокольный звон. «Се-го-дня… се-го-дня… се-го-дня…» — настойчиво вызванивал слышимый только мне одной колокол. Декабрьские сумерки пробрались и в мою душу; я чувствовала себя смертельно усталой. Мой день рождения. Мой день смерти.

Джудит вместе с завтраком принесла конверт от отца. Все как обычно: открытка с цветами, поздравление и небольшая приписка. Он надеется, что у меня все хорошо. Сам он в полном порядке. Приготовил мне в подарок несколько книг. Если я пожелаю, он может выслать их почтой. Мама свою руку к посланию не приложила; отец подписался за них обоих. С любовью, папа и мама. Все не так. Я это знала, и он это знал, но что тут поделаешь?

Вошла Джудит.

— Мисс Винтер спрашивает, не могли бы вы сейчас…

Я успела сунуть открытку под подушку прежде, чем она могла ее разглядеть.

— Конечно, — сказала я и потянулась за карандашом и блокнотом. — Сейчас приду.

— Вы хорошо спали? — спросила мисс Винтер. — Вид у вас бледный. И вы слишком мало едите.

— Со мной все в порядке, — соврала я.

Весь этот день я провела под знаком борьбы двух миров, один из которых упорно просачивался в сферу влияния другого. Это можно было сравнить с чувством, возникающим, когда вы беретесь за новую книгу сразу же после прочтения предыдущей, которая между тем не спешит вас отпускать, — идеи, темы и даже отдельные персонажи той книги еще какое-то время находятся с вами, хотя вы уже начали погружаться в совсем другой мир. В этот день я не могла ни на чем сосредоточиться, выбиваемая из колеи налетавшими невесть откуда разрозненными мыслями, неуместными эмоциями и бессвязными обрывками воспоминаний.

Мисс Винтер вдруг прервала изложение своей истории и спросила:

— Вы меня слушаете, мисс Ли?

Я вынырнула из водоворота мыслей и не нашлась с ответом. Слушала ли я мисс Винтер? Я и сама этого не знала. В тот момент я не смогла бы повторить ее последние фразы, однако я была уверена, что какая-то часть моего сознания четко фиксировала ход повествования. Когда она задала мне вопрос, я находилась в своего рода нейтральной зоне между разными мирами. Бывает так, что ваш мозг активно работает, строит смелые предположения и неожиданные комбинации, пускается во все тяжкие, но внешне это никак не проявляется, и окружающим кажется, что вы пребываете в спячке. Вот и теперь я безуспешно пыталась подыскать нужные слова, видя, как нарастает раздражение мисс Винтер. В конце концов я наугад выбрала фразу из числа вертевшихся у меня в голове:

— У вас были дети, мисс Винтер?

— О боже, ну и вопрос! Конечно же, не было. Вы что, спятили?

— А у Эммелины?

— Не забывайте о нашей договоренности. Никаких вопросов.

Она наклонилась вперед, вглядываясь в мое лицо, и спросила уже другим тоном:

— Вам нехорошо?

— Нет, я чувствую себя нормально.

— И тем не менее вы сегодня явно не в форме.

На этом наша встреча завершилась.

Следующий час я провела в своей комнате, никак не находя себе места. Я села за стол и взяла карандаш, но не смогла писать; замерзая, отвернула до отказа регулятор отопления, но вскоре мне стало душно, и я сняла джемпер. Я собралась принять ванну, но в этот час не было горячей воды. Я приготовила какао, положив в него лишний кусочек сахара, но после двух-трех глотков его приторная сладость вызвала у меня отвращение. Книги? Может, они мне помогут? Полки в библиотеке прогибались под тяжестью мертвых слов. Нет, от них помощи не дождешься.

Подсказка пришла с дробью дождевых капель, брошенных порывом ветра в оконное стекло. Выйти наружу — вот что мне сейчас было нужно. Причем выйти не в сад, а за его пределы, подальше отсюда. Прогулка по окрестным болотам.

Я знала, что главные ворота усадьбы сейчас заперты, и не хотела обращаться к Морису с просьбой их открыть. Вместо этого я направилась в дальний конец сада, где в стене имелась калитка. Ею уже очень давно не пользовались, и дверца заросла плющом, просунув руку меж плетями которого, я нащупала засов. Дверь подалась очень неохотно, после чего мне пришлось преодолеть еще более густые заросли с внешней стороны стены, так что, когда я выбралась на открытое место, вид у меня был порядком растрепанный.

До той поры как-то само собой подразумевалось, что я люблю дождь, однако я и представить не могла, что дожди бывают такими. То, что я любила, было городским дождиком, от которого при желании всегда можно укрыться в складках урбанистического ландшафта, в тепле и сухости окружающих зданий. Но на болотах дождь — вкупе с резким ветром и холодом — был яростен и беспощаден. Его ледяные иглы секли мое лицо; потоки замерзающей на лету воды обрушивались на мои плечи.

С днем рождения.

Если бы я сейчас находилась в нашем магазине, отец рано утром выложил бы на стол подарок в ожидании, когда я спущусь сверху. Это была бы, конечно же, книга или несколько книг, приобретенных им в течение года и отложенных на сей торжественный случай. А в придачу — грампластинка, флакон духов или картина. Все это он красиво упаковывал, перевязывал ленточкой и прятал в ящике своего стола несколькими днями ранее, выбрав время, когда я отлучалась на почту или в библиотеку. Также заранее — скорее всего, во время обеденного перерыва — он покупал открытку и писал поздравление. «С любовью, папа и мама». Разумеется, все это делалось без ее участия. Как и покупка торта. Где-то в нашем магазине (я так и не знаю, где именно, и это является одним из немногих не раскрытых мною секретов) отец хранил особую свечу, которая зажигалась лишь раз в году, на мой день рождения, и я задувала ее, изо всех сил притворяясь довольной и счастливой. А после чаепития с тортом мы возвращались к обычным делам: книжным полкам и каталогам.

Я знала, каким мучительным был для него этот день. Впрочем, по мере моего взросления ему становилось полегче, если сравнивать с детским периодом, когда дни рождения отмечались в доме родителей. Подарки хранились в сарайчике за домом, спрятанные там не от меня, а от мамы, которая не выносила их вида. На такие дни у нее был зарезервирован неизбежный приступ мигрени, что исключало возможность приглашения в гости соседских детей, а равно поход в зоопарк или пикник на свежем воздухе. Игрушки, которые мне дарили в день рождения, всегда были неяркими и унылыми. Торты были не домашними, а покупными; недоеденные куски, прежде чем быть убранными в холодильник, освобождались от свечей и остатков кремовых поздравительных надписей.