Альберто Моравиа - Чочара Страница 64

Деревня, как я и думала, была совершенно пуста. Здесь, наверно, совсем не было бомбежек, потому что никаких разрушений не было видно, просто жители покинули ее. Все дома по обе стороны дороги — жалкие домишки из голого камня, некрашеные, подпирающие друг друга, — были целы, но окна их были закрыты, двери заколочены. Мы шли по дороге между этими мертвыми домами, внушавшими мне страх, как по кладбищу, когда думаешь о тех, кто лежит под могильными плитами; так мы прошли мимо дома моих родителей, который был тоже закрыт и заколочен, как и другие, я даже не решилась постучать в него, быстро прошла мимо и ничего не сказала Розетте; наконец мы пришли на площадь, подымавшуюся ступеньками вверх к церкви, маленькой деревенской церкви; на старых, потемневших от времени камнях ее не было ни скульптур, ни других украшений. Площадь была такой же, какой я ее помнила: широкие ступеньки из темного и светлого камня с рисунком, четыре или пять деревьев, росших в беспорядке и покрытых, как всегда весной, густыми светлыми листьями, немного в стороне старый колодец из такого же камня, как церковь, с ржавым барабаном. Я заметила, что под портиком с двумя колоннами дверь в церковь была приоткрыта, и сказала Розетте:

— Знаешь, что мы с тобой сделаем? Церковь открыта, посидим в ней немного, отдохнем, а потом пойдем пешком в Валлекорсу.

Розетта ничего не сказала и пошла вслед за мной.

Мы вошли, и я сразу заметила, что церковь была разграблена кем-то, и уж, во всяком случае, здесь жили солдаты, которые превратили ее в хлев. Церковь была длинная и узкая, стены выбелены известкой, по потолку проходили большие черные балки, а в глубине был алтарь, над которым висело изображение мадонны с младенцем. Алтарь был опустошен, на нем ничего не было, даже скатерки; изображение мадонны сохранилось, но висело криво, как будто после землетрясения; скамеек, стоявших раньше двумя рядами перед алтарем, вообще не было, остались только две, но стояли они боком к алтарю. Между этими скамейками на полу было много серой золы и черных головешек, значит, кто-то разводил здесь огонь. Дневной свет проникал в церковь через огромное окно над дверью, в котором раньше были цветные стекла. Теперь от этих стекол остались лишь осколки, и в церкви стало совсем светло, Я подошла к одной из этих скамеек, повернула ее так, чтобы сидеть лицом к алтарю, поставила на нее коробку и сказала Розетте:

— Вот что значит война: даже церковь не могут оставить в покое.

Я села на скамейку, Розетта уселась рядом со мной, Хоть я и пришла в святое место, но мне вовсе не хотелось молиться. Я глядела на старинное изображение мадонны, закопченное и висящее криво; мадонна теперь смотрела не вниз на сидящих на скамейках прихожан, а вверх и немного вкось; и я подумала, что прежде, чем молиться, надо поправить изображение мадонны. Но, может, я и тогда не смогла бы молиться: я сидела как каменная. Я-то думала, что вернусь в родную деревню, увижу людей, которые знали меня еще девочкой, может, даже найду своих родителей, а вместо всего этого я нашла лишь пустую скорлупу: все ушли отсюда, может, ушла и мадонна, рассерженная, что ее изображение висит криво. Я посмотрела на Розетту, сидевшую рядом со мной: она молилась, сложив руки, склонив голову и еле заметно шевеля губами. Я сказала ей шепотом:

— Молись. Это хорошо, что ты молишься… помолись и за меня… я не могу.

В этот момент мне вдруг послышался шум шагов и голоса у входа в храм, я обернулась и успела заметить что-то белое в дверях церкви, которое тут же исчезло. Мне показалось, что это был один из тех странных солдат, которых мы видели на дороге в грузовиках; мне стало как-то боязно, я встала со скамейки и сказала Розетте:

— Пойдем отсюда… лучше будет, если мы уйдем.

Розетта сейчас же поднялась, продолжая креститься, я помогла ей поставить на голову коробку с консервами, другую коробку поставила себе на голову, и мы направились к выходу.

Я хотела открыть дверь, которая почему-то оказалась закрытой, но тут столкнулась лицом к лицу с одним из солдат, похожим на турка. Из-под красного башлыка на темном конопатом лице сверкнули на меня черные и блестящие глаза, сам он был закутан в белую простыню, на плечах была черная накидка, он ткнул меня рукой в грудь и стал пихать обратно в церковь, бормоча при этом что-то непонятное; сзади него я заметила других, не знаю, сколько их было, потому что этот первый схватил меня за руку и потащил в церковь, а остальные, тоже в белых простынях и красных башлыках, следовали за нами. Я закричала:

— Оставь меня! Что вы делаете? Ведь мы же беженки!

В тот же момент коробка соскользнула у меня с головы и упала на пол, я услышала грохот катящихся во все стороны консервных банок. Черномазый, схватив меня за талию, старался опрокинуть назад, наваливался на меня всей своей тяжестью, я отбивалась изо всех сил, его лицо было совсем близко от моего. Тут я услыхала раздирающий вопль Розетты; я напрягла все свои силы, чтобы освободиться и бежать ей на помощь, но он держал меня очень крепко, я отбивалась, упершись рукой ему в подбородок и отталкивая от себя его лицо, а он все тащил меня в правый угол, куда не доходил свет из окна. Тогда я тоже закричала, еще отчаяннее, чем Розетта, вложив в этот крик все свое отчаяние не только оттого, что происходило со мной теперь, но отчаяние, накопившееся во мне за все время с тех пор, как мы уехали из Рима. Он схватил меня за волосы и потянул назад с ужасной силой, как будто хотел оторвать голову, а сам все толкал меня всем телом, пока мы наконец оба не упали на землю. Тогда он навалился на меня, я отбивалась руками и ногами, а он, продолжая держать меня за волосы одной рукой, так что я не могла пошевелить головой, другой рукой приподнял мне юбку до самого живота, потом засунул мне эту руку промеж ног; я опять закричала, теперь уже от боли, потому что он схватил меня за волосы внизу живота и тянул их изо всей мочи. Я чувствовала, что силы покидают меня, дыхание сперлось у меня в груди, а он все тянул меня за волосы, причиняя мне страшную боль; и тут я вдруг вспомнила, что у мужчин есть одно очень чувствительное место, я протянула руку к животу, моя рука встретилась с его рукой, и он, наверно, подумал, что я хочу помочь ему получить со мной удовольствие, потому что тут же отпустил мои волосы и на голове и внизу, даже улыбнулся мне ужасной улыбкой, оскалив свои черные и гнилые зубы, а я в это время протянула руку еще дальше, схватила его за это самое место и сдавила изо всей силы. Он заревел, рванул меня опять за волосы и стукнул головой об пол с такой силой, что я даже не почувствовала боли, так как в тот же момент потеряла сознание.

Не знаю, сколько времени прошло, но когда я очнулась, то увидела, что лежу в темном углу церкви, солдаты ушли, и наступила тишина. Голова у меня болела, но только сзади, у затылка; больше у меня ничего не болело, и я поняла, что этому чудовищу не удалось сделать со мной того, что он хотел, потому что я схватила его за самое чувствительное место, он ударил меня головой об пол, и я потеряла сознание, а с женщиной в бесчувственном состоянии трудно что-нибудь сделать. Но была и еще одна причина, почему он оставил меня в покое, я узнала об этом позже: другие солдаты позвали его, чтобы он помог им держать Розетту, он бросил меня и пошел к ним, чтобы потом вместе с другими насиловать мою дочь. К сожалению, Розетта не потеряла сознания и видела и чувствовала все, что с нею делали.

Я была настолько слаба, что не могла подняться, попробовала сесть, но меня пронзила острая боль в затылке Все же я пересилила себя, поднялась на ноги и осмотрелась. Сначала я не увидела ничего, кроме пола и раскатившихся по нему консервных банок, которые выпали из коробок в тот момент, когда на нас напали солдаты; потом я подняла глаза и увидела Розетту. Она лежала около алтаря, куда приволокли ее солдаты, а может, она сама хотела спрятаться там; лежала она навзничь, задранное на голову платье скрывало ее лицо, тело от пояса вниз было обнажено. Она так и лежала с раскинутыми ногами, как ее оставили насильники, живот ее казался мраморным, а волосы внизу живота, светлые и кудрявые, напоминали головку козленка; на внутренней стороне ног и на волосах была кровь. Увидав кровь, я подумала, что Розетта умерла, хотя и знала, что это кровь ее загубленной девственности. Я подошла к ней и позвала шепотом.

— Розетта.

Я не надеялась, что она мне ответит: она и вправду не ответила, даже не пошевелилась, и я совсем решила, что она мертвая, наклонилась над ней и откинула платье. Розетта смотрела на меня широко открытыми глазами, не двигаясь и не произнося ни слова, я никогда не видела такого выражения у нее в глазах, это были глаза животного, попавшего в капкан и ожидающего, что охотник вот-вот убьет его.

Я села возле нее у самого алтаря, обняла ее, приподняла немного, прижала к себе. Я только и могла произнести:

— Золотко мое.