Теодор Рошак - Киномания Страница 64

Долгая пауза. И снова никто не произнес ни слова. У Орсона был сверхъестественный дар — даже молча владеть вниманием. Его речь заканчивалась лишь после того, как он давал об этом знать.

— Я, конечно же, держал Макса при себе, когда мы снимали «Кейна». Он был настоящим кладезем идей. Освещение, ракурс съемки, всякие эффекты. Я за долгие годы оказался первым человеком, который дал ему возможность реализовать все это в первоклассной картине. Я бесстыдно воровал у него. Он не возражал. Я даже думаю, что он был мне благодарен. Маленький хрустальный шарик в начале фильма — это идея Макса. Он хотел использовать его еще больше — со светом, снегом. Я помню его слова: «Мы все кино можем втиснуть в этот маленький шарик». Он мог бы целый месяц нас морочить с этим кусочком стекла. По-моему, этот шарик — самый запоминающийся образ фильма. — Он выдавил из себя раздраженный смешок, — Пока хватит и этого — пусть мир узнает, что даже Розанчик мне не принадлежит{229}. А то, что мне не пригодилось для «Кейна», я припас на потом. Сцена в комнате смеха в «Леди из Шанхая»{230}, расколотые зеркала, искаженные образы — все это Макс. Он хотел, чтобы что-то в таком роде попало и в «Кейна», но там не было для этого места. Ну я и приберег на будущее. Зеркала, окна, туман, дымка, свет на воде… это все кино по Максу.

Но больше всего мне хотелось узнать, как можно «прятать» — как делать картину в картине. Макс морочил мне голову, водил меня за нос, а толком ничего не говорил. Это было выдающееся магическое действо — сплошные обманы и уловки. Как же он это называл? Этакое десятитонное гегельянское определение. Der или das… Unenthüllte. Именно. Бог ты мой — я еще помню.

Я бросил быстрый взгляд на Клер, мимо которой это слово тоже не прошло незамеченным.

— Ундерхольд, — вырвалось у меня. Потом я объяснил Орсону: — Так это запомнил Зип Липски. Ундерхольд.

— И это означает?.. — спросила Клер.

— Нераскрытое, спрятанное… — ответил Орсон. — Что-то в этом роде. Что-то потустороннее, да? А может, это новый кинематографический мир, который ждет своего открытия по ту сторону видения. Так вот, Макс все обещал и обещал, но дальше обещаний не пошло. Может, собирался сделать это потом. Но вот выяснилось, что никакого потом нет… В последний раз я видел его на премьере «Гражданина Кейна» в Голливуде. Это было в мае сорок первого. Я знаю, картина ему понравилась, хотя я и вырезал из нее две-три его задумки. В тот вечер он был здорово не в себе. Выглядел настоящей развалиной. Больной, нервный, постаревший до времени. Он много пил и гашишем баловался. Я знаю, что они с Джоном Хьюстоном в то время вместе работали над «Мальтийским соколом». Пьяное зачатие, так сказать. Вы можете об этих последних днях поговорить с Джоном. Меня всегда интересовало, какую роль в его фильме сыграл Макс… А потом я узнал, что корабль, на котором он плыл, был торпедирован в Средиземном море. Куда он там плыл — понятия не имею. Очень жаль. Так вот он и погиб.

Орсон откинулся к спинке стула и издал протяжный удовлетворенный вздох, словно жеребец, закончивший долгие, трудные скачки. Наконец-то я почувствовал, что могу говорить.

— У нас с Клер была возможность посмотреть кое-что из отснятого материала для «Сердца тьмы». Зип Липски сохранил несколько бобин. Довольно смело. Даже по современным стандартам.

Орсон громко хрюкнул в подтверждение мною сказанного.

— Можете себе представить, как это смотрелось тридцать лет назад. Танец Ольги Телл с этим замечательным фаллическим мечом. Жаль у меня нет копии — чисто в художественных целях, конечно. Сильная сцена, — Он повернулся к Клер, — Ты так не считаешь?

Клер совсем не собиралась выражать поощрительный энтузиазм.

— Говори за себя, мой дорогой. Фаллические дамочки вовсе не в моем вкусе.

Я продолжил, желая выжать из Орсона все, что можно.

— Я видел только отдельные куски. Каслу хоть в каком-то виде удалось довести это до конца?

— Да нет, — ответил Орсон, — Он сделал черновой монтаж того, что ему было нужно в части «непристойных обрядов», — этакий винегрет из того, что они с Зипом успели отснять в Юкатане. Жуткие индейские обряды, пьяные заклинания. И конечно, стержневая сцена — танец Ольги с мечом. Вообще-то дьявольски ловкий контрастный монтаж из такого ограниченного материала. Не больше трех-четырех минут, но от ужаса волосы вставали дыбом. У бухгалтеров, я хочу сказать. Мы знали: если в администрации дознаются, что на уме у Макса… но они так и не дознались. К тому времени картина уже была мертва. — Он помолчал, вспоминая, — Вот что было странно. Для Макса эти сцены были очень важны. То есть для него это была не обычная дребедень, не мумбо-юмбо какое. Он хотел, чтобы это было… как бы по-настоящему. Настоящий обряд жертвоприношения.

Время давно уже перевалило за два часа ночи, но в душной, как парилка, квартирке Клер не становилось прохладнее. Балахон Орсона стал его второй вспотевшей кожей — целиком прилип к нему. К этому времени он уже выпил столько коньяка, что взор у него затуманился, а красноречие стало давать сбои. Вечер быстро шел к завершению, но у меня оставался еще один вопрос, и я не собирался упускать такую возможность.

— А о сиротах Касл вам ничего не говорил?

— О сиротах? — Брови Орсона задумчиво нахмурились. — Теперь, когда вы спросили, что-то мне вспоминается… Это какой-то религиозный орден, да? Они брали брошенных детей. Да. «Сиротки бури». Я помню, потому что у Гриффита было кино с таким названием{231}. Верно я говорю?

— Это религиозная организация, — ответил я. — Кажется, они руководили сетью детских приютов. В одном из них Воспитывался Макс. Там-то его и научили снимать кино. Были и другие дети, которых обучали работать в кино. И не только в этой стране.

Орсон оживился — он вспомнил.

— Две такие жутковатые пташки. Близнецы. Как же их звали?

— Рейнкинги.

— Да, точно. Они появлялись на вечеринках у Макса. Монтажеры. Абсолютно немые — никогда слова от них не услышишь. Макс их представил, как Сироток бури. Считалось, что они первоклассные монтажеры. Макс посоветовал держаться от них подальше. Бог знает почему.

— А об этой религиозной организации он вам не говорил?

Орсон покачал головой.

— Только под конец — на премьере «Кейна». Он утащил меня в уголок, сказал, что решил отправиться к сиротам за деньгами. Куда-то в Европу. Уж не в Швейцарию ли?

— Верно. В Цюрих.

— Он был уверен, что они дадут ему денег на «Сердце тьмы». Этого я не понимал. Я считал, что эта картина умерла. Ну и потом тем вечером я слушал не очень внимательно, это для меня была погоня за химерами. Я тогда его жалел, даже не догадываясь, что когда-нибудь и сам буду гоняться за химерами. Вот, например, за такой химерой, как мой друг Мэтью, который, я надеюсь, будет очень мирной и покладистой химерой.

Мэтью сдержанно, но одобрительно кивнул, и слабеющее внимание Орсона тут же зацепилось за него. Они обменялись несколькими загадочными словами об одном из текущих проектов Орсона, о чем-то под названием «Другая сторона ветра»; отснятый материал, если я правильно понял, находился в четырех городах трех стран{232}. Полчаса спустя все пошло вкривь и вкось. А потому Мэтью, Барбара и я собрались уходить. Но не Орсон. Ведь его балахон, по сути, был ночной рубашкой. А в квартире стояла только одна кровать.

Когда я поднялся из-за стола, Клер чмокнула меня в щеку — сухой прощальный поцелуй, печальное свидетельство того, что ее чувства ко мне не сильнее тех, что она питает по отношению к Мэтью или Барбаре. Но прежде чем мы удалились в коридор, Орсон выступил с заявлением.

— Нет-нет, это несправедливо, — сказал он капризным голосом, который теперь упал до раскатистого шепота. Мы повернулись — он с трудом поднимался на ноги, — Мы выпили за всех на свете, кроме Макса. А уж он заслуживает этого больше кого другого, — Клер улыбнулась, вздохнула и покорно налила коньяка на один палец каждому, — Я знаю, какой тост нужно провозгласить за Макса, — сказал Орсон, — Кое-что из моих радиотрудов. Может, кое-кто из вас и вспомнит. — Он вызвал из прошлого тот свой прежний голос; получилось довольно внушительное подражание его молодому «я», которое мне доводилось слышать только в записи. «Кто знает, какое зло таится в сердцах людей?.. Тень знает!»{233} А еще и Макс Касл. Готов спорить на что угодно. За тень в каждом из нас, — Орсон поднял свой стакан. Мы выпили, — Тень, — пробормотал он, опускаясь на стул, — Странный парень. Странный парень. Но он был одним из нас.

Мы восприняли это как разрешение оставить его августейшее величество.

В коридоре Клер задержала меня, и Ферреры сели в лифт вдвоем. Пока мы ждали на площадке, я спросил:

— Он давно приехал?