Ион Агырбичану - «Архангелы» Страница 64

Гица произнес все это весьма уверенно. Он выглядел совершенно спокойным, чего нельзя было сказать о бывшем письмоводителе, который, вскочив со стула, с неподдельным изумлением смотрел на сына, как смотрел бы великан на гнома, решившего преградить ему дорогу. Тяжело пройдясь по комнате, он встал перед Гицей и окинул его уничтожающим взглядом. Ноздри его раздувались, и он фыркал, как испуганная лошадь.

— Ты рехнулся! У тебя с головой не все в порядке! — презрительно обронил он.

— Пусть я рехнулся, но все, что я сказал, возможно, и не истинная правда, поскольку у меня нет исчерпывающих данных, однако приближается к ней. Ты пожалеешь, что не дал себе труда вникнуть в реальную ситуацию.

— Такого безумца, как ты, я еще не встречал! — яростно выкрикнул управляющий «Архангелов». — Через несколько недель, а может, даже дней мы доберемся в новой галерее до богатой руды. Это так же верно, как то, что я стою сейчас перед тобой. Далее, если работы в главном штреке иногда и бывают убыточными, то в общем добыча приносит значительный доход и будет его приносить. Разве ты не знаешь, что все чаще и чаще нам попадается самородное золото?! Разве ты не видишь, что этот прииск только сейчас становится божьим даром? Ты просто сумасшедший, неся подобную ересь. Впрочем, я не нуждаюсь ни в чьих советах, а тебе лучше бы не соваться ни в мои счета, ни в мои долги. Только зря время тратишь! Я еще добуду из земли такие богатства, что весь мир ахнет! Мое богатство еще в земле, на то, что на поверхности, и смотреть не стоит! Ты понял, Гица?

Молодой инженер встал, собираясь уходить. Лицо у него помрачнело, душу томили самые тяжкие предчувствия.

— Долг свой я выполнил, сказав все, что думаю, — глухо проговорил Гица. — Ты можешь не прислушиваться к моим советам — дело твое; но через год, я думаю, будет уже поздно. Ты должен подумать и о семье. Нет-нет, я не о себе говорю! — воскликнул он, заметив злорадный и презрительный блеск отцовских глаз. — Я могу содержать себя сам. И буду всегда признателен тебе за то, что ты дал мне образование, большего мне не надо. Я говорю о сестрах, что с ними будет, если в один прекрасный день они окажутся нищими, ведь они с детства привыкли жить в достатке!

— Могу тебя заверить, уважаемый инженер, что ничего подобного никогда не случится, — ехидно произнес Иосиф Родян, — и тебе не придется ни содержать своих сестер, ни выдавать их замуж. Впрочем — баста. Потолковали, и будет! Понял, Гица? И чтобы я не слышал больше твоих глупостей! А теперь скажи-ка мне, — голос старшего Родяна помягчел, — деньжата нужны?

— Спасибо, есть.

Гица поклонился, вышел из кабинета и, попрощавшись со всеми, сел в бричку.

— Желаю тебе явиться с просьбой принять тебя в компаньоны! — крикнул ему вслед отец. Мать и сестры удивленно переглянулись, не понимая, о чем идет речь.

Гица уехал, и в тот же день после обеда акционер Георге Прункул пришел поговорить с управляющим «Архангелов». Он не раз обсуждал с молодым инженером вопрос о новой галерее на прииске, и они договорились попытаться повлиять на Иосифа Родяна и уговорить свернуть работы. Явился он с твердым решением выйти из общества, если инженеру не удалось переубедить отца, потому что расходы последних месяцев приводили его просто в ужас. Гица же его предупредил, что разговор этот он затеет с отцом только в день отъезда.

Взглянув на Иосифа Родяна, Георге Прункул сразу заметил, что великан смотрит на него подозрительно и раздраженно. Не успели они поздороваться, как Родян зарычал:

— Говорил об «Архангелах» с моим сыном?

— Говорил, и часто. — От улыбки по лицу Прункула разбежались морщинки.

— Незачем тебе было болтать мальчишке про всякие глупости! Ты треплешься, а он верит. Все, что ты наболтал про новую галерею, — брехня и глупость. — Голос управляющего дрожал от гнева.

— Извините, домнул управляющий, но никакая это не глупость. Мне бы очень хотелось, чтобы и вы поняли, какие безумные деньги мы бросаем на ветер. Вам-то, может быть, это и безразлично, а нас, людей победнее, заставляет призадуматься.

— Уф! — брезгливо выдохнул Иосиф Род ян. — Все плачешься, никак не перестанешь. Сколько тебя помню, ты только и знаешь, что на бедность жаловаться. Учти, Прункул: кто чего боится, то с тем и случится!

— Может, оно и так, домнул управляющий, — осклабился Прункул, — не каждому же человеку в жизни везенье. Я о детях хочу сказать: вот ваш, к примеру, имеет уже свой кусок хлеба, а мой до сих пор меня сосет — ученье нынче дорого стоит. Вам бы следовало с уважением относиться к товарищам по «Архангелам», а не облагать их данью, какую они и выплатить не могут. Вы ведь всегда радели об общей пользе, могли бы и теперь для общей выгоды прикрыть работы в новой галерее. Поставим крест на этих четырехстах метрах и скажем: велик убыток, но дальше копать не будем. Сегодня я не в состоянии оплачивать расходы, завтра — Унгурян, послезавтра — примарь, наступит и ваш черед.

— Ты глубоко ошибаешься, если думаешь, что со мной можно так разговаривать! — ледяным тоном произнес Иосиф Родян и вдруг заорал, распахивая дверь настежь: — Вон, бесстыжий греховодник! Вон из моего дома!

По лицу Прункула заструились морщинки, освещаемые бледной улыбкой. Член акционерного общества, не шелохнувшись, продолжал:

— Я уйду, домнул управляющий. Для этого не стоило так громко кричать. Но, прежде чем уйти, хочу поставить вас в известность, что с первого декабря выхожу из общества. А до этого продам свою долю. Значит, вы поступите правильно, если с первого декабря перестанете посылать мне счета на оплату.

Иосиф Родян на минуту застыл от удивления. Он не мог поверить, что Прункул решается выйти из общества. В главном штреке все говорило за то, что золотоносная жила станет еще богаче. Но, глядя на морщинистое лицо Прункула и встретив его кошачий неподвижный взгляд, Родян понял, что тот не шутит, и, казалось, засомневался. Но нет, облачко сомнения было мимолетным. В голосе Родяна смешались ненависть, презрение и ярость:

— Хочешь покончить самоубийством, препятствовать не смею. Кому будешь продавать свою долю?

— Кто больше даст, домнул управляющий.

— Тогда мне! — удовлетворенно крякнул Иосиф Родян.

С первого декабря в акционерном обществе «Архангелы» состояло всего три человека: бывший письмоводитель, Унгурян и примарь. Десять дней спустя после продажи доли Георге Прункула на прииске добыли около пяти-шести килограммов самородного золота.

— Крепко погорел! — весело говорили люди про Прункула.

— Ничего, он и сам многих выпотрошит. Не велика потеря!

— Вот, наверное, локти кусает.

Георге Прункул действительно побледнел, услышав о самородном золоте, но ни по поведению его, ни по разговору никто не мог понять, сожалеет он о выходе из общества или нет.

Прошло еще четыре недели, и на прииске «Архангелы» опять было найдено самородное золото. Однако, несмотря на эти неожиданные доходы, общая прибыль с прииска в начале зимы ощутимо упала. Старый штрек по-прежнему оставался прибыльным, зато новая галерея поглощала все больше и больше средств.

Но думать об этом никому не хотелось. Все три пайщика слепо верили, что новая галерея непременно приведет к золотоносной жиле, что, пройдя еще несколько сотен метров, галерея упрется в то место, где две золотоносные жилы сливаются в одну, и вот тогда-то золото можно будет черпать, как мамалыгу, ложкой. Иосиф Родян по-прежнему носился с идеей построить в городе два роскошных дома для своих зятьев, примаря Корняна вконец ослепили прелести Докицы, а Унгуряну ничего другого и не надобилось, как только бражничать каждый день с кем-нибудь из приятелей.

Где уж тут было думать о досадных пустяках, тем более что молва об их прииске в Вэлень все ширилась, доводя округу до безумия. Жажда золота и веселья лихорадила людей. Простые рудокопы говорили уже о сотнях, тысячах и даже десятках тысяч так, словно речь шла о медных монетках. В село прибывали и прибывали люди. День и ночь скрипели по дорогам телеги, груженные золотоносной породой. Лошадки, навьюченные переметными сумами с камнем, тянулись по улицам бесконечным караваном. Запах горной породы, только что извлеченной из недр земли, влажный, сернистый, едкий, порой дурманящий, витал над селом, заставляя раздуваться ноздри рудокопов, которые хмелели от него больше, чем от любой выпивки. Немолчно грохотали толчеи, будя в старинных еловых лесах сухое раскатистое эхо.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Несколько писем, которыми обменялись Василе и Эленуца:

«Гурень, сентябрь.

Милая Эленуца!

Вот я среди своих малышей, среди щебета и шума шестидесяти ребятишек от шести до двенадцати лет! Их веселье вовсе не раздражает меня, напротив, я очарован им и радуюсь, когда оно разгоняет грусть, которая иной раз пытается завладеть мной. Бывают минуты, когда я сожалею, что не стал учителем, мне кажется самым большим счастьем жизнь, проведенная среди этих гномиков, которые, как только прозвонит звонок, бросаются бежать, словно муравьи в потревоженном муравейнике, которые смеются до слез, откидывая назад головки, которые смотрят на меня простодушно и преданно. Их чистота притягивает и покоряет меня, а мелкие проказы заставляют лишь внутренне улыбаться. Как непохож их мир на обуреваемый страстями мир взрослых! Мне так и чудится над этими беспокойными созданиями веяние неуловимого духа, сродни трепету ангельских крыльев.