Пол Мюррей - Скиппи умирает Страница 64

— Видно, надо это понимать так, что номер правильный, — говорит он.

В ту ночь Хэлли снится ее прежняя любовь; она просыпается — раскрасневшаяся, виноватая — за несколько часов до рассвета. “Говард?” — она нежно окликает его по имени, как будто он как-то мог узнать, что ей снилось. Но он не отзывается: рядом с ней его скованное сном, отвернутое в сторону тело поднимается и опускается, безмятежное и бессознательное, будто гигантский одноклеточный организм, который делит с ней постель.

Хэлли закрывает глаза, но уже не может уснуть, поэтому она заново прокручивает в голове свой сон: давний возлюбленный, залитая солнцем квартира на Малберри-стрит. Однако наяву все это теряет привлекательность; перебирая эти воспоминания, Хэлли чувствует себя вуайеристом, подглядывающим за чужой жизнью.

Когда она выходит из душа, солнце уже взошло. Ночью шел дождь, и сегодняшний день — трепетный и звонкий от красок — пропитан влагой.

— Доброе утро, доброе утро.

Говард влетает в комнату, уже в пиджаке, и, перед тем как открыть холодильник, целует ее в щеку. Он включает тостер, наливает себе кофе и садится за столик, уткнувшись в план урока. В течение последних двух недель он старается не глядеть на нее; она не может понять почему. Может быть, она сильно изменилась? Но ее лицо в зеркале такое же, как раньше.

— Ну, что сегодня будешь делать? — спрашивает он.

Она пожимает плечами:

— Писать о новинках техники. А ты?

— Учить ребят истории. — Вот теперь он поднимает голову, смотрит на нее и улыбается — плоской и фальшивой улыбкой, как в рекламе злаковых каш.

— Хотя знаешь что? Мне сегодня днем понадобится машина.

— Вот как?

— Да, мне нужно съездить на эту научную ярмарку.

— Там будет Фарли, подойди с ним поздоровайся.

— Хорошо. Но как быть с машиной? Заехать в школу в обеденное время и забрать ее?

— Да забирай ее прямо сейчас. Я могу и на автобусе проехаться.

— Ты уверен?

— Ну конечно, это куда разумнее, чем тащиться туда… Уф, знаешь, в таком случае я побежал… — Он смотрит на часы, бегло целует ее еще раз — и не успевает она и глазом моргнуть, как дверь за ним уже захлопывается.

Вот так они теперь и живут — словно два актера, исполняющие последние номера шоу, на которое уже не приходят зрители.

Утро проваливается в трясину электронных сообщений и пропущенных телефонных звонков, голосовых сообщений, обещающих новые сообщения, новые звонки. И все же перспектива куда-то выбраться днем немного скрашивает эту рутину. Хэлли постоянно слышит от разных людей, как же ей повезло: она работает дома! Не надо пользоваться транспортом! Не надо видеть перед собой начальника! Даже одеваться не надо! Она и сама раньше превозносила такую жизнь, привязанную к дому, или общество, полностью объединенное в Сеть, как его тогда называли, — как величайшее достижение “цифровой революции”. Ну вот и результат: она радуется возможности сходить на научную ярмарку для подростков как предлогу хотя бы накраситься. Берегись, как бы твои мечты не сбылись: такой девиз приходит ей в голову.

В Боллсбридже она паркует машину и, простившись с ярким дневным светом, попадает в сумрак выставочного помещения. Внутри темно, и все гудит от бешеной активности, будто в молодой муравьиной колонии. Куда ни глянь — всюду жужжат, искрятся, трещат, мигают таинственные новые приспособления; животные послушно нюхают электроды или крутят колеса; компьютеры что-то шифруют, дешифруют, конфигурируют. Однако, несмотря на всю эту суматоху, наука явно остается на втором плане для юных участников выставки: ходить между павильонами, ловя все эти перекрестные неприкрыто похотливые взгляды, — почти то же самое, что подвергаться насилию.

Хэлли обходит стенды и столы с экспонатами, разговаривает с их безмолвными или немногословными изобретателями, а мимо проходят их ровесники, явно пришедшие сюда по принуждению, с безнадежным видом узников, идущих на смерть: костлявые юнцы с нездоровым цветом лица в унылой школьной форме — мельтешащие, шлепающие друг друга, отпускающие одинаковые несмешные шуточки. Увидав вдалеке приятеля Говарда Фарли, она направляется к павильонам Сибрукского колледжа, где испытание системы выделения тепла на рептилиях сорвал геккон, ушедший в самоволку. Двое мальчишек ползают за павильоном, пытаясь отыскать его, держа в руках кусочки шоколадки “Марс”; двое других членов команды, похоже, больше озабочены тем, чтобы покрасоваться перед девчонками из Лорето, которые демонстрируют на другой стороне прохода ветряные мельницы.

— Я так и знал, что нужно взять запасного геккона. — Фарли, стоя рядом с Хэлли, качает головой. — Этот парень вряд ли вернется.

— А как вообще дела? Если не считать геккона?

— Все хорошо. Считаем дни до Рождества — наверное, как и все.

Она хочет спросить про Говарда — попытаться хоть таким способом узнать, что у него на уме и что ей делать; но она все не решается, а через несколько секунд приходят еще двое ребят, приставленных к другому сибрукскому экспонату (один смуглый, с устрашающей единственной бровью, второй — с бледным, желтоватым лицом, испещренным угрями, и на обоих лежит печать легкого физического уродства, характерного для большинства мальчиков-подростков, как будто их лица скопированы из какого-то каталога человеком, работающим в незнакомой среде), и сообщают Фарли, что кто-то пролил кока-колу на их ноутбук.

— “Кто-то”? — переспрашивает Фарли.

— Ну, это случайно вышло, — говорит желтолицый.

— О господи, — вздыхает Фарли. — Извини, Хэлли, — говорит он и идет за мальчишками.

Как странно, что Говард проводит целый день среди этих созданий, думает Хэлли. Она чувствует, что уже начисто лишилась энергии, побыв рядом с ними всего несколько минут.

Потом, садясь в машину — старенький “блуберд”, чудовище с целым букетом хронических болячек, и одновременно единственное значительное вложение средств, на которое Говард решился за всю жизнь до встречи с ней, — она притворяется сама перед собой, будто ей вовсе не грустно ехать домой. Она включает радио, напевает, не слушая болтовню чужих голосов, не препятствует своим мыслям медленно течь вспять — к тем славным временам неразумной роскоши, когда едва ли не каждый день возникали старт-апы, компании шли на публичное размещение акций и было полно всяческой прочей гламурной суеты — как говаривал ее тогдашний редактор, и Хэлли приходилось наряжаться на все презентации; к великим дням интернет-бума, когда разговоры велись только о будущем, рисовавшемся многим как своего рода приобщение, эпоха всеобщего сближения и нескончаемого блаженства, которая, как верили тогда, в конце двадцатого века, вот-вот наступит, а Хэлли проводила ночи в квартирке на Малберри-стрит…

На дорогу выскакивает собака, мелькнув золотистой шерстью, и немедленно скрывается из виду. Хэлли жмет на тормоза, но машина — с неожиданно тяжелым, почти промышленным звуком — уже налетает на нее. Открыв дверь, она выскакивает на улицу — это ее улица, здесь стоит ее дом, и до конца дня, каким он должен был быть, оставалось всего несколько метров! — и одновременно женщина из дома напротив открывает свою дверь и бежит к ней по садовой дорожке.

— Она словно из-под земли выскочила, — бормочет Хэлли, — бросилась прямо под машину…

— Калитка в сад была открыта, — говорит женщина, но все ее внимание устремлено только на собаку: опустившись на колени, она гладит ее голову, окрасившуюся в розовый цвет.

Собака лежит на боку неподалеку от бампера машины; ее карие глаза улыбаются Хэлли, когда та садится на корточки рядом. Из-под головы вытекает на гравий струйка крови.

— Ах, Полли…

Сзади, за Хэлли, остановилась другая машина. Водитель, который не может проехать, выходит и становится рядом:

— Ох, бедняжка… Вы ее сбили?

— Она выскочила будто из-под земли, — беспомощно повторяет Хэлли.

— Бедная старушка. — Мужчина садится на корточки рядом с обеими женщинами.

Собака, польщенная таким вниманием, переводит взгляд с одного на другого и слабо бьет хвостом о землю.

— Ее нужно отвезти к ветеринару, — говорит мужчина.

Они принимаются обсуждать, как ее лучше поднять с асфальта: может быть, под нее как-то подложить простыню? Вдруг где-то неподалеку раздается пронзительный вопль. У ворот сада, замерев, стоит маленькая дочка женщины.

— Элис, ступай в дом, — приказывает ей мать.

— Полли! — кричит девочка.

— Ступай в дом, — повторяет мать, но девочка беспорядочно носится до дорожке, а потом выбегает на дорогу, уже вся в слезах:

— Полли! Полли!

Собака тяжело дышит и облизывается, словно старается успокоить девочку.