Сандро Веронези - Спокойный хаос Страница 64

— Я ведь и не собираюсь сдаваться, — снова начинает свою песню Пике. — Она меня испытывает, но и я не хочу ее потерять только из-за того, что я недостаточно силен, чтобы выдержать это испытание. Я найду в себе силы. Притворюсь, что ничего особенного не происходит, она будет взрывать свои бомбы, а я даже глазом не моргну. «Ты — просто мерзкая дрянь», «Что ты сказала?», «Что ты в отличной форме» — что, так уж это и трудно? Теперь я ко всему готов, я понял принцип действия этого механизма. Это всего лишь болезнь, такая же болезнь, как если бы она страдала недержанием, но ведь я ее люблю, я жить не могу без нее… Да страдай она хоть недержанием, отказываясь признать это, я научусь менять ей белье так, что она даже не замет… — он обрывает свою фразу на полуслове, словно придавленный тяжеловесным согласованием времен — …научусь не обращать на это внимания.

Он останавливается и брелком отключает сигнализацию своей машины. Огромный «Мерседес»-внедорожник, припаркованный перед сквериком, отвечает отрывистым и скрипучим бип — совсем непохожим на сигнал моей машины. Что бы подумал об этом Маттео?

— А пока что, — подводит итоги Пике, — я жду, когда она надумает лечиться. А я всегда буду с ней рядом, буду ее защищать, да, я буду ее прикрывать, когда она станет взрывать свои бомбы перед посторонними, буду делать вид, что ничего не происходит, буду улыбаться, как она, и люди будут практически вынуждены думать, что это они ослышались. А что еще надо?

Он смотрит на меня, улыбается. На его лице, буквально у меня на глазах, появляется явно выраженное облегчение, согревающее и успокаивающее его, как будто после того, как он сформулировал свои последние намерения, его проблема вдруг исчезла. Але гоп! В течение получаса прямо у меня на глазах под давлением невыносимо тяжелой ноши он оседал все ниже и ниже, а сейчас простым решением покориться обстоятельствам он уже разрешил все свои проблемы.

— А что еще надо? — повторяет он.

— Ничего, — отвечаю я. Если не считать того, что, по-моему, такой поворот событий не вызовет у Франчески большого энтузиазма.

— Ну, я побежал. Купил ноутбук — просто бомба — прямо на фабрике в Тайване, и мне нужно его забрать у курьера DHL: эти придурки прислали его на дом, я же им написал, чтобы они прислали мне его в офис, я ясно это им написал на бланке покупки, ведь меня никогда нет дома, а им хоть бы хны — они присылают мне его на домашний адрес. Посылка вернулась на склад курьера, и мне теперь нужно пойти забрать ее.

Я думаю, чем могу ему помочь? На месте его психолога я бы посоветовал ему заняться здоровьем, пройти какой-нибудь курс лечения. На месте его жены я бы попросил судью произвести освидетельствование его психического состояния или подвергнуть его принудительному лечению. На месте Еноха я бы взял его с собой в Африку…

— По крайней мере, сегодня утром мне не надо идти в офис. Чем меньше времени я сижу в клетке с теми еще психами, тем лучше себя чувствую. Ситуация у нас там ухудшается с каждым днем. Становится все хуже и хуже. Хуже и хуже…

А если бы вдруг я стал его начальником, президентом, если бы я принял гнилое предложение Терри, и, продолжая находиться здесь, приступил бы к исполнению своих обязанностей, я бы мог уволить его, посулив ему кругленькую сумму в качестве компенсации за увольнение по собственному желанию, которая вместе с прочими выплатами составила бы достаточную цифру, чтобы он успел упасть лицом в землю и медленно-медленно встать на ноги, чтобы не допустить, что в будущем его выгонят с работы из-за серьезных нарушений и обрекут на нищенское существование.

— Пока, Пьетро, и спасибо за совет.

Какой совет?

— Пока.

Но ведь это я ходячий труп, хитрожопый, который всех подсирает; поэтому, что бы я ни сделал, чтобы остановить его, он немедленно решит, что я это делаю, пытаясь надуть его. Он уже заводит мотор — вру-у-ум, газанула машина, — опускает боковое стекло, машет мне рукой: прощальный привет, и выезжает со стоянки, едва не задев мусорный ящик. Нет, я ничем не могу ему помочь. Он включает сигнальную стрелку — поворот — и выезжает на проспект. Интересно, до какого числа успел досчитать его сын?

Плачет и всхлипывает эта женщина у меня на груди…

А со скамеечки неподалеку Иоланда смотрит на нас: ее распирает от любопытства. Да что она себе позволяет? Может быть, она ведет себя так потому, что уже видела, как я обнимал невероятное с точки зрения статистики число людей: Жан-Клода, Марту, Карло, Еноха, Терри. Кто, черт возьми, он такой, задает, наверное, она вопрос, этот Мужик, Что Со Всеми Обнимается? Хотя, может быть, мое поведение дает ей право так бесцеремонно удовлетворять свое любопытство: женщина, заливаясь слезами, обнимает меня, а я застыл как истукан. Со стороны, наверное, это смешно, но я действительно не знаю, что мне делать. Я просто не в состоянии вести себя естественно…

Женщина все еще всхлипывает.

Дело в том, что с первого взгляда я ее не узнал. Наверное, это плохо, но когда я поднял от записной книжки глаза, услышав, что кто-то меня зовет по имени, она была передо мной: я сидел на скамейке, она стояла рядом, и я увидел только ее сиськи — они с таким нахальством вздымали ей жакет, что в то мгновение мне показалось, что это именно они позвали меня. Только когда я встал на ноги, я смог осознать, какое дикое потрясение застыло в ее глазах. Тогда-то я и узнал ее. Точнее узнал голубизну ее глаз, а ведь раньше я думал, что больше никогда в жизни мне не доведется увидеть глаза такого цвета, потому что тогда я полагал, что водянистая с поволокой голубизна появилась в ее взгляде только в то памятное утро на закате лета, когда она тонула у своих детей на глазах, оказалось, что это естественный цвет. Да я и слова-то не успел сказать, как эта женщина тут же упала мне на грудь и разрыдалась, да так и осталась в таком положении, словно приклеилась ко мне. Вот так все и произошло. Вот почему мне трудно вести себя естественно, и в моем бездействии тоже естественного маловато, скорее даже, это самое неестественное поведение, какое только может быть, и если эта женщина быстренько не отстранится от меня, мне поневоле придется что-то предпринять.

Женщина не отстранилась. Иоланда по-прежнему смотрит на нас, а женщина не отстраняется…

Очень легкими прикосновениями я начинаю ее поглаживать, стараясь отстраниться от нее как можно дальше, чтобы избежать настоящего физического контакта: я не могу избавиться от воспоминания о том, что со мной случилось в море. Никаких прикосновений к шее, к волосам, к бедрам или другим мягким и, более того, обнаженным частям ее тела, иначе податливое изобилие ее пышных телес матроны может вновь спровоцировать меня. Ее плечи. Они не обнажены; хоть они-то твердые; их-то я и поглаживаю едва ощутимым прикосновением руки, только чтобы заявить о себе. Серьезно, менее ощутимо просто уже невозможно прикасаться к женщине. Я почти не дышу, чтобы не вдыхать запах ее духов — в нем и море, и можжевельник, и даже что-то такое от карри — хотя мои ноздри едва улавливают тонкий аромат, я сознаю, что и эта доза для меня опасна. Пока она взахлеб рыдала у меня на груди, будто в самом этом плаче черпала энергию, необходимую для его же подпитки, я думал, что все эти ее эмоции слегка преувеличены, — согласен, я спас ей жизнь, и в тот момент, когда я спасал ее, гасла жизнь моей жены, этот факт, следуя романтической версии, развитой россказнями Карло во время великосветских приемов, и определил мое бездействие, приковавшее меня к этому месту на школьном дворе, что ж, все это вместе взятое очень даже может ее растрогать, но не до такой же степени — вдруг меня пронзило, как стрелой, открытие, касающееся непосредственно Карло: я догадался, что между тем, что два месяца назад он спас тонущую незнакомку, и тем, что двадцать лет назад он не мог предотвратить смерть девушки по имени Трейси, утонувшей в Темзе, о которой с тех самых пор думает днем и ночью, есть прямая связь; теперь это мое открытие проливает свет на порыв, с которым в тот день он рванул в воду на помощь утопающим, и меня за собой потащил, чего уж там греха таить, — инициатором-то спасения был он, нужно и это признать, я только побежал за ним вслед, — сейчас я понял, почему он будто катапультировался в воду, я это сделал, потому что так сделал он, но сейчас ясно, что он так поступил во имя того, чтобы больше никто в этом мире никогда не утонул, никогда больше, нигде, бедный мой братишка, — и все же, повторяю, пока я думал обо всем этом, что, казалось, должно было давно вытеснить из моего сознания плотские мысли, ведь и объятие наше, если и могло питать их, то самым минимальным образом, тем не менее, это опять со мной случилось. Эрекция. Опять мощная и дикая. Опять ее вызвало соприкосновение с этой женщиной, как будто моим тестостероном всегда распоряжалась только она.