Юрий Брезан - Крабат, или Преображение мира Страница 64

"Скучно", - говорю я, оркестр умолкает, и под елью стоит Айку, она обнажена и, поднявшись на цыпочки, старается ухватиться за самую нижнюю ветку.

Я окликаю ее. Она приближается и останавливается передо мной, улыбаясь и поддерживая руками грудь.

Я касаюсь девушки. Она отшатывается: ты холоден.

Я холоден, потому что вижу статую, это не шедевр, у нее низкая грудь, острые ключицы и слишком плоский живот.

"Ложись на нее", - говорит Букя.

Зачем мне ложиться на нее, ведь я мозг, зачем мозгу женское лоно. Я вижу буксир, тянущий баржи облаков, но, если смотреть сверху, облака не похожи на баржи, они напоминают лежащую девушку с развевающимися пепельными волосами. Медленно поворачивается мне навстречу земля, и на той половине, где ночь, видны темно-красные разгорающиеся точки костров, а на той половине, где день, - черный стелющийся дым.

"В твоих руках власть", - говорит Букя.

В моей власти погасить огненные точки.

Я указываю на одну из горящих точек.

Там каменистая полупустыня, кое-где растут пыльные кактусы. Они выше человеческого роста, один куст поблизости от меня цветет, его розовато-красный цветок величиной с тарелку на небольшом зеленовато-желтом стебле увядает на моих глазах - лепестки сохнут, чашечка постепенно сморщивается, становится некрасивой и жухлой.

На востоке голые скалы упираются в яркое безоблачное небо, у подножия гор - селение или маленький городок, над ним возвышаются две огромные круглые, похожие на силосные, башни из алюминия, впрочем, может быть, лишь внешняя оболочка из этого металла. В городе неспокойно, повсюду собираются группы встревоженных, возмущенных, разгневанных людей, руки сжимаются в кулаки, слышны проклятья и угрозы, толпа скандирует, выкрики ударяют в грязные, желто-коричневые фасады домов с маленькими окошками. На перекрестках клубится пыль.

Площадь перед ратушей бурлит, волнение грозит перерасти в восстание, с балкона перед толпой выступает бургомистр, и громкоговорители разносят его речь по всей площади, слова разбиваются о каменные стены и исковерканными падают в толпу.

У дверей одного дома какой-то человек старается, насколько возможно, спрятаться в тень. Я спрашиваю его, что здесь происходит. Он представляется мне, как "водный инспектор", и из его слов я узнаю, что в его ведении находится какой-то, водопроводный кран. Обе круглые башни служат цистернами для воды, они снабжают весь город и принадлежат, как объясняет этот человек, "шефу". До полуночи ведро воды стоило один талла, теперь шеф поднял цену в четыре раза, а когда люди отказались платить, приказал закрыть краны.

Водный инспектор осторожно высказывает свое мнение: четыре талла - деньги немалые, но, с другой стороны, у шефа, видимо, есть причины для повышения платы. Бургомистр обещает начать с ним переговоры.

Но люди на площади не хотят переговоров, они грозят, что возьмут башни штурмом и утопят шефа в его собственной воде.

Букя, кажется, находит все это забавным, бургомистр вызвал полицию, сообщает он. Полицейские с водометами и легкими бронированными машинами широким кольцом окружили дом шефа. Водяные цистерны не нуждаются в охране, они надежно защищены проволокой, по которой пущен ток высокого напряжения.

На меня и Букя полиция не обращает внимания, и мы беспрепятственно подходим к вилле шефа. Она огорожена стеной выше человеческого роста. Виллу окружает необычайной красоты сад, огромный, как парк. "Мне кажется, он похож на Никитский сад в Ялте", - говорю я.

"Ты прав, - отвечает Букя. - Таким он был во времена, когда Толстой..." Он обрывает себя на полуслове; я останавливаюсь и пристально смотрю на него: откуда он знает, как выглядело что-то во времена Толстого? Он улыбается и говорит: шеф вон там.

Шеф - человек моего возраста, у него густые седеющие волосы, он ведет за руку маленькую девочку, которая держит в руках корзинку. Такие корзиночки носят в католических странах дети, разбрасывающие цветы во время праздника Тела Господня. Только вместо цветов у девочки в корзинке белый хлеб.

"Добрый день! - говорю я. - Я хотел бы с вами познакомиться, и как можно ближе".

"Убирайтесь!" - говорит он.

"Для вашей же пользы", - говорю я.

"Сколько процентов?" - спрашивает он.

"Девять", - отвечаю я наугад, я родился девятого числа.

"Лиана, дитя мое, - говорит шеф девочке. - Поди пока поиграй. Мы покормим твоих уточек попозже".

Девочка в коротеньком белом платьице в голубой горошек делает мне книксен и послушно уходит, кажется, немного огорченная.

"Она немного огорчена, - объясняет шеф. - В этот день мы всегда вместе кормим ее китайских уток. Вторник, знаете ли, у меня детский день. Я довольно поздно женился. Она у меня самая старшая".

Дружелюбно, но лениво разговаривая, он ведет меня на приятно затененную высокими деревьями террасу, расположенную на задней стороне дома. Он предлагает мне кресло, отсюда хорошо виден парк, полого поднимающийся вверх. Это настоящее буйство пышной сочной зелени - невозможно себе представить, что находишься в желто-сером городе, покрытом пылью, как коростой.

"В городе восстание", - говорю я.

Появляется слуга с сервировочным столиком.

"Виски или фруктовый сок? - спрашивает шеф, и, когда я выбираю виски с соком, он добавляет: - Я, с вашего разрешения, только сок, в это время дня я не употребляю алкоголя".

"Восстание, - повторяет он, - я надеюсь, бургомистр знает, что ему делать. Вы из прессы?"

"Это я из прессы", - вмешивается Букя и точно воспроизводит характерную для журналиста мину, в ней нагловатое всезнайство и знающая пределы пронырливость. Шеф подзывает слугу: "Выведите этого человека вон".

Букя, не сопротивляясь, дает себя вывести, это меня удивляет.

"В детский день я не хочу видеть газетчиков, - объясняет шеф, - и не хочу слышать о делах. - Надеюсь, вас привели ко мне не дела?"

"Вы в четыре раза повысили цену на воду", - говорю я с нажимом.

"Несколько недель не было дождя, и все метеорологи предсказывают, что лето будет очень засушливым, - отвечает шеф, - спрос на воду стремительно возрастет".

"Я понимаю. Вы хотите приучить людей бережно обращаться с водой?"

Он смеется: "Это их забота. Я хочу, чтобы они платили мне четыре талла".

Он откидывается назад и отпивает глоток фруктового сока рубинового цвета. В моем бокале жидкость изумрудно-зеленого цвета и чудесного вкуса.

"Если вы опасаетесь нехватки воды, зачем вы так ее расходуете в вашем саду", - спрашиваю я.

"Я опасаюсь нехватки воды? - В его голосе удивление. - Мои источники абсолютно надежны".

"И приток воды постоянен?"

"По меньшей мере!"

Вновь появляется Букя, его никто не прогоняет. Он стоит у меня за спиной. "Не делай такого глупого лица, - шепчет он мне, - шеф не выносит глупости". "Но зачем же вы тогда повышаете цену?", - спрашиваю я и пытаюсь сделать лицо, как у математика, который объясняет ученику младших классов, что такое нуль и бесконечность. Маленькая девочка Лиана выходит из дома и тихонько подходит к нам. Шеф вздыхает, его вздох относится не к дочке, а ко мне.

"Может быть, вы интересуетесь утками?" - спрашивает он.

Меня интересует он, даже когда кормит уток. Девочка берет нас за руки, и мы идем. Букя усаживается на стол и играет на своем саксофоне мелодию из Седьмой симфонии Бетховена: он пародирует общий настрой, педалирует не те места, что надо, вставляет даже мелодии детских песенок.

Шеф возвращается к моему вопросу.

"Во-первых, потому, что, как я уже сказал, возрастает спрос, - отвечает он мне устало, сдерживая раздражение. - Во-вторых, потому, что владелец источников - мы с вами их посмотрим, - по всей вероятности, не сегодня-завтра потребует полталла себе. Бургомистру тоже придется дать полталла, в противном случае он не может гарантировать охрану моего имущества. Услуги полиции тоже не обходятся даром, и в конце концов резко возрастут все цены, начиная с хлеба и кончая водой, необходимой для моего сада. Поверьте мне, все скалькулировано с точностью до одного пфеннига, и в этих условиях я не уверен, что смогу сохранить бесплатное водоснабжение больницы".

Вопрос о снабжении водой больницы, кажется, и впрямь тревожит его.

Утки плавают в бассейне причудливой формы, облицованном белым туфом. Завидев маленькую девочку, они так громко крякают, что я не слышу ни мелодии, которую играет Букя, ни слов шефа, но по его жестам догадываюсь, что он представляет мне любимцев своей дочери, называя по-латыни породу каждой утки и ее цену. Возможно, что те цифры, которые я все же разбираю, относятся к краскам оперения или к численности потомства у одной парочки.

За зеленой в два человеческих роста бамбуковой стеной, окружающей бассейн с трех сторон, - площадка для гольфа, там стоит вертолет. Шеф в нерешительности переводит взгляд с вертолета на свою прелестную дочку, кормящую уток.

Я смотрю на хлеб: маленькие розовые ручки вынимают его из корзиночки, кусочки хлеба летят по воздуху, падают в прозрачную, как стекло, воду и исчезают в клювах великолепных уток.