Любовь Миронихина - Анюта — печаль моя Страница 64

— Нют, ты ж зайди к нашей Дуське, она на улице Ленина живет, сразу коло бани, накажи — пускай срочно едет, мамка второй день без памяти лежит…

— Зайду, тетенька, зайду, печаль моя, — обещала Анюта.

И бежала в поселок уже не просто так, а за делом. Да еще крестная даст ей мелочи и велит купить в привокзальном буфете горячих булочек. И вечером не садятся ужинать, ждут ее, иногда и до восьми, до девяти часов ждут. А в награду Анюта им принесет какую-нибудь новость из поселка. О том, что в Петровское уже свет провели и потянули линию дальше, через год и у них будет электричество. Женщины недоверчиво ахали. Они знали, что это такое, не раз видели в поселке и в Калуге, но не верили, что такое чудо может быть и у них в глуши — когда щелкнешь выключателем, и стеклянная лампочка под потолком вдруг наливается таким жарким светом, что становится светло как днем.

— Пешеход ты наш, хоть побегаешь, мир повидаешь и всего наслухаешься, а мы тут сидим как мыши в норе, — причитала Настя.

А кума на это только хмурилась. Она не любила отлучаться из дому, и выгнать ее в дорогу могла только горькая нужда, желание повидаться с внуками и побывать в церкви. Но Анюта и ей умела принести из дальних странствий дорогой подарочек и тем оправдаться. Однажды возле Лужниц встретилась ей незнакомая старушка и улыбнулась издалека.

— Здравствуй, Нюточка, здравствуй, дитёнок!

— Здравствуй, бабушка! Здравствуй, печаль моя.

— Ты ж передай от меня привет, Анюта, своей мамке, мы с ней лет двадцать не видались, с самой войны, а были большие подруги, вместе в школу бегали, вместе замуж выходили.

Мать прямо посчастливела от этого привета и долго потом вспоминала свою молодость, такую беззаботную, такую радостную.

— Ах, Феня Григорьева, все бы сейчас отдала, чтобы с ней повидаться! — мечтала она.

— Садись завтра на автобус да поезжай в Липки, — отвечала крестная.

Но кума только повздыхала и успокоилась. Куда тут по гостям разъезжать, весна на носу, огород, потом сенокос навалятся. Иногда она с вечера робко просила Анюту: дочь, не ходи завтра никуда, пойдем погребем. И Анюта не могла ей отказать. Изо всех силенок работала она и день и другой, лицо ее темнело и сжималось, как печеное яблочко. В конце концов мамка жалела ее и отпускала на волю. Летом бродить по полям и лугам такая радость. Летом она оставляла большие дороги и выбирала тихие, глухие проселки. Могла просидеть на полянке до самого вечера, уставится в одну точку и не шелохнется, как будто слушает что-то и боится пропустить, недослышать. Нормальный человек, шагая по этому проселку, сказал бы себе: какая тишь и безлюдье, прямо жуть берет. Что могла слышать Анюта в этой глуши? Шептались березки у нее над головой, обиженно скрипело в лесу старое дерево, пиликали, звенели птицы, шуршал в траве ветер — все эти звуки сливались в упоительную лесную симфонию.

Убаюканная этой музыкой, Анюта засыпала в тени, сон ее был легким и сладким. Она отсыпалась за долгие осенние и зимние ночи, когда лежала, уставившись в потолок, читала у лампы «Справочник животновода» или бродила по двору. Пробуждение от сна было счастливым, как в детстве. Очнется Анюта, а в лесу уже вечер, грустный, задумчивый, и музыка стихла, потому что ветерок улетел, каждая травинка и веточка оцепенели от усталости и ждут ночи. И Анютина солнечная полянка давно в тени. Она выходила на дорогу и брела домой, тихонько напевая. На делянках до самой темноты копошился народ. Бабы кричали ей:

— Анют, ты что это для самой себя распелась, ты лучше нам спой!

Она никогда не отказывалась и покорно сворачивала к ним на покос. Пила молоко или теплый квас и заводила тоненьким, чистым голосом «божественную» песню.

Жила б, жила я на белом свете, много нагрешила.Нагрешемши я Господу Богу, стану помирати.Остается у меня злато-серебро, дорогие одежды.Мне не надо, ох и мне не нужно ни злато, ни серебро,Только надо, только мне и нужно — четыре тесинки.Еще надо, еще мне и нужно — един сажень земельки…

Это чистая правда, пригорюнятся бабы, зачем мы бьемся с утра до темна? Какая хорошая песня! А у Анюты все песни хорошие, и божественные и веселые скоморошины. Много чему она научилась, лежа по больницам, сначала у Терентьевны, потом у других «высокознающих» старух. Ее подзывали на вокзале скучающие в ожидании пассажиры и старушки, посиживающие на лавочке у дома: спой, Анюта! Она с удовольствием пела и радовалась, когда ей бросали в карман телогрейки копеечки и бумажки. У Анюты долго не было пенсии. Могло бы и совсем не быть. Федька-дурачок из Прилеп так и прожил всю жизнь без пенсии. Для пенсии нужно много бумаг выправлять, не раз и не два съездить в район, а кто этим будет заниматься?

Спасибо Карпу Васильевичу. Хоть и называл его молодой фельдшер душегубом и феодалом, но для Анюты он много сделал добра, всегда ее жалел и опекал. Когда вышел на пенсию, решил на свободе заняться ее делами. Сговорились они с Любашей и вместе выходили, выхлопотали ей пенсию, сначала двенадцать рублей, потом двадцать четыре. Для деревни большие деньги.

Сама Анюта и с пенсией и без пенсии жила одинаково беспечно, как птичка Божия. Не замечала, чем мать ее накормит, во что оденет. Не слыхала насмешек и горестных бабий причитаний о ее злой судьбе. А если бы ей сказали, что она давно стала местной достопримечательностью, она бы таких слов и не поняла.

В каждом городке и сельсовете есть свои дурачки и дурочки, но дубровцы считали, что их Анюта совсем особенная, нигде такой больше нету. Дурости в ней как будто совсем не видно, только странности, она тихая, ласковая, в общем, Божий человечек, с гордостью рассказывали они соседям. Все дурачки и дурочки — люди Божьи, в старину их особенно почитали. Даже когда народ стал потихоньку дичать, многие это понимали и называли Анюту «божественною». Хотя в церкви она бывала редко.

Как-то на Троицу Настя с кумою собрались в церковь в Песочню поминать дорогих покойников. Только что умер Анютин крестный, и они повезли землю с его могилки, чтобы заочно отпеть, а потом отслужить панихиду. Анюту не взяли с собой, она боялась толпы. А в праздник в церкви такая толчея, что затопчут ее и напугают. Анюта погоревала немного, а потом сказала соседке:

— Не взяли в церковь, пойду в лес, там Бог повсюду живет, под каждым листочком, на каждой веточке.

Вот какие истории про нее рассказывали. Люди слушали и умилялись: вот тебе и дурочка, и умный так не скажет. Время как месяцы и годы для Анюты давно перестало существовать, она замечала только приход весны, угасание лета, багряную осень и снежную зиму. Перемены она замечала, а счет этим переменам никогда не вела. Но время остановилось только для Анюта, для других оно не перестало незаметно утекать. Быстро прошли десять, двадцать и тридцать лет…

Эпилог

Вечером Анюта подошла к автобусной станции. На перевернутых ящиках посиживали пассажиры и тревожно рассуждали — пойдет нынче автобус или не пойдет? Нынче они стали ходить не по расписанию, а единственно по настроению — не захочет, не поедет. Говорят — нету бензина.

Три старичка из Починка приезжали в поселок специально за водкой. Весь день простояли в очереди — и им не досталось. Да еще помяли их в давке, еле живые остались. Один старичок даже заплакал от обиды: как выпрашивал у продавщицы дать ему, ветерану войны, инвалиду, четвертинку жену помянуть — не дала! Дояркам из Липок больше повезло. Они надеялись разжиться хлебом, у них в сельпо только по талонам, буханка в день на душу. А в поселковом магазине они захватили по несколько буханок белого и черного и возвращались домой радостные. Все дружно ругали перестройку: накасалась на их головы проклятущая, по талонам едим и пьем, все исчезло — хлеб и водка, мыло и табак. Анюта послушала-послушала, стало ей скучно, и она пошла в привокзальный скверик.

— Нюр, ты куда? Спой-ка нам частушку про перестройку. Вот кто много припевок знает, — крикнул вслед один из дедов.

Анюта грустно покачала головой: она знает только старинные, про любовь, а современные ей неинтересны. Молодая доярка тихонько напела.

Трактор пашет, трактор пашет,Тракторист платочком машет.Ты платочком не машиПерестройку запаши!

Старики радостно загалдели. Всем частушка понравилась, вот бы кто запахал эту беду. В это время Анюта нашла золотистый кленовый лист, чудом уцелевший на ветке, и бережно спрятала его в карман телогрейки. В маленькой рощице возле станционной будки летом яблоку негде упасть. Под каждым кустом посиживали проезжающие, уставившись сумками и корзинами, перекусывали, дремали. В конце октября рощица стояла пустой и голой. Вчера, поторопившись, выпал первый снег, на дорогах его тут же съела осенняя грязь, а здесь под деревьями снег уцелел и перемешался с побуревшей травой.