Владимир Данилушкин - Из Магадана с любовью Страница 64

Валюша покраснела, уловив в последнем слове второй, жаргонный смысл. Драконы дружелюбно вильнули хвостами. Васе захотелось быть сильным, ловким и немножко грустным.

— Так вы теперь совсем одна?

— Уже два года. У них кооператив в Ялте. Отец целыми днями на своей яхте, мама розы выращивает. А меня не взяли. Пробивай, говорят, себе дорогу. Будто кутенка бросили на стремнину.

— Небось, большие шишки были?

— Куда там! Замороженные надбавки — слыхали, небось? Их Хрущев похерил. Теперь таких денег не заработать.

— Ну и что теперь — убиваться? У вас своя жизнь. Друзья.

— Что друзья… Почти весь курс по поселкам разъехался. А кто в городе остался, в школах работают. Встречаемся редко. — Валюша не понимала, с чего это откровенничает с незнакомым человеком. Громадное ее неловкое тело уже не стесняло ее внутреннее естество, а тяжелое лицо словно посылало вызов самой природе. Она походила на кактус, который ее мать выращивала тридцать лет на подоконнике, и он на пятнадцать минут выбросил свой пленительный ароматный граммофончик.

— А вы не пробовали… замуж?

— Нет!

Гордые надменные драконы готовы были испепелить каждого, кто хоть в мыслях поставил бы это в вину Валюше. Вася поперхнулся.

— У вас должен быть замечательный муж. Он должен заменить вам отца и мать. Он, наверное, где-то рядом. Я чувствую это. — Вася обращался не только к Валюше, но и к японской радиотехнике, глиняным табличкам, моржовым клыкам и книгам, словно призывая все вещи в свидетели. Он готов был склеить разбитые чашки, починить все, что требовало починки и отремонтировать нуждающееся в ремонте. — Здесь душно. Пойдемте к печке!

Валюша, вне себя от изумления, провела его на кухню, сияющую белизной кафеля и благоухающую древесными ароматами заморской мебели.

— Где? Что? Сахар! Ягоды! Плиту включить! Это что? Смородина. Помыть. Сироп: сахар в таз, на огонь!

Вася метался, как пантера, догоняющая в пампасах косулю, всякий раз ему приходилось обходить Валюшу, застывшую без движения посреди кухни. Она могла сидеть часами, не повернув головы. И это было все-таки благо, о чем пока не догадывался Вася. Если она оживала, обязательно что-нибудь случалось. Поэтому ее подспудные желания исполнялись до того, как высказывались, словно она и была телевышкой для передачи мыслей на расстояние.

Вася помешивал серебряным половником расползающийся в тазике сироп, и легкий скрип сахарных частиц, и тяжесть серебра в руке, и круговые движения руки доставляли ему немалое удовольствие. Ноздри его были забиты сахаром, этим саднящим запахом — как у свежевыбеленной стены. На поверхности сухого, казалось бы, сахара, показались пузыри. Вася достал половником густую жидкость, капнул на ноготь большого пальца левой руки и убедился, что пора класть ягоды. Он по привычке, по памяти мускульной системы обогнул Валюшу, и что-то остановило его.

Валюша по-прежнему сидела за столом, но какая-то легкость и изящество появились в ее позе. Вася ссыпал ягоды в сироп, тщательно перемешал их, оглянулся, да так и замер с половником в руке. Валюша не была, как обычно, погружена внутрь себя. Она смотрела на свои руки, а в руках плясали вязальные спицы. И, как следствие этих манипуляций, возникало нечто разноцветное и мохнатое. Лоскут, удлиняющийся в руках Валюши, закрывал от Васи драконов и, быть может, поэтому он почувствовал приятное радостное тепло. Он медленно перемешивал ягоды и смотрел, смотрел на женские руки, стараясь попасть им в такт. Валюша перехватила его взгляд, подмигнула ему, шепнув озорное слово. Вася чувствовал ход времени, в какой-то одному ему известный момент он убрал пенку, положил в вазочку горячее варенье и молча протянул Валюше. Она медленно взяла, долго дула на золотую ложку и, наконец, поднесла ко рту.

— Это чудо. Давайте пить чай!

Они долго пили чай со свежим вареньем и раскраснелись от усердия. Было тихо, неумолимые драконы дремали на груди у Валюши.

— Вы даже не представляете, что вы для меня сделали. Я сегодня вязала…

Драконы лениво ухмылялись, но это не было заметно. Потому что за окном стояла ночь, а лампа не была зажжена. Одному из драконов крохотная капелька варенья попала прямо в пасть.

Следующим утром Вася Перемогин появился в учреждении первым и до работы успел починить два утюга. Он тихо напевал про руки золотые и отстукивал ритм то паяльником, то отверткой.

Валюша появилась лишь после обеда, и ее вторжение было болезненнее прежних. Она уселась за свой стол, охая и кряхтя, замерла и уставилась в окно. Спустя час, вспомнив что-то, оживилась, засуетилась, не сходя с места.

— Василий Степанович, — раздался ее громкий голос. — Перемогин! Подойдите! Ау!

Вася, подпрыгнув от неожиданности, очнулся от работы и деловито подошел к Валюше.

— Вот вам обещанное, — Валюша шмякнула сверток в Васину руку. Он принялся разворачивать бумагу, плохо соображая, что собственно произошло.

— Не шуршите! Своего стола нет?

Вася на цыпочках удалился восвояси. Развернув бумагу, он обнаружил разноцветный шерстяной шарф. Боже мой, какая прекрасная ручная работа! Не перевелись мастерицы на земле! Только женские руки способны делать такие поистине теплые вещи. Какая ровная вязка! Как точно улавливала она натяжение нити. Машина не сделает так ровно. Вася развернул шарф во всю длину и погладил его, словно ласкового умного зверя. И вдруг задел кончиками пальцев за что-то инородное. Боже мой! К шарфу была пристрочена узенькая полосочка материи с надписью, что сделан этот шарф в Иране и что это ручная работа. Боже мой, какая милая шутка!

Он помял шарф в руках, и лицо его скривилось. Не шутка! Он брезгливо свернул шарф, запаковал обратно в бумагу, подошел к столу Валюши:

— Вот. Возьмите. Обманщица!

После работы он впервые напился один, без компании. Он смаковал особую горькую настойку, но не мог перебить приторную сладость, заполняющую рот и горло, подкатывающую к самой макушке. В следующий раз он сварит варенье из хрена, редьки и перца!

А Валюша в это время сидела у себя на кухне и ела варенье, черпая ложкой из тазика, и размазывала по щекам приторно сладкие слезы.

Но проснулись они почему-то в одной постели, и как это произошло, история умалчивает.

А Парамоша-то голый!

— Я своих тоже отправил на материк, — сказал приятель, подсаживаясь ко мне в ресторане. Июль, полгорода в отъезде на материке, оставшиеся млеют и наливаются соками, как прореженная редиска. Ни очереди тебе, ни толкучки, холостякуешь на полном довольствии общепита даже в воскресный день. А кормежка в «Магадане» хорошая, почти домашняя. Салатик из свеколки — первое средство против радиации, лангет из оленины во рту тает, хочешь — блины «память о теще». Пиво «Магаданское» темное, оно в голове просветляет.

Приятель — один из трех магаданцев, рядом с которыми я по-черному комплексую. Один остроумный слишком, другой успехом пользуется у слабого пола, а этот комплексно меня гнобит. В его присутствии прорезается во мне внутренний зверь — бледноспирохетная гнида, за что я сержусь на себя и негодую, будто совершил кражу со взломом, потом и коростой покрываюсь. Красавец с лицом дважды кавалера де Грие, женщины от него без ума, если он у них, конечно, есть.

Но это не самый главный кирпич преткновения. Дело в том, что недавно он нанес мне еще один удар в самое сплетение: в гонке жизни с препятствиями он, как Бубка рванул с шестом и проник в дом под тюбетейкой, ну, обком, то есть. Я даже не знаю, как себя вести с ним. Может быть, компрометирую его своим затрапезным видом? Пойти, что ли, ботинки почистить носовым платком? Нет, надо собрать всю волю в кулак, даже если ее осталось не более щепотки. Плевать мне на его как бы успех — убеждаю себя. С другой стороны, нельзя быть извергом и не дать человеку погарцевать! От меня не убудет, а ему праздник.

— Так ты теперь уже на ковер можешь начальника управления вытянуть? Как они себя называют — генералами, — спрашиваю и хихикаю, как мелкий подхалим.

— Перебор, — возражает приятель, светясь, однако, от удовольствия. — Пока не могу. А хочешь, по старой дружбе что-нибудь тебе достану? — Приятель оживляется, голос его приобретает силу и глубину, будто бы через секунду он разразится оперной арией, а жестикуляция у него просто, как у Марселя Марсо, роскошная: еле заметные движения, как если бы весь стол был заставлен телефонами, а он высматривал, какой включился. — Я позвоню Борису Михайловичу, а он Ивану Ивановичу, а он Григорию Петровичу… Только ты сам вначале должен позвонить. В десять. Договорились?

Благодарю и отказываюсь, испытывая немалое облегчение. Он шумно вздыхает, будто я свалился горой с плеч. Будто он засовывал свою мудрую голову в пасть тигру, но обошлось без царапины. Разве что немного слюны.