Елена Чижова - Полукровка Страница 64

Маша-Мария выходила к доске и становилась похожей на него – любя и ненавидя, Валя узнавала черты.

На исходе второй недели она спустилась к коменданту и набрала номер. Звон отдался в пустой квартире. Ночью она впервые подумала о том, что девочки правы. Он заслужил мести. Только Валя не знала способа.

Она представила себя Анной Карениной: вот его вызывают в милицию – опознать бездыханное тело. Рыдая, он молит о прощении. Из ночи в ночь Валя упорствовала, не прощая. Насладившись его мукой, она вообразила себя обесчещенной красавицей – Настасьей Филипповной. Кто-то, сверкавший страшными глазами, давал за нее пачку денег. Забывая о главном, Валя обдумывала, что – на такие деньги – можно купить. Богатства хватало на всех: на нее, на Иосифа, на маму. Иосифу она отдаст половину – тогда он одумается. «Евреи любят деньги», – она прошептала, как будто слыша себя со стороны. Даже сказанное шепотом, это слово звучало скверно.

«Еврей, еврей! – Валя тряхнула головой. – Так ему и надо, раз не хочет все по-хорошему!»

– Валька, Агалатова, тебя вниз – к телефону, – ктото застучал в дверь и позвал громко.

Сорвавшись с места, Валя кинулась вниз. Она бежала, не чуя ног, потому что внизу, в черной телефонной трубке, дожидался голос, который наконец понял.

Трубка ныла короткими гудками. Дежурная, сидевшая в углу, мотала пряжу.

– Откуда мне знать – брала-то не я, – дежурная тетка пожала плечами.

Жар, брызнувший из сердца, растекался по рукам. Едва переставляя ноги, Валя возвращалась к себе в комнату. Останавливаясь на каждой ступени, бормотала: «По-плохому, по-плохому».

В комнате было холодно. Она сдернула байковое покрывало и натянула на плечи. Грипп или ОРЗ. Колени дрожали в ознобе.

«Ненавижу».

Она поняла, что ненавидит их всех – всех евреев. Кроме Иосифа. Его она любит. Ей он нужен все равно какой – любой.

«И денежки, и гордость», – она вспомнила Наташкины слова и наотрез отказалась: «Ну, уж нет, я не дура».

Дрожа от вирусного холода, Валя мечтала о том, что станет красавицей. Как Настасья Филипповна. И никогда не возьмет его денег. Представляя себя в белом подвенечном платье, в котором выходила на крыльцо, она думала: евреи поступили с ней по-плохому, а значит, месть настигнет их всех, кроме Иосифа. Потому что все они – заодно. Против нее. В особенности его сестра.

Валя вспомнила, как Иосиф смеялся, рассказывая истории, и, прислушиваясь к его голосу, наконец расслышала. Он сам рассказал ей об этом, подсказал, что надо делать.

Валя легла навзничь и натянула покрывало. Несвежая байка коснулась лица. Она поморщилась: «Давно не стирали», – но холод, ходивший в крови, был сильнее.

«Перед богом и людьми». Валя представила себе мамин голос. Люди, к которым она вернулась, приняли похорошему. Никто не попрекнет ее в том, что она сражается за свое женское счастье.

К утру озноб прошел. Ночное решение было правильным и окончательным. Деталей Валя не обдумывала. Она желала единственно правды, а значит, бог, который надзирает за всеми, должен обо всем позаботиться сам.

Глава 19

О том, что в институте работает московская комиссия, Маше сообщил Нурбек. Они едва не столкнулись на лестнице: он поднимался, Маша сбегала вниз. Нурбек окликнул. Маша остановилась. Его улыбку она выносила с трудом.

На этот раз Нурбек не улыбался. Деловито, как и подобает декану, он обрисовал ситуацию: комиссия приехала с проверкой, вопросов много, один из них – личное дело Успенского. Надменно поведя глазами, Маша поинтересовалась, что именно озаботило московских гостей. И вообще, при чем здесь она?

– Могу только догадываться, – он глядел укоризненно, – но если догадываюсь правильно, вас могут вызвать. В качестве свидетеля. Поверьте, – Нурбек продолжил тихо, – лично к вам я отношусь по-хорошему, поэтому и предупреждаю.

Сомнений не было: донос Нурбек написал сам. Давным-давно зарился на место Успенского. Деканат – собачья работа.

Маша переходила канал. Грифоны, стерегущие Банковский мостик, хранили холодное безразличие: на своем ленинградском веку чего только не навидались. Солнце, залившее город, било в глаза. Разгораясь напоследок, оно уходило за маковки Спаса, забранные строительными лесами.

«Пьянство, я, тот семинар», – по привычке загибая пальцы, она перечислила по пунктам. Свидетелем могли вызвать по каждому. Трусливая слабость ударила в ноги. Остановившись, она взялась за ограду.

Снизу тянуло гнилью. Крупные солнечные блики бились в протухшей воде. Играли как рыбы, сверкали бронзовыми плавниками. Бензиновые круги, стянувшие поверхность, рябили всеми цветами радуги.

В воде стоял длинный стол. Те, кто сидел по другую сторону, прятались за графинами. Члены комиссии вели себя оживленно: то склоняясь друг к другу, то откидываясь на спинки стульев, они ставили вопросы. В гранях, преломлявших их отражения, двигались кривые рты. Голоса призванных к ответу жужжали предсмертной мукой.

«Так, – только теперь Маша поняла. – Если Нурбек донес сам, его он предупреждать не станет».

Она кинулась назад. На кафедре Успенского не было. Торопливо спросив разрешения, Маша набрала номер: профессорская квартира молчала. Девочка-лаборантка отводила глаза:

– Нету, нету, третий день нету.

Маша понимала: пьет. Она подавила отвращение.

Пьет, потому что знает. Теперь она была уверена: знают все.

Солнце, скользнувшее за маковки, не золотило воду. Вода была стылой, как студень. Катер, ревущий под мостом, резал ее с трудом.

Ускоряя шаги, Маша убеждала себя в том, что ей нет никакого дела. Она вспомнила его серую кофту, вывернутую наизнанку. На столе, в грязном стакане, стояло вонючее питье. Согнав волчий оскал, он облизнулся и сглотнул. Байковый начес впитал водочную вонь.

«Если уже работают, могут вызвать в любой день, даже, – она обмерла, – завтра». Волк, тотем ее племени, улыбался сквозь желтые зубы.

Нурбек принадлежал чужому племени. И улыбался иначе. «Значит, – она остановилась, – главное в том, что меня он предупредил не просто так».

Мимо тусклой решетки Михайловского сада она обходила Спас-на-крови. Беспечные детские голоса лепетали за изгородью. Маша свернула и вышла на пыльную площадь. Красное трамвайное стадо паслось на Конюшенной. Она шла наискось, переступая рельсовые стыки. Длинный безжизненный состав дернул хвостом. Она отшатнулась.

«Предупредил. Зачем?..»

Разъезжаясь на стыке, рельсы хрустнули хищно. Вожатый лет двадцати обходил вагон. В руке он держал короткий ломик. Маша оглянулась: на трамвайном кольце она стояла одна.

– Прыгай. Один, что ли, поеду? – забираясь в кабину, паренек приглашал весело. Механизм, сводящий створки, зашипел.

– Ты куда едешь?

– В Гавань, по шестому маршруту, – вожатый отвечал охотно.

Успенский жил в Гавани. Все решалось само собой. Маша вскочила на подножку. Дверная гармошка сошлась за спиной.

«Предупредил. Затем, чтобы успела всё обдумать... Боится, что вызовут, а я не то скажу. Промолчу или стану защищать...»

Она думала о том, что Нурбек надеется на нее как на свидетеля обвинения.

Приняв серьезный вид, вожатый взял микрофон:

– Вошедшие с передней площадки, не задерживайтесь, проходите в салон.

Маша огляделась:

– Ты что, слепой? Я одна.

Ее окружало пустое пространство.

– Одна, значит, одна. Вот и проходи, – он отложил микрофон и ответил нормальным голосом.

Маша села. Голос, изувеченный микрофоном, обращался снова:

– Вошедших просим оплачивать проезд.

Пожав плечом, Маша порылась в кармане и бросила монетку в прорезь. Пальцы повертели колесико:

– Эй, слушай, тут билетов нету.

Трамвай, скрежеща на повороте, выползал на Марсово поле. Вожатый не слышал. Маша махнула рукой и ушла в хвост.

«Завтра, – она думала, – завтра входят на лекции». Почему-то ей представилась Статистика. Тетка, стоящая за кафедрой, умолкает послушно. Скорее всего, они пошлют секретаршу: Марию Арго – в деканат, срочно.

Нурбек встречает в дверях, подталкивает деликатно. Она – его главный свидетель. Все, в чем обвиняют Успенского, чистая правда.

«Не знаю, нет, ничего подобного», – репетируя, Маша ответила строго по пунктам. Рты, отраженные в графинах, кривятся разочарованно. Нет, она усмехнулась, Нурбек не дурак. Предупреждая, он предлагает сделку: похоже, речь о ее аспирантуре. Если Нурбек займет место профессора Успенского, список аспирантов будет утверждать он. «Аспирантура... – она думала, – тоже мне соблазн...»

А если не займет? Почему он так уверен?

«Если я буду стоять насмерть, донос не подтвердится. Во всяком случае, в этом пункте... Значит, у Нурбека есть кто-то еще. В ком он абсолютно уверен. Зинаида», – Маша вздрогнула.