Жауме Кабре - Я исповедуюсь Страница 65

– Осторожно, – сказала женщина, – обледеневший асфальт очень коварен.

– Что она говорит? – спросил Бернат, который напрасно прислушивался.

В это же мгновение он поскользнулся, потерял равновесие и с размаху сел на дорогу.

– Да вот это самое и говорит, – ответил Адриа и рассмеялся.

Бернат встал, чувствуя себя униженным, выругался себе под нос и постарался снова придать лицу приятное выражение. Когда они преодолели подъем, Адриа вернул женщине корзину.

– Туристы?

– Студенты.

Он протянул ей руку: Адриа Ардевол. Приятно познакомиться.

– Герта, – ответила женщина.

И удалилась со своей корзиной, ступая так уверенно, как будто бы у нее под ногами не был сплошной лед.

В деревне было еще холоднее, чем в Тюбингене. Просто неприлично холодно. Монастырский двор был безлюден и молчалив. Экскурсия начнется ровно в десять. Другие посетители ждали в вестибюле, прячась от мороза. Друзья ступили на девственный пока ледок, которым двор покрылся за ночь.

– Как красиво! – сказал Бернат в восхищении.

– Мне здесь очень нравится. Я был здесь шесть или семь раз – весной, летом, осенью… Здесь спокойно.

Бернат удовлетворенно вздохнул и сказал: как можно оставаться неверующим, видя покой и красоту этого монастыря?

– Люди, жившие здесь, почитали мстительного и злопамятного Бога.

– Прояви хоть каплю уважения.

– Я говорю это с болью, Бернат, и не шучу.

Когда они замолкали, слышалось только похрустывание льда под ногами. Птицы не покидали своих гнезд. Бернат глубоко вздохнул и выпустил плотное облако пара, как паровоз. Адриа возобновил разговор:

– Христианский Бог мстителен и злопамятен. Если ты ошибаешься и не раскаиваешься, Он наказывает тебя вечным адом. Мне это кажется настолько чрезмерной карой, что я не хочу иметь с таким Богом ничего общего.

– Но…

– Что – но?

– Ведь это любящий Бог.

– Да уж. Будешь вечно поджариваться за то, что не ходил в церковь или обокрал соседа. Не вижу никакой любви.

– Ты необъективен.

– А я и не говорю, что объективен: я в этом не специалист. – Он вдруг остановился. – Есть вещи, которые больше меня мучат.

– Например?

– Зло.

– Что?

– Зло. Почему твой Бог его допускает? Он не искореняет зло, Он ограничивается тем, что наказывает злодея вечными муками. Почему Он не искореняет зло? Ты можешь ответить?

– Ну… Он… Бог уважает свободу воли человека.

– Это тебе внушили хитрые священники, потому что сами не могут объяснить Его попустительство злу.

– Злодей будет наказан.

– Очень здорово, а сначала совершит все свои злодеяния.

– Я не знаю, Адриа. Да чтоб тебя, не могу я с тобой об этом разговаривать. Я не могу доказать, ты знаешь… Я просто верю, и все.

– Прости, я не хотел тебя… Но ты первый завел этот разговор.

Дверь открылась, и небольшая группа энтузиастов, возглавляемая гидом, приготовилась начать экскурсию.

– Монастырь Бебенхаузен, который мы сейчас осмотрим, был основан Рудольфом Первым Тюбингенским в тысяча сто восьмидесятом году и секуляризирован в тысяча восемьсот шестом.

– Что значит «секуляризирован»? – Женщина в дорогих очках с толстыми стеклами и в бордовом пальто.

– Скажем так, он перестал использоваться как монастырь.

Затем экскурсовод элегантно польстил им: перед ним образованные люди, предпочитающие архитектуру двенадцатого и тринадцатого веков стопке шнапса или кружке пива. И продолжил, говоря, что в разные периоды двадцатого века здесь заседали различные органы местной власти, но сейчас, благодаря недавнему решению федерального правительства, планируется полная реконструкция, чтобы посетители могли увидеть, как в точности выглядел монастырь в те времена, когда здесь жила многочисленная община цистерцианских монахов. Работы начнутся этим летом. А сейчас мы пройдем в бывшую монастырскую церковь, следуйте за мной. Здесь ступеньки, осторожно. Держитесь за перила, фрау, потому что если вы упадете и сломаете себе ногу, то не дослушаете мою замечательную экскурсию. И девяносто процентов группы улыбнулось.

Замерзшие экскурсанты вошли в церковь, преодолевая ступеньки с большой осторожностью. Уже внутри Бернат заметил, что среди девяти замерзших посетителей нет Адриа. Пока светловолосый экскурсовод говорил, что в этой церкви сохранились многие черты поздней готики, как, например, эта арка у нас над головой, Бернат вышел и вернулся во двор. Адриа сидел к нему спиной на белом от инея камне и читал… Да, он читал его рассказ! Бернат жадно посмотрел на него. Он пожалел, что у него нет фотоаппарата, потому что он, не сомневаясь ни секунды, увековечил бы момент, когда Адриа, его интеллектуальный и духовный наставник, человек, которому он больше всех доверял и больше всех не доверял в жизни, погрузился в историю, которую он создал из ничего. На несколько секунд он почувствовал себя очень значительным и даже забыл о холоде. Он снова вошел в церковь. Группа уже стояла под окном, рассматривая он не понял по каким причинам возникшие повреждения, и тогда один из замерзших экскурсантов спросил, сколько монахов жило здесь во времена расцвета обители.

– В пятнадцатом веке – около ста, – ответил экскурсовод.

Столько, сколько страниц в моем рассказе, подумал Бернат. И прикинул, что его друг уже в районе шестнадцатой страницы, когда Элиза говорит, что единственный выход – бежать из дома.

– Но куда ты пойдешь, малышка? – ужаснулся Амадеу.

– Не называй меня малышкой, – с достоинством сказала Элиза, резким движением отбрасывая назад свои роскошные волосы.

Когда Элиза сердилась, у нее на щеках проступали ямочки, похожие на два маленьких пупочка, и Амадеу при виде их терял дар речи и забывал, где находится.

– Простите?

– Здесь нельзя находиться одному. Вы должны следовать за группой.

– Конечно-конечно, – сказал Бернат, всплеснув руками, и оставил своих героев на милость внимательно читавшего Адриа. Он догнал группу, которая уже спускалась по ступеням – осторожно на лестнице, при таких температурах она очень коварна. Адриа все еще сидел во дворе, углубившись в чтение, не замечая пронизывающего холода, и на несколько мгновений Бернат почувствовал себя самым счастливым человеком в мире.

Он решил купить еще один билет и повторить экскурсию с новой группой замерзших туристов. Адриа неподвижно сидел во дворе и читал, не поднимая головы. А если он замерз насмерть? – ужаснулся Бернат. И ему не пришло в голову, что если бы Адриа действительно замерз насмерть, расстроило бы его не это, а то, что тогда он не дочитает его рассказ. Бернат искоса посмотрел на друга, пока экскурсовод, на этот раз по-немецки, говорил: монастырь Бебенхаузен, который мы сейчас осмотрим, был основан Рудольфом Первым Тюбингенским в тысяча сто восьмидесятом году и секуляризирован в тысяча восемьсот шестом.

– Что значит «секуляризирован»? – Высокий и худой парень, поеживающийся в куртке василькового цвета.

– Скажем так, он перестал использоваться как монастырь.

Затем экскурсовод элегантно польстил им: перед ним образованные люди, предпочитающие архитектуру двенадцатого и тринадцатого веков стопке шнапса или кружке пива. И продолжил, говоря, что в разные периоды двадцатого века здесь заседали различные органы местной власти, но сейчас, благодаря недавнему решению федерального правительства, планируется полная реконструкция, чтобы посетители могли увидеть, как в точности выглядел монастырь в те времена, когда здесь жила многочисленная община цистерцианских монахов. Работы начнутся этим летом. А сейчас мы пройдем в бывшую монастырскую церковь, следуйте за мной. Здесь ступеньки, осторожно. Держитесь за перила, фрау, потому что если вы упадете и сломаете себе ногу, то не дослушаете мою замечательную экскурсию. И девяносто процентов группы улыбнулось. Бернат слышал, как экскурсовод начал говорить, в этой церкви сохранились многие черты поздней готики, как, например, эта арка у нас над головой, – но сам был уже в дверях: он потихоньку вернулся назад, во двор, и спрятался за колонной. Нет, Адриа не замерз насмерть, потому что он перевернул страницу, вздрогнул и снова сосредоточился. Страница сороковая – сорок пятая, прикинул Бернат. Тем временем Адриа усилием воли не позволял Саре или Корнелии превратиться в Элизу и не покидал своего места, несмотря на холод. Сороковая – сорок пятая, это где Элиза едет в горку на велосипеде, а ее роскошные волосы развеваются; честно говоря, сейчас я понимаю, что, если Элиза едет в горку, роскошные волосы не могут развеваться, потому что она с трудом крутит педали. Нужно будет пересмотреть это место. Если бы она ехала с горки, еще куда ни шло. Точно! Значит, она будет ехать с горки. Вот и отлично, едет с горки, а роскошные волосы развеваются. Смотри-ка, ему, наверное, нравится, если он даже не обращает внимания на холод. Стараясь ступать бесшумно, он нагнал экскурсантов, которые как раз дружно задрали голову и рассматривали потолочные кессоны, этот шедевр инкрустаторской работы, и какая-то женщина с соломенными волосами сказала: Wunderbar[218] – и посмотрела на Берната, как будто настаивала, чтобы и он определил свою эстетическую позицию. Бернат был очень возбужден и три или четыре раза энергично кивнул, но не осмелился сказать wunderbar, потому что тогда сразу стало бы понятно, что он не немец, а он не хотел себя выдавать. По крайней мере, до тех пор, пока Адриа не выскажет свое мнение и он не примется прыгать и визжать от счастья. Казалось, женщина с соломенными волосами была удовлетворена неоднозначным ответом Берната. Она снова повторила wunderbar, но на этот раз тише, уже ни к кому не обращаясь.