Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2010) Страница 65

В эти месяцы мы часто встречались, и я поражался безграничному терпению отца Александра. Кстати, это тоже один из его аформизмов: «Основная добродетель христианина – терпение». Он даже посмеивался – чекисты хотели его взять измором. Едва ли не каждую неделю он отправлялся на очередной допрос с очередной версией покаяния. Памятуя древний христианский принцип «где епископ, там и Церковь», он сначала заезжал в Новодевичий монастырь, где располагалась резиденция митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия (Пояркова), правящего епископа Московской епархии. Отец Александр показывал митрополиту очередную версию «покаянного письма» и, лишь получив одобрение митрополита, ехал на Лубянку. Безусловно, он знал, что митрополит Ювеналий, как и все постоянные члены Священного синода, еще со сталинских времен причислен к высшей государственной номенклатуре. Тогда он был одним из тех церковных деятелей, которые были проводниками на Западе советской внешней политики. В силу этого его связывали особые отношения не только с Советом по делам религий, но и с церковным отделом КГБ, который жестко контролировал жизнь Русской Церкви. И все же отец Александр, проявляя поистине евангельскую змеиную мудрость, каждый раз накануне очередного допроса приезжал к митрополиту, который при всем желании не мог отказать ему – иначе он бы нарушил церковные каноны. Митрополит Ювеналий вряд ли вникал в тонкости текста «покаянного письма» - для него важен был сам факт: его приходского священника обвиняют органы КГБ, а он готов покаяться. И это прекрасно! Вряд ли он питал какие-то особые симпатии к отцу Александру. Об этом ярко свидетельствует то обстоятельство, что настоятелями новодеревенского храма митрополит Ювеналий назначал «проваренных в чистках, как соль», проверенных и особо доверенных священников. В то же время отец Александр, всякий раз советуясь с митрополитом, был защищен от упреков со стороны КГБ в том, что нарушает церковную дисциплину и делает что-то без ведома правящего епископа.

Эти встречи-допросы отца Александра с чекистами (а в последнее время допросами руководил куратор новодеревенского прихода полковник «церковного» отдела КГБ Владимир Сычев) длились до начала сентября 1986 года. Они окончились тем, что в конце концов чекисты вынуждены были принять его версию «покаянного письма», которое в жалких выдержках было опубликовано 21 сентября 1986 года в той же самой газете «Труд». Естественно, что вариант, на котором все же настоял отец Александр, не произвел ожидаемого впечатления ни на его прихожан, ни на столичную интеллигенцию. Они хотели взять его измором, но он, руководствуясь словами Христа «И кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два» (Мф. 5: 41), готов был приезжать на допросы сколько сочтут нужным чекисты. Текст «покаянного письма» свидетельствует, что он на самом деле был «пастырем добрым» - брал на свои плечи все, в чем обвиняли чекисты его прихожан.  И это не устраивало их. Но им пришлось смириться.

В одной из статей  Наташа писала о тех, кого хорошо знала: «Во тьме советской жизни были люди, которые несли и передавали немыслимую кротость, благоговение перед тайной, странное смирение, ничуть не похожее ни на слащавость, ни на бесхребетность. Когда они видели зло, они молились и страдали, в крайнем случае – тихо и твердо возражали, подтачивая его самым верным, евангельским способом. Они умудрялись воспитывать внуков, впечатывая в них особую жалость к (1)другим(2), лучше всего выраженную в словах (1)не ведают, что творят(2)».

Подобное отношение отличало и схиигуменью Марию [26] , оказавшую огромное влияние на формирование отца Александра в пору его юности. Руководителей СССР она незлобиво называла «наши разбойнички». Помню, я спросил у отца Александра, нужно ли молиться за них. Он ответил: «Обязательно. Иначе они окончательно озвереют». Многие препятствия на своем пастырском пути он преодолевал благодаря молитве. Почти никого не осуждал, предпочитая молчать, когда при нем осуждали кого-либо. Это чрезвычайно редкая добродетель. Для этого необходимо искренне любить людей, видеть во всех, даже в злодеях, детей Божиих, хотя и заблудших. К прихожанам он относился бережно.

В середине 1970-х годов Наташа, расставшись с мужем, увлеклась писателем Владимиром Кормером [27] . Но отношения между ними не сложились, и она очень тяжело переживала эту неудачу. Помню, как в 1989 году журнал «Октябрь» начал публиковать его неизданный роман «Наследство». Современный критик так описывает несложную фабулу романа: «Молодой провинциал, Вирхов, пробующий себя в литературе, знакомится с персонами из круга неофициозной московской публики. Диссидент Хазин, мечтающий о священстве Мелик, священник отец Владимир, литератор с лагерным прошлым Лев Владимирович … Блуждание по Москве, поиски себя, встречи, новые и новые люди …У Вирхова завязывается роман с Таней Манн, переводчицей и богоискательницей <…> Параллельно идет рассказ о русских эмигрантах первой волны, возникают фигуры аристократа-публициста Муравьева, интеллектуала - редактора журнала Кондакова, тайного советского агента Проровнера, пропагандирующего (1)смену вех(2) … В итоге некоторыми персонажами эти истории из двух поколений отечественных вольнодумцев оказываются связаны. Таня Манн, как выяснится ближе к концу, — дочь Муравьева и унаследовала после его гибели немалое состояние … В момент самых острых драматических осложнений Кормер в финале сводит многих своих персонажей на пасхальной службе в храме» [28] .

Роман автобиографичен и не принадлежит к числу лучших работ писателя. Для тех, кто был свидетелем описываемых событий, нетрудно понять, что Кормер описывал не только свои искания, но и своих друзей. Не говорю о том, что в советское время это было небезопасно в первую очередь для узнаваемых героев романа. Кормер не особенно заботился о том, чтобы герои романа не казались буквальными списками реальных людей. Круг его друзей, среди которых Мелик Агурский, Григорий Померанц, Наташа Трауберг, скопирован и перенесен автором на страницы романа. Отец Александр тяжело переживал эту публикацию не столько из-за того, что в романе Кормера многие события тех лет были поданы не всегда в объективной трактовке. Он прежде всего думал о реакции Наташи, зная ее ранимость и понимая, что роман может повергнуть ее в депрессию. Он всячески стремился уберечь ее от прочтения. Мне это показалось немного странным, поскольку я не читал романа в самиздате. Взяв журнал и начав читать, я не смог пробиться сквозь непреображенную действительность. Встретившись с отцом Александром, я поделился с ним своими впечатлениями: «Безблагодатная вещь». Он согласился со мной, признав, что найдено точное определение. Насколько понимаю, ему все же удалось спрятать от Наташи «Наследство».

Она очень тяжело пережила гибель отца Александра. Живя в Литве, она много общалась с католическими священниками и епископами. Наиболее близок ей был отец Станислав Добровольскис [29] . Отец Александр и отец Станислав занимали центральное место в ее жизни, несмотря на разность судеб и путей. С отцом Станиславом отец Александр Мень дружил и несколько раз бывал у него, направлял к нему своих прихожан. Живя в Литве и посещая еще до Тарасовки иногда Николо-Кузнецкий храм, в котором настоятелем был священник Всеволод Шпиллер, Наташа услышала от него совет приобщаться к католичеству. На самом деле для нее христианство было единым, не разделенным на Западную и Восточную Церкви. Она писала:

«Когда в детстве, кроме православных, я видела питерских лютеран, а в молодости – литовских католиков, до разделений ли было! Все они были тем островом веры, который, по слову Льюиса, становится меньше. А если православные хранят то, что францисканский священник назвал при мне (1)Иоанновым сокровищем(2), то будем же ему верны». В одной из радиопередач Наташа вспоминала о нем: «Отец Станислав был в Пабярже настоятелем храма и единственным священником. Почему он стал так известен? (1)Не может укрыться город, стоящий на верху горы(2). Литва тогда просто искала очень духовного человека, в нем была потребность. Помню, мне молочник, простая душа, сказал: (1)Что наши ксендзы! Я в костел-то и не хожу, но у нас есть Добровольскис!(2) То есть он в народном сознании считался носителем чистейшей францисканской – бескорыстной и бессребренической – духовности.

Первую встречу в деталях не помню, но думаю, он - как всегда и ко всем - выбежал навстречу и что-то приветственно закричал. (У него был довольно высокий голос.) Выбежал из дома, или из храма, или из кузницы, где он ковал свои (1)солнышки(2). <...> Это такое литовское языческое украшение: круг, а из него исходят лучи. Но в середину круга вписан крест. Патер ковал их из медных и латунных кастрюль, которые ему свозили со всей Литвы. <...> Это был способ аскезы. Он их большей частью раздаривал, хотя в доме на серо-бежевой бревенчатой стене всегда висело много таких (1)солнышек(2). Очень красиво. Он был в высшей степени не чужд эстетизму. В доме у него все было очень, как сейчас сказали бы, стильно. Было много потрясающей красоты старых священнических риз – у католиков они называются (1)орнатами(2). Ему опять-таки со всей Литвы передавали эти ризы, часто совсем ветхие. Он их спасал, чинил. И потом все это висело у него, был просто такой музейчик. Францисканец живет подаянием. Но промыслительно деньги всегда посылаются, тем или иным способом. Говоря (1)по-новорусски(2), если действительно нужно, то Бог всегда (1)подгонит(2). Надо только на Него полагаться. Средства у патера были – ему давали и присылали много, и он их с немыслимой щедростью раздавал. <...> Однажды я привезла ему гору самиздата-тамиздата, и когда он меня провожал (он всегда всех провожал почти до самой дороги), то начал вручать мне деньги. Я отнекивалась за ненадобностью, а он, вскинув руки к небу (характерный жест), почти закричал: (1)Так что мы – не мистическое тело?!(2)